— Таких нет, — сказал он.
— А боги... ну, они оказывают милости жрецам, но что до других — вряд ли из-за такой малости, как отдавленный кошачий хвост, они станут вмешиваться.
— Как правило, да, — согласился Абдаран.
— Вы думаете, Синасса могла попросить бога присмотреть за мной? — Жрица Синасса жила в Южном Харрисе; Ульпен видел ее раз в раннем детстве, когда подхватил лихорадку и мать возила его лечиться. Ходили слухи, что некогда Абдаран был влюблен в нее.
— А как думаешь ты? — спросил Абдаран. — Ты платил ей за подобное или хотя бы просил ее?
— Нет. — Ульпен снова подбросил дров. — Я не говорил с... Проклятие! — Он бросил остаток дров и встал на колени перед топкой.
Его вина: большая часть растопки прогорела, пока он разговаривал с учителем; последнее подкинутое им бревно вместо того, чтобы оживить огонь, совсем его загасило. Угли все еще тлели, но Ульпен знал: чтобы разжечь огонь снова, этого недостаточно. Он осторожно подул в топку, стараясь заставить дрова разгореться.
— Ну же, ну, — бормотал он. — Гори!
Над горкой дров поднялась струйка дыма — и развеялась.
Не такая уж серьезная проблема — разжечь огонь заново: если больше ничего не поможет, Ульпен загасит его окончательно и зажжет с помощью или огнива, или Триндоловой Вспышки.
Но, разумеется, это будет весьма нудно и подвигнет Абдарана на долгие рассуждения о правильном ведении хозяйства — «нельзя использовать магию в повседневных делах!» и тому подобные благоглупости.
Будь у Ульпена под рукой хоть немного серы, он все же мог бы попробовать исподтишка воспользоваться заклинанием Вспышки, но вся сера хранилась в мастерской, а кроме того, если применить Вспышку к тому, что уже горит, можно устроить взрыв. Железная печь то ли выдержит это, то ли нет, а разорванная на куски печь грозит ему неприятностями куда большими, чем просто занудная лекция.
Он уставился на дрова, мысленно приказывая им загореться...
И они зажглись. Сперва разлилось сияние, неестественно рыжее, потом дерево задымило, занялось, разбрасывая искры, и вспыхнуло.
— Что ты сейчас сделал? — спросил Абдаран, оказавшийся рядом.
— Я... я не знаю! — Ульпен потрясенно уставился в печь.
— Оранжевое сияние, — сказал Абдаран.
— Да, — согласился Ульпен, не отводя глаз от плиты.
— Но ведь ты же как-то сделал это, правда, мой мальчик?
Ульпен кивнул.
— Попробуй повторить. — Абдаран протянул Ульпену деревяшку.
Ульпен непослушными пальцами взял ее. Посмотрел на щепку, потом снова в печь.
Огонь весело пылал — не слабенькие, неверные язычки только что разгоревшегося пламени, а яркое, уверенное полыхание. Чтобы так разгореться, дровам нужно не меньше получаса. Сунуть туда деревяшку — и никакие чары не понадобятся...
Вместо этого Ульпен поднялся, отошел назад и поднял щепку, как факел. А потом уставился на нее и приказал вспыхнул,
Щепка — и рука Ульпена — оранжево засияли. Посыпались искры, и дерево охватило пламя. Внезапный жар был так внезапен и силен, что Ульпен выронил щепку...
И, не касаясь, поймал ее в футе от пола.
— Дело в тебе, — произнес Абдаран. — Ты зачарован.
Ульпен кивнул и, по-прежнему не касаясь, отправил горящую деревяшку в печь.
— Как ты это делаешь? — спросил Абдаран.
— Не знаю, хозяин! — взвыл Ульпен. — А ты знаешь?
Абдаран развел руками.
— Ничего подобного в жизни не видел, — признался он. — И читать тоже не читал, а если мой учитель мне когда-нибудь о таком и рассказывал, так я давно позабыл.
— Но... ты ведь можешь что-нибудь сделать? Ты же маг-наставник!
Абдаран насмешливо поглядел на Ульпена.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.
— Я... — Ульпен помолчал, внимательно вслушиваясь в себя. — А знаешь — прекрасно. — К своему удивлению, он понял, что чувствует себя лучше, чем когда-либо. Мерзкий тошнотворный привкус ночного кошмара и обычная утренняя слабость в коленках исчезли. Его уныние было вызвано потрясением от новых неожиданно свалившихся способностей, а вовсе не плохим самочувствием.
— Не устал?
— Нет.
— Тогда, значит, это не ведьмовство — я уж было решил, что ты каким-то образом внезапно обучился ему. Но и Кардель, и Луралла говорили, что ведьм зажигание огня страшно изматывает.
— Значит, это не ведьмовство, — повторил Ульпен. Если не считать испуга от неожиданности, зажигание огня скорее возбуждало, а не изматывало. — Разве нет какого-нибудь заклинания, чтобы выяснить, что это? Какого-нибудь прозрения?..
Абдаран фыркнул.
— Ульпен, я, конечно, волшебник и твой наставник, но как ты думаешь — сидел бы я здесь, торгуя приворотными зельями и врачуя скот, будь я способен на подобные прозрения?
Вопрос застал Ульпена врасплох: прежде он никогда ни о чем подобном не задумывался. Абдаран был здесь всегда, единственный волшебник в городе, неотъемлемая часть общины. Ульпену в голову не приходило, что Абдаран может хотеть быть где-то еще.
— Нет, на такое я не способен, — проговорил Абдаран, не дожидаясь ответа Ульпена. — Думаю, тебе лучше поискать кого-нибудь, кто знает о магии больше, чем я.
— Но... — начал Ульпен.
— Думаю, это дело Гильдии, — продолжал Абдаран, не обращая на Ульпена внимания. — Неизвестная магия всегда касается прежде всего Гильдии.
Глаза Ульпена широко раскрылись.
— Даже так?
Он слышал, разумеется, о Гильдии магов и даже состоял в ее членах — дал с полдюжины великих и ужасных клятв, когда только сделался подмастерьем и приступил к изучению тайн магии. Каждый волшебник был обязан вступать в Гильдию; того, кто занимался магией, не будучи членом Гильдии, ждала смерть.
Но Ульпену никогда не приходилось по-настоящему сталкиваться с Гильдией — он ведь был всего лишь подмастерьем Абдарана. За свою жизнь он — да и то мельком — встречался еще только с тремя волшебниками, причем все они были такими же простыми деревенскими волшебниками, как Абдаран, и никак не связывались в сознании Ульпена с Гильдией. Гильдия казалась ему таинственном всемогущей организацией, действующей где-то по ту сторону горизонта.
Он всегда знал, что, когда его ученичество закончится, он предстанет перед представителями Гильдии, чтобы те утвердили — или не утвердили — его в ранге бродячего волшебника; знал он, и что однажды, если ничего не случится, его ждет экзамен в Гильдии на звание мастера и право иметь собственных учеников.
Все это, однако, ожидало его в далеком будущем — до того, как он сделается бродячим волшебником, по самым скромным подсчетам, ему оставалось еще года два — и было тем не менее делом достаточно страшным.
— Ты должен встретиться с магистром, — сказал Абдаран. Глаза Ульпена стали совсем круглыми.
— Вы говорите о главе всей Гильдии?
Абдаран вздрогнул.
— Что? Нет, разумеется, нет. Я говорю о магистре Манрине из Этшара-на-Песках. Он отвечает за эти края, и вовсе не глава всей Гильдии. В мире несколько дюжин магистров. Честно говоря, я не знаю, кто возглавляет Гильдию, и не хочу знать, да и ты, если достаточно мудр, не захочешь.
— Гм, — сказал Ульпен. Это замечание не прибавило ему уверенности в себе.
— Так что собирайся, — отворачиваясь, сказал Абдаран. — Упакуй вещи. Путь до города неблизкий, и чем быстрее мы выйдем, тем лучше.
— А... — Ульпен помедлил, пытаясь сказать что-нибудь умное, но не нашел ничего подходящего и промямлил: — Хорошо, хозяин.
Двух волшебников, наставника и ученика, вот уже с полчаса не было дома, когда к ним за советом явились перепуганные поселяне и фермеры с ближайших хуторов. Им нужно было знать, что означали кошмары, мучившие их прошлой ночью, как быть со странными способностями, обретенными двумя из них, а еще — куда подевались три человека.
Глава 13
Лорд Ханнер не сразу понял, что уже проснулся: все вокруг было слишком непривычным, и сперва он решил, будто видит сон. Однако постепенно он вспомнил прошлую ночь и начал узнавать комнату, в которой находился.
Это спальня дяди Фарана в особняке на Высокой улице — особняке, про который дядюшка никогда ничего не рассказывал Ханнеру.
Ханнер смотрел в обрамленное полированной медью зеркало — оно стояло на прикроватном столике, наполовину скрытом занавесями, и в нем отражалась бронзовая статуэтка, изображающая занимающуюся любовью пару, а дальше — обнаженная мраморная женщина.
Вот почему он решил, что спит: до прошлой ночи подобные скульптуры он видел лишь в садах и парадных залах, и никогда — в спальнях.
Комната тонула в полумраке, но раз Ханнер хоть что-то видит, значит, солнце уже взошло, ведь лампу перед тем, как уснуть, он задул. Ханнер сел.
Свет проникал сквозь ставни и шторы. Ханнер откинул черное шелковое покрывало, сполз с кровати и прошлепал к ближайшему окну. Он раздвинул занавеси и отворил ставни; деревянные створки распахнулись настежь.
Внутрь хлынул свет, заставив Ханнера щуриться и моргать; сперва ему показалось, что он смотрит прямо на солнце. Когда же зрение прояснилось, он понял, что солнца вообще не видно, а прикинув, как расположен дом, сообразил, что окна спальни выходят на север. Его обманул контраст между темнотой зашторенной комнаты и яркостью летнего утра.
Окна выходили на балкон над садом. Ханнер открыл створку и вышел в жар летнего утра. Слева, за стеной, он видел кусок Коронной улицы; прямо перед ним та же улица бежала к перекрестку с Купеческой. Напротив, за садом, стоял, как показалось Ханнеру, купеческий дом — торговец жил над своей лавкой, — а за стеной справа виднелся сад и еще один особняк.
По теням деревьев в саду Ханнер заключил, что сейчас должно быть, середина утра, что-нибудь между восходом и полднем. Он не собирался спать так долго — впрочем, ложиться прошлой ночью так поздно он тоже не собирался.
Прошло уже несколько утренних часов, и с неразберихой которую вызвала загадочная новая магия, вполне могли уже разобраться и кое-что даже успеть исправить.