— Слушаюсь.
— Ну, хорошо. А по губернаторству? Выходит, что мы не знаем ни с кем он виделся, ни о чем шли переговоры?
— Точных данных нет. Однако мы попытались сопоставить, исходя из того, что лицо представляет в Москве не только «Лазарет», но и другой фонд — «Призрение». Мы установили, что этот фонд выражал желание купить или взять в аренду на продолжительный срок какой-либо из подмосковных домов отдыха или санаториев. Известно, что им было предложено на выбор несколько названий. Но пока никаких сделок на эту тему не совершалось.
— Вероятно, эта его поездка в Подмосковье и связана с выбором объекта аренды или покупки. Не густо, Грибовский. К сожалению, не густо… Кстати, не замечены ли с его стороны какие-либо нарушения законности? Предложения взяток, например, или попытки обойти налоговое законодательство…
— То, что сделано — это касается клиники — совершалось вроде бы без каких-либо нарушений.
— Ну что же, это приятно, разумеется, весьма приятно…
Мерцалов проговорил это как-то рассеянно, явно думая
при этом о чем-то другом. Потом словно спохватился:
— Ладно, продолжайте работать. Раз переговоры о санатории еще не закончены, да и монтаж оборудования в клинике не завершен, я полагаю, Берфитт снова появится тут у нас в самом скором будущем. Постарайтесь не пропустить этого. И если что-нибудь забрезжит, докладывайте немедленно. А пока что пусть они работают беспрепятственно и не ощущают внимания с нашей стороны; чем спокойнее они будут себя чувствовать, тем скорее начнут небрежничать, делать ошибки. Наше дело — не упустить эти ошибки. Не знаю, но мне кажется, тут варится какая-то каша. Пока неясно только, из какой именно крупы. Но не исключено, что расхлебывать ее придется нам. Все. Свободны.
И, не дожидаясь, пока Грибовский выйдет из кабинета, Мерцалов потянулся за телефоном, чтобы заниматься уже другими делами.
Милов сидел напротив начальника полиции, но уже не в том кабинете, где его принимали во время первого посещения департамента;' здесь была скорее камера для допросов — со скудной мебелью и ярким светом. Да и начальник не улыбался более, демонстрируя прекрасные зубы; был он хмур, и давешнее его дружелюбие сменилось, похоже, откровенной враждебностью.
— Повторяю, господин Милов: мы ожидаем с вашей стороны полной откровенности. Вы же все-таки наш коллега, и должны пойти нам навстречу.
— С удовольствием и совершенно откровенно отвечу на любой ваш вопрос.
— Какую задачу вы решали здесь, в Ксении? В частности, в Майруби?
— Я уже говорил: оказался здесь по чистой случайности. Никаких задач не решал, и никто их передо мною не ставил. Я не нахожусь на активной службе, в Африку вообще приехал, как турист…
— Все это вы уже говорили, действительно, и мы терпеливо слушали. Нам очень не хотелось бы применять иные методы…
— Господин генерал, а в чем, собственно, я обвиняюсь?
— Обвинения очень серьезны. И прежде, чем выдвигать их, мне хотелось дать вам шанс — представить вашу версию событий.
— Повторяю: я готов отвечать на всякий разумный вопрос.
— Вот и чудесно. Скажите: какова ваша роль в тех событиях в Раинде, о которых вы же сами нас и проинформировали?
— Я невольно оказался в позиции наблюдателя. И счел своим долгом поставить вас в известность о случившемся.
— Почему нас, а не власти Раинды? Не было ли все это лишь поводом для того, чтобы оказаться в Майруби, где вы должны были выполнить некое задание?
— Я не въехал в Ксению именно для того, чтобы поставить вас в известность. Майруби просто оказалось по дороге; именно такой маршрут был намечен нами заранее.
— Нами? То есть вами — и еще кем?
— Если это вас так интересует — женщиной, с которой я совершал совместную поездку.
— С той самой, что час назад улетела в Америку?
— Да. Что же в этом такого?
— Эта женщина является представителем американской разведки?
— Чушь.
— Мистер Милф, у нас есть серьезные основания предполагать это. Вы выполняли какое-то задание американской разведки?
— Я не работаю на американскую разведку.
— Однако некоторое время назад работали. Не так ли?
«Кажется, они собрали на меня неплохое досье», — невольно подумал Милов прежде, чем ответить:
— Я выполнял поручение частной организации, а не разведки.
— Организации, тем не менее тесно связанной с CIC.
— Возможно, она и связана, но меня об этом не информировали.
— Ах, мистер Милф, мистер Милф… Скажите пожалуйста: это они поручили вам совершить убийство?
— Какое еще убийство? — спросил Милов, хотя уже понял, что именно собираются на него навесить.
— Убийство дрессировщика в цирке нынче вечером. Вы ведь не станете отрицать, что убили его?
— Разумеется, буду. Поскольку я его не убивал. И в мыслях не было.
