— В таком количестве рекламы несложно найти хоть чего-нибудь такого, что нам подошло бы. Ага! «Перстень с ягодой шиповника»! Звучит?
— Что это за чушь?
— Если верить рекламе — супербоевик с ужасами и мистикой.
— Дан! Еще одно такое предложение, и я начну разочаровываться в твоих вкусах.
— Не хочешь? А мне подумалось… Ладно, поищем еще. Галерея национального искусства. А?
— Портить себе настроение: что толку ходить на выставку, если ничего не сможешь купить на память?
— Безупречная логика. Так, так… О! Слушай! Когда ты в последний раз была в цирке?
— В цирке?
— Вот именно!
— М-м… Боюсь, что это было так давно, что меня тогда вообще не было на свете.
— Вот и я примерно в то же время. Пошли?
— А что мы там увидим? Каких-нибудь африканских колдунов?
— Ну, почему же. Цирк — искусство интернациональное… Там к тому же обещают каких-то совершенно небывалых дрессированных носорогов…
— Скорее всего, нас надуют. Носороги, помнится мне, не поддаются дрессировке.
— Тем интереснее будет посмотреть.
— Это нас займет… ну, часа на три. А потом?
— Потом сядем в джип и поедем к самолету.
— Все равно еще останется время.
— А мы найдем местечко, и съедем с дороги.
— Чего ради?
— Не забудь: тогда уже стемнеет.
Ева улыбнулась:
— Ты мальчишка и хулиган.
Милов сделал вид, что обиделся.
— Ну, если ты не желаешь…
— Там видно будет, — сказала она, стараясь выглядеть загадочной. — Ну, что же, вези меня в цирк — нельзя же побывать в Африке и не увидеть живого носорога. А нам с ними как-то не повезло.
— Повезет на этот раз.
Он помог ей забраться в машину.
Когда нанятый Урбсом вертолет прибыл, Берфитт задержал отлет лишь на несколько минут — чтобы дать последние напутствия.
— Думаю, что здесь никаких неприятностей не возникнет, — сказал он. — Но вы не можете еще две недели пребывать в бездеятельности. А быстрее, боюсь, ветераны не придут в кондицию. Две недели, считая от последней операции. Если будешь просто сидеть, у кого-то могут возникнуть подозрения: тебя тут достаточно хорошо знают, насколько могу судить. Разошли запросы поставщикам. И надеюсь, что к вашему возвращению из маршрута у вас снова будет набран полный — увеличенный — комплект ветеранов. Такой совершенный транспорт просто грешно будет не использовать и в дальнейшем. У тебя возникнет множество прекрасных клиентов, ручаюсь. Вот, собственно, у меня все. А у тебя? По-моему, был телефонный разговор?
— Да, — проговорил Урбс не сразу. — С Майруби. Собственно, звонок был адресован вам.
— Очень интересно. И что там?
— Засекли Клеско.
— О, вот это приятное известие. Больше нельзя его упускать. И — это крайне важно — вернуть генератор, если он еще у него.
— Похоже, что да.
— Сделайте все возможное, Урбс.
— Ладно, — хмуро буркнул Урбс. — Берегите себя.
— Да уж постараюсь. — И тут же добавил: — Проводите меня к вертолету.
— Вы могли бы еще пообедать…
Но обедать тут Берфитт не собирался; ему хотелось поскорее оказаться в пути, а пообедать, пусть и попозже, но в нормальных человеческих условиях, в хорошем ресторане. Все-таки он не был приспособлен к такому вот полевому образу жизни.
— Благодарю, друг мой, но у меня совершенно не остается на это времени. Пообедаем вместе, когда операция закончится благополучно.
Урбс на всякий случай трижды сплюнул. Он не был слишком суеверным, но все же — как знать?..
Он еще постоял на поляне, задрав голову, провожая взглядом негромко стрекотавшую «газель», понемногу таявшую в белесом небе. Потом пошел к палатке. Ступал он как-то тяжело, словно драгоценный груз великой тяжестью навалился на его плечи.
В цирке и на самом деле оказалось забавно.
Он расположился на самой окраине; то было не капитальное здание, а шатер. Постоянный цирк наверняка прогорел бы, не за этим зрелищем ехали в Африку туристы, у местного же люда были и другие заботы.
Тем не менее, зал был более чем наполовину полон, и программа оказалась неожиданно интересной и на самом деле интернациональной. Свой, ксенийский номер был только один — группа «Сильванес», акробаты, они же танцоры, прыгуны и клоуны. Зато в тот день на манеже были представлены китайцы, выполнявшие сложные гимнастические трюки, постоянно сохраняя на голове большую чашу, румынские прыгуны на доске — с десяток очень милых девушек, немецкая артистка, жонглировавшая при помощи ног так лихо, как иной не сумел бы, будь у него даже четыре руки. Выступали также украинские акробаты и таджикские канатоходцы, успешно преодолевшие свой зыбкий маршрут втроем — на плечах друг у друга. Ну и, разумеется, был и русский номер — клоун-иллюзионист, у которого кролик проглатывал лису, а роскошное манто ассистентки на глазах у зрителей превращалось в множество живых зверюшек, весело убегавших с арены. Были лошади, еще воздушные акробаты, и снова прекрасный клоун-канатоходец, своей кажущейся неловкостью и беспомощностью заставлявший зрителей то и дело вскрикивать и закрывать глаза в ожидании неминуемого, казалось, падения. Но гвоздь программы — редкостные белые носороги — естественно, приберегался, поскольку представление всегда должно заканчиваться на высокой ноте.
Уже это обстоятельство заставило Милова несколько насторожиться: обычно номера с дикими зверями ставят после антракта, чтобы за время перерыва успеть построить на манеже обязательную клетку. На этот раз подобных приготовлений не состоялось. Шпрехшталмейстер объявил номер, оркестр заиграл что-то причудливо-таинственное; медленными, торжественными шагами на арену вышел укротитель — смуглый, высокий человек в неожиданном, пожалуй, для цирка облачении: он был одет — или, вернее, раздет — как африканский шаман, и лицо его закрывала выразительная маска с оскаленным ртом и длинными клыками. Она, пожалуй, могла бы вызвать даже страх, если бы на множество таких масок — подделок, разумеется (была ли эта настоящей?), любой зритель не успел уже насмотреться на базаре и во множестве магазинчиков. Голову дрессировщика украшал султан из страусовых перьев, на руках и ногах стучали и звенели браслеты, с шеи свисало непременное ожерелье из звериных когтей, а на груди был укреплен выпуклый амулет — переливавшееся камнями полушарие диаметром с чайное блюдце. В руке укротитель сжимал короткий, также украшенный перьями жезл, и Милову подумалось, что предмет этот вряд ли мог послужить серьезным инструментом в случае, если бы хоть один из четвероногих участников номера вышел из повиновения. Милову невольно вспомнилась успокоительная формула «I hope, you know, what you do».[9]
Постояв несколько секунд — видимо, чтобы дать публике сполна оценить его наряд, — дрессировщик медленно, с достоинством раскланялся, поворачиваясь на все стороны света, потом обратился лицом к кулисам, воздел жезл и издал возглас, который вряд ли означал что-либо на каком угодно языке. Впрочем, может быть, носороги его понимали; так или иначе — сразу же униформисты раздвинули кулисы, и на арену тяжелой рысцой выбежали герои дня.
Милову (а большинству прочих зрителей и подавно) приходилось, конечно, раньше видеть носорогов, хотя и не так близко. Животное это обладает, как известно, скверным, непредсказуемым характером, и приближаться к нему не рекомендуется даже в машине. Здесь же эти живые танки не были отделены от людей ничем, кроме невысокого барьера, и когда они появились и затрусили к центру манежа, а потом и дальше, — укротитель, продолжая оставаться к ним лицом, отступал все дальше и дальше и остановился лишь в каком-то шаге от барьера, — Милова невольно взяла оторопь. Ева обеими руками вцепилась в его плечо — хотя сидели они в середине амфитеатра, и подвергались гораздо меньшему риску, чем те, кто занимал первые ряды. Казалось, низко опущенные головы с грозными рогами, украшенные блестящими султанчиками из усыпанных блестками перьев, вот-вот тупыми клиньями врежутся в беззащитные ряды людей, уже невольно отклонявшихся назад. Остановить бегущих, хотя и не быстро, тяжеловесов вряд ли могла бы и металлическая решетка — та самая, которой не было.
Но укротитель положил левую руку на амулет, правой медленно повел оперенным жезлом — и все четыре чудовища одновременно и мгновенно остановились, как вкопанные, словно это были не живые твари, а искусно сделанные в виде носорогов механизмы. И тем не менее, это были самые настоящие звери — Милов явственно ощутил исходивший от них тяжелый запах.
«Кажется, я когда-то об этом укротителе уже читал, — вскользь подумал Милов. — О номере с носорогами…»
Но тут же он перестал думать об этом, потому что на происходившее представление и в самом деле стоило полюбоваться.
Гиганты делали невероятное. Дрессировщик, почти не двигаясь, не снимая руки с амулета и лишь плавно перебирая пальцами, заставлял их проделывать то, что, по всеобщей уверенности, носорогам вообще не было свойственно. Они маршировали, вставали на дыбы и танцевали парами (казалось, весь шатер сотрясается от их поступи), и даже — что было уж вовсе невероятно — перепрыгивали один через другого, словно были антилопами, а не великанами животного мира. Раскланивались с тяжелым изяществом; выстроившись в шеренгу, перебирали массивными ногами, словно породистые лошади на состязаниях по выездке. И делали многое другое, еще более неправдоподобное. Зал замирал, взрывался аплодисментами и свистом, ахал, порой невольно поднимался на ноги. Зрители захлебывались от восторга. И совершенно исчезло, растворилось возникшее в начале представления чувство страха: ясно было, что так прекрасно выученные звери не могут причинить людям совершенно никакого вреда.
И в этом взрыве восторга остался неуслышанным одинокий выстрел из длинноствольного револьвера, снабженного к тому же глушителем. Только сидевшие на самой галерке непроизвольно вздрогнули от сухого щелчка — трое или четверо из числа тех, кто сидел, едва не упираясь спиной в металлические конструкции шатра над самым выходом. Один или двое невольно оглянулись, но рядом с ними никого уже не было, лишь одно место оказалось свободным. Сидевшие на противоположной стороне шатра могли бы замет