— Это не я так считаю, это Эйнштейн так считает. Такой вывод напрямую вытекает, как следствие общей и специальной теорий относительности. Я думаю, вы слышали о парадоксе космических близнецов?
Мухин что-то слышал в этом роде, но на всякий случай переспросил:
— Если можно, напомните вкратце суть.
— Суть в том, что если один из близнецов отправился в космический полёт, значительную часть пути проходящий со скоростью, близкой к скорости света, а второй остался на Земле, то по возвращении путешественник окажется гораздо младше своего брата-близнеца, остававшегося дома. Движение с большой скоростью, как это ни парадоксально звучит, замедляет течение жизни. Более того — братья могут и не встретиться: путешественник всё ещё будет летать, а землянин давно умрёт от старости. Если бы землянин вдруг смог мгновенно увидеть внутренности корабля, в котором летит его брат-путешественник, то, к своему удивлению, обнаружил бы, что там всё как бы застыло и замерло. Наоборот, если бы брат-путешественник увидел Землю, для него всё двигалось бы с огромной скоростью, а его брат, оставшийся дома, прожил бы всю свою жизнь за каких-нибудь полчаса жизни на корабле…
— Занятно, однако… И ведь всё это, как уверяют физики, не какие-нибудь сказки, а реальные законы природы, — вмешался в разговор Глашкин. — Я ведь не только у Сергея Анатольевича консультировался. Два академика из Минска и Петровский из Москвы всё это подтвердили.
— Допустим, это я понял. Но меня сейчас интересует не Эйнштейн, а нечто более прозаическое, — перебил Мухин. — Меня интересует, мог ли всё-таки Гусев жить в режиме своего собственного времени и мог ли он украсть деньги из банка, пользуясь своими способностями? Если нет, а если у меня пока нормально с головой — то, очевидно, что не мог! Тогда свидетелем чего являются снимки новых камер и что всё это означает?
— Мы уже говорили с вами вчера на эту тему. Я учёный, а не следователь и кто что крал, я сказать не могу. Более того — ещё неделю назад, пока полковник Глашкин не ознакомил меня с имеющимися материалами, я бы твёрдо и однозначно сказал, что такое невозможно. Теперь же, изучив предоставленные мне материалы, я теряюсь в догадках.
«Он теряется в догадках! Я и сам теряюсь в догадках!» — недовольно подумал Мухин и попросил с плохо скрываемым раздражением:
— Нельзя ли конкретизировать, что именно вы обо всём этом думаете? Я понимаю, что дело, мягко говоря, неординарное, но всё же хотелось бы… иметь хотя бы приблизительные ориентиры.
— Я вас понимаю, — с улыбкой кивнул Фролов и виновато заметил: — Очень трудно говорить о случившемся так, чтобы мы понимали друг друга. Я не могу ничего утверждать наверняка — я лишь делаю предположения. Мог ли Гусев одновременно идти по улице и похищать деньги у инкассатора? Не знаю, но думаю, что нет, так как нет ни единой возможности хоть как-то объяснить это с помощью теории. Тогда поставим вопрос иначе — мог ли Гусев в течение одной минуты добраться до банка, ограбить инкассатора и вернуться на место? Весь опыт нашей с вами жизни говорит, что нет — не мог. Но есть один маленький момент…
— Мы вас очень внимательно слушаем, Сергей Анатольевич — продолжайте, кивнул Глашкин, встретившийся с физиком взглядом.
— Я уже говорил о зависимости времени от скорости движения. Вы что-нибудь слышали о торсионных полях?
— В самых общих чертах, — кивнул Мухин и не стал уточнять, что всё, что он слышал — это всего лишь само словосочетание «торсионные поля».
— Всё в природе на уровне микромира, да и на уровне макромира, за небольшим исключением, имеет собственный момент вращения. У электрона такой собственный момент вращения называется спином. У атома гелия вокруг ядра обращаются два электрона, имеющие противоположные спины. Такие же моменты вращения имеют и другие элементарные частицы. Эти моменты вращения могут изменяться — возрастать и замедляться. Вращение в вакууме порождает торсионные поля, наличие которых, во многом, обуславливает волновую природу частиц. Частица в торсионном поле не имеет чётких очертаний, она становится подобной волнам, расходящимся по водной глади после того, как в озеро бросили камешек. Именно благодаря наличию торсионных полей вокруг элементарных частиц в вакууме возникают другие виртуальные частицы, иногда обретающие реальность…
— Всё это очень интересно, но хотелось бы понять, как всё это может быть связано с нашим сотрудником Гусевым и кражами из валютного отдела, перебил Мухин, не выдержавший долгой лекции.
— Да, простите — я немного увлёкся экскурсом в физику микромира, смутился Фролов. — Я постараюсь исправиться и говорить более предметно. Я не зря указывал на то, что согласно общей и специальной теориям относительности время напрямую связано со скоростью движения. Но ваш Гусев не летал в космос со скоростью, близкой к скорости света. Его вообще не ускорял никакой внешний двигатель — пока на Земле таких двигателей просто нет. И всё же, если допустить, что он почти в одно и то же время был в одном месте и тут же оказался в другом, ограбив банк, мы должны предположить, что это возможно лишь в случае очень быстрых перемещений, незаметных для простого глаза и обычной техники, но достаточно медленных для того, чтобы отдельные фрагменты этого движения были зафиксированы новейшими цифровыми камерами внешнего наблюдения. Тогда какова природа такого движения? Я ещё раз оговорюсь — у меня есть только догадки. Ещё месяц назад я сам счёл бы такое предположение безумием, но сегодня я… вновь возвращаюсь к торсионным полям. Быстро, почти мгновенно Гусев мог бы перемещаться по городу лишь в том случае, если бы внутреннее вращение составляющих его элементарных частиц вдруг чрезвычайно замедлилось, ведь мы помним, что в системе, обладающей меньшей скоростью, время течёт быстрее. Как ни странно, но ослабление торсионных полей, которое неизбежно происходит при уменьшении момента вращения элементарных частиц, ускоряет время. То есть Гусев, если считать, что в его организме резко уменьшается вращение элементарных частиц, превращается в изолированную систему. Чисто теоретически такая система может жить гораздо быстрее окружающего мира, пока её торсионные поля слабее — время как бы вырывается на свободу из торсионных тисков. Если представить, что у Гусева всё так и случилось, что, повторяю — на уровне даже не научной, а популярной фантастики, он мог ограбить банк и мог быть замешан во всех тех странных эпизодах со взрывами, аварией, кражами в магазинах и шутках с прохожими. Или это мог быть кто-то другой с такими способностями.
— Хорошо — допустим. А что с его странным оцепенением? поинтересовался Мухин, внимательно слушающий Фролова.
— Я думал и об этом. Допустим, что такая система…
— То есть Гусев? — поморщился Мухин.
— Да — извините! Допустим Гусев, вернее, его организм… Какая-то странная терминология — мне так и хочется сказать «система» — так более верно по сути, — замялся Фролов.
— Пусть будет «система»! — вновь поморщился Мухин и махнул рукой.
— Так вот, — продолжал учёный. — Точно также эта система теоретически могла бы каким-то образом потерять связь с окружающим миром, что, опять же теоретически, могло привести к рассогласованию тех же электронных спинов и внутренних моментов движения других элементарных частиц. Ускорение вращения неминуемо вызовет рост напряжения торсионных полей, которые и создаются этим самым вращением. Если оно достаточно велико…
— У меня сейчас мозги начнут вертеться! — шепнул Мухин сидящему рядом с ним Глашкину.
Глашкин лишь пожал плечами в ответ, словно хотел сказать: «Ничем не могу помочь — нужно потерпеть».
— Вы что-то сказали? — насторожился Фролов.
— Продолжайте — всё в порядке, — заверил Мухин и вновь выразительно посмотрел на Глашкина.
— Если суммарное напряжение торсионных полей достаточно велико, время замедляется. Замедляется настолько, что система для внешнего наблюдателя как бы застывает. То есть происходит то, что случилось с Гусевым дважды — в первый раз это случилось, когда вы отвезли его в госпиталь, а во второй раз перед тем, как вы отправили его в тюрьму…
— В следственный изолятор, — поправил Глашкин.
— Наверное. Я оговорился, потому что не специалист.
— Предположим, что это так, но каким же, скажите, образом Гусев сумел овладеть тайнами микромира, если вся современная наука только-только с ними соприкоснулась?! — спросил Мухин и нервно смял извлечённую из пачки сигарету.
В ответ Фролов лишь демонстративно развёл руками:
— Об этом пока знает лишь господь Бог!
— Хорошо, это я уже понял, — кивнул Мухин. — Скажите, Сергей Анатольевич, есть ли смысл освободить Гусева от цепи? Я имею в виду, не удастся ли ему после этого бежать, используя свои фокусы со временем?
— Может быть, хотя я думаю, что достаточно использовать шлюзовую систему — дверь в камеру Гусева нужно отпирать только тогда, когда заперта внешняя. Вот и всё — даже если Гусев сумеет проникнуть в коридор, он далеко не уйдёт.
— Пожалуй, — кивнул Глашкин. — Как вы можете расценить показания Гусева о его якобы психологическом раздвоении?
— Я ничего не могу утверждать наверняка, но мне кажется, что Гусев вполне может говорить правду…
— Может говорить — это понятно. А вот говорит ли он правду в данном конкретном случае? — перебил Мухин.
— Я не следователь, — вздохнул Фролов. — Дело в том, что мы даже о самом изменении времени говорим лишь предположительно и уж наверняка ничего не можем сказать о том, что чувствует человек во время таких временных изменений. Может оказаться и так, что тот же Гусев при изменении внешних параметров плохо осознавал или даже вовсе не осознавал, что происходит. С одной стороны для его обычного сознания прошла минута, а с другой при изменении времени в эту минуту мог быть вложен час. Видимо, это и породило эффект раздвоения личности. При изменении времени Гусев мог действовать на основании подкорки, как бы во сне. Так ходят сомнамбулы или, говоря проще лунатики. Известный феномен снохождения.