— Все это, мистер Милф, звучит крайне неубедительно. И мы не можем заставить себя поверить вам, несмотря на наше искреннее желание поступить именно так. Все указывает на то, что вы по какой-то, известной вам причине убили укротителя носорогов, а потом и человека, который, вероятно, был свидетелем преступления. Два убийства. Может быть, в Америке или у вас в России это и пустяк, но у нас в Ксении — очень много. Я вынужден констатировать, что вы еще не готовы к чистосердечному, откровенному разговору. И единственное, что мне остается, это дать вам время для того, чтобы вы трезво обдумали свое положение…
«Что делать, — подумал Милов, — на его месте и я говорил и поступал бы, скорее всего, точно так же. Действительно, ситуация складывается такая, что есть, о чем поразмыслить».
И он сказал:
— В самом деле, мне нужно подумать.
Начальник полиции нажал кнопку звонка, вызывая конвой.
Докинг чувствовал себя скверно. После первых суток, проведенных в ксенийской столице, он пришел уже почти к окончательному выводу, что прилетел сюда напрасно, и этот вояж его завершится безрезультатно. Несмотря на то, что здесь, казалось бы, было, на кого опереться, не удалось собрать совершенно никакой информации о Берфитте. Да, он прилетел, это не подлежало никакому сомнению: имя его значилось в списках пассажиров московского рейса, но дальше зияла пустота. Прилетел, сошел с самолета — и исчез. Куда и каким образом — не помогли установить никакие розыски, невзирая на доброжелательность местных властей, их готовность помочь.
Пришлось нажать на многие рычаги, проделать кучу работы, чтобы убедиться в том, что Берфитт — или человек с другим именем, но обладавший соответствовавшей внешностью — не покидал аэропорта ни в автобусе, ни на такси. Благодаря хорошо поставленной работе полицейского участка в аэропорту (что вовсе не удивило Докинга, поскольку он знал, что работу эту помогали наладить именно британские специалисты), удалось выяснить номера большинства машин, пользовавшихся в тот день аэропортовской стоянкой. После этого установить их владельцев было уже делом техники, хотя и потребовало немалого времени и сил. Но все полученные данные свидетельствовали, почти с абсолютной достоверностью, о том, что ни в одной из этих машин Берфитт аэропорта не покидал. Он просто растворился.
Придя к столь неутешительному выводу, Докинг, однако, не опустил рук. Оставались еще и другие возможности. В частности, Берфитт мог тут же пересесть на самолет какой-то другой линии: Майруби могло служить лишь пересадочным пунктом. Проверка показала, что человек с таким именем не улетал; Докинг, однако, не сомневался в том, что разыскиваемый имел в своем распоряжении, во всяком случае, более одного паспорта. Докинг связался с коллегами, несшими службу во многих пунктах, куда отправлялись самолеты; особое внимание при этом он уделил аэродромам в Индии и Пакистане: появлявшаяся в СМИ информация, полагал он, должна же была иметь под собой какую-то почву. Он получил обещания внимательно проверить и в случае обнаружения следа незамедлительно сообщить. Пришлось довольствоваться этим, да на большее — он понимал — трудно было бы и рассчитывать.
И, наконец, Берфитт мог исчезнуть, воспользовавшись каким-то частным самолетиком или даже вертолетом. Чартерный рейс — такая вероятность вовсе не исключалась. Пришлось проверять и эту версию, просеивать все данные через мелкое сито. И в конце концов, после шести часов напряженной работы, удалось выяснить и куда летали, и кого везли, но все — впустую: Берфиттом ни в одном случае даже и не пахло.
Один из этих случаев остался, правда, не выясненным до конца. Маленький вертолет типа «газель», поднявшись с площадки в аэропорту, взял курс на запад и — это было неоспоримо установлено — пересек границу Раинды. Дальнейших сведений о нем, естественно, не было. Впору было звонить в Лондон и запрашивать данные спутниковой разведки. Докинг, однако же, не стал даже пытаться совершить такой демарш: он знал, что при существующем порядке ему если и согласятся предоставить такие данные, то хорошо еще, если через неделю, когда они будут вызывать разве что исторический интерес. Он попытался связаться с полицией Раинды, но, как он и предполагал заранее, эта затея ни к чему не привела: после очередной вспышки этнических беспорядков полиции было вовсе не до поисков какого-то там вертолета. Известно было лишь, что машина с таким бортовым номером в Ксении не зарегистрирована; что же касается Раинды, то там не смогли дать сколько-нибудь определенного ответа. Докинг подозревал, что полицейский банк данных в этой стране изрядно пострадал при последних событиях, и сейчас использовать его было просто невозможно.
Таким образом, единственным, что оставалось сделать, было признать свое поражение. Тем более, что Докинг мог тут действовать лишь неофициально, как частное лицо, рассчитывая лишь на давние и не очень давние знакомства: делать официальные шаги он не мог, потому что против Берфитта нельзя было выдвинуть никакого обвинения: личные подозрения, как известно, не являются судебным доказательством.
Докинