Романенко считал, что Барловскому как-то ухитрились передать записку от Калины, но Гусев с самого начала грешил на контролёра Гащенко, который, скорее всего, передал слова Калины устно. В любом случае необходимо было что-то кардинально менять. С одной стороны Гусев сейчас больше думал о предстоящей свадьбе и о том, как пополнить свой денежный запас перед выездом на Запад, с другой же, после разговора с Вишневецким в нём заиграло чувство профессионализма и почему-то захотелось уйти на достойной ноте, успешно завершив дело. К тому же Барловский был вором, а, согласно глубокой убеждённости Гусева «вор должен сидеть в тюрьме». Себя Гусев вором не считал и не осознавал. Он чувствовал, как между ним и его товарищами по комитету растёт и углубляется пропасть, но, вместе с тем, всё, случившееся за последний месяц, было настолько необычным, что даже двойное ограбление валютного отдела «Беларусбанка» представлялось Вячеславу продолжением удивительного, захватывающего сна.
— Всё, Андрюха — соберись! Сегодня работаем с Барловским по максимуму! При нём же отпустим охранников Калины. Зовём?
— Давай, — кивнул Романенко.
В кабинет с единственным, узким, зарешёченным окном ввели Барловского.
— Садитесь, Борис Самуилович, — предложил Романенко.
— Спасибо, — неуверенно выдавил Барловский и сел на табуретку напротив Романенко.
Гусев пристроился в углу. Барловский заметил его не сразу и вновь поздоровался. Гусев кивнул в ответ.
— Борис Самуилович, вы не вспомнили, как всё было на самом деле? спросил Романенко.
— Я всё рассказал в прошлый раз. Ничего нового не вспомнил, — ответил Барловский и принялся рассматривать носки своих ботинок.
— Почему же сразу после ареста вы говорили совсем другое?
— Я ведь объяснял — разволновался, — Барловский быстро взглянул на Романенко, а затем вновь опустил глаза вниз.
— Неужели? И часто вы так волнуетесь? Уж не от волнения ли вдруг, как вы сами говорите, украли деньги у Калины? — в голосе Романенко слышалась откровенная издёвка, хотя внешне капитан выглядел невозмутимым.
— Любой человек волнуется, когда его арестовывают, — парировал Барловский и с неожиданным ожесточением добавил: — Неужели вы считаете, что моя история о том, что деньги неожиданно появились в моём кармане во время ареста — более правдоподобная?!
— Таких историй за годы своей работы я наслушался предостаточно. Суть не в том, что история о деньгах из воздуха более правдоподобная. Суть в том, Самуилович, что ты врёшь, как Троцкий, как сказали бы в двадцатые! вмешался в разговор Гусев. — Мне ведь может и надоесть всё время с тобой няньчиться. Да, если откровенно — уже надоело! А когда мне что-то надоедает, знаешь, что я делаю?
— Что? — насторожился Барловский.
— Ты ведь, Борис Самуилович, почему нас за нос водишь?! Потому, что Калину боишься. Боишься правильно. Это с одной стороны. А с другой, совершив признание, что ты украл у него деньги, ты, по сути, учитывая сумму украденного, получишь не меньше, чем получил бы за спиртовозы. А если мы ещё и спиртовозы до конца доведём, а мы их доведём — Романенко не даст соврать, то ты, Самуилович, получишь гораздо больше. Так, Андрей? — спросил Гусев у Романенко.
— Да, после вчерашнего дня кое-что изменилось. Думаю, что мы приготовим к Рождеству великолепный подарок Борису Самуиловичу, — кивнул Гусеву Романенко, хотя оба они прекрасно знали, что вчера никаких допросов не было.
— Если ты, Борис Самуилович, конечно, православный?! — добавил Гусев.
— А это при чём? — растерялся Барловский. — Что с того, что я, допустим, иудей?
— Тогда до седьмого января тянуть нет смысла. Мы, может быть, поздравим тебя уже, например, пятого — то есть завтра! — засмеялся Гусев.
Барловский старался держаться спокойно, но было видно, что разговоры о спиртовозах, успешных допросах и вероисповедании задели его за живое. Это было личной, «фирменной» манерой работы Гусева. Ему всегда нравилось парой каких-нибудь ничего не значащих для дела фраз задеть за живое допрашиваемого и, пока тот раздумывал над глубинными причинами, побудившими Гусева задать, в общем-то, первый пришедший ему на ум вопрос, постараться взломать ослабевшую в этом момент внутреннюю психологическую защиту.
— Я тебе, Борис Самуилович, ещё не всё рассказал. Я узнаю всё и без тебя. Но, наверное, не так быстро. А значит, позже получу продвижение по службе или вообще ничего не получу. Уловил? — Гусев подошёл к Барловскому сзади и взялся за его плечи.
— Достаточно откровенно, хоть и весьма цинично, — криво ухмыльнулся Барловский и повернул голову вполоборота назад.
— Смотреть перед собой! — резко приказал Гусев.
Барловский сжался и вопросительно посмотрел на Романенко.
— А как вы думали, Борис Самуилович — у всех нервы. Вот Вячеслав Андреевич, например, из-за вас до сих пор не может получить майора.
— Я сочувствую, — пожал плечами Барловский, — Но…
— Не дёргаться — сидеть ровно! вновь прикрикнул Гусев.
Барловский вздрогнул и застыл, словно восковое изображение:
— Хорошо. Сейчас я правильно сижу?
— Правильно, Самуилович, правильно. Ты скоро не только это будешь правильно делать, хотя суть ты подметил верно — в основном ты будешь остаток жизни сидеть и это будет правильно. В другой момент ты бы, может, откупился, а тут тебе не повезло. Ты весь в говне, Самуилович! — последнюю фразу Гусев прокричал Барловскому прямо в ухо.
Барловский дёрнулся и растерянно взглянул на Романенко:
— Нельзя ли продолжить допрос один на один?
Романенко ничего не ответил, достал сигарету и закурил.
Гусев оставил Барловского, внимательно наблюдавшего за каждым его движением, подошёл к Романенко, в свою очередь прикурил и, глубоко затянувшись, вновь вплотную подошёл к Барловскому и, склонившись, выпустил ему прямо в лицо большое облако дыма.
Барловский закашлялся и Гусев с удовлетворением заметил, что в глазах главного инженера появились первые искорки страха. Он как-то съёжился и стал похож на сурка, затравленно озирающегося на парящего в небе, пока ещё далёкого, но смертельно опасного орла. «Дело продвигается в нужном направлении. Теперь главное — не останавливаться!» — подумал Гусев и, сделав необходимую паузу, вновь расположился за спиной Барловского:
— Желание клиента для меня — закон! Сейчас мы с тобой, Борис Самуилович, продолжим наш допрос один на один, а то ведь капитан Романенко у нас очень впечатлительный. И крови не любит.
— Какой крови?! Вы будете меня бить?! — со страхом спросил Барловский и обернулся.
— Смотреть прямо перед собой! — рявкнул Гусев и, убедившись, что Барловский вновь испуганно застыл в позе восковой статуи, пояснил наигранно мягким, вежливым тоном: — Упаси боже, Борис Самуилович! Где это вы слышали, чтобы при дознании использовались пытки и избиения?! Это запрещено законодательством.
— Откуда же тогда кровь?
— Ну, мало ли… Вы вдруг нечаянно упадёте и лобиком о пол стукнитесь, ножка стула сломается или полтергейст из вашего рассказа появиться. Да мало ли что?! Поносом кровавым со страху изойдёте!
— Чего вы хотите? — сдавленным голосом спросил Барловский.
— Я ничего не хочу. Я только хочу рассказать, что тебя, Самуилович, ожидает дальше — с детства мечтал быть предсказателем. Рассказать? Хочешь?
Барловский промолчал и опустил голову вниз.
— Вижу, что хочешь, только стесняешься — стеснительный очень. Ну, слушай и запоминай, потому что разговаривать мне с тобой некогда! отчеканил Гусев и вновь сделал небольшую паузу.
Барловский заметно нервничал. Это было хорошо видно по игре желваков на его скулах.
— Слушай и запоминай! — повторил Гусев. — Ты правильно боишься Калину. Но ты зря не боишься меня. Из-за тебя я, наверняка, буду иметь проблемы. Но, как говориться — долг платежом красен! Поскольку информацию я получу и так, ты мне уже не нужен. Сегодня вечером мы переведём тебя в общее СИЗО. А там я постараюсь обменять сокращение срока «смотрящему камеры» на твою откровенно плохую жизнь в ожидании суда. Очень плохую! Зачем мне это нужно? А затем, чтобы в следующий раз такие, как ты, были говорливее. Думаешь, Калина будет тебя защищать? Так бы оно и было, но вечером, когда я получу всю информацию от водителей спиртовозов, я скажу Калине, что всех сдал ты. Так что он, скорее всего, не защищать тебя будет, а примет посильное участие в ухудшении условий твоего содержания. Ты, конечно, можешь попытаться всё Калине объяснить, но… Это в том случае, если долго проживёшь! Ну что, Самуилович — я вижу, до тебя хоть и плохо, но что-то начинает доходить?!
«Всё — готов! Я его дожал!» — подумал Гусев и замолчал. Барловский беспомощно сидел на стуле, опустив голову вниз.
— Ну что, Андрей, подожди, пожалуйста, в коридоре — я хочу на прощание провести Борису Самуиловичу сеанс лечебного массажа. Он мне больше не нужен, но… Чтобы лучше запомнил… — попросил Романенко Гусев и незаметно подмигнул.
— Хорошо, только аккуратно смотри — чтобы крови не оставалось! подмигнул в ответ Романенко.
Барловский поднял голову вверх и затравленно переводил взгляд то на Гусева, то на Романенко.
— Да, Борис Самуилович — я думал, что вы умнее, — грустно сказал Романенко и вышел из кабинета.
— Что такое?! Что?! — пролепетал Барловский.
Гусев сделал шаг вперёд, Барловский вздрогнул и попытался встать со стула.
— Сидеть! Смотреть прямо перед собой! — крикнул Гусев.
— Что вы хотите? — тихим голосом спросил затравленный Барловский.
— Я хочу, Самуилович, провести с тобой воспитательную работу, равнодушно пояснил Гусев и, подойдя к сидящему Барловскому вплотную со спины, слегка хлопнул его по шее.
— Не надо, — попросил Барловский. — Что я должен сделать?
— Не знаю. Мне уже ничего не нужно. Ты уже всё мне испортил! Раньше надо было об этом думать! — отрезал Гусев и хлопнул Барловского по спине чуть сильнее.
— Я не мог… Это Калина… Я боюсь его… У меня дети. Я знаю больше, чем водители. Я могу помочь. Но, я хотел бы иметь какие-то гарантии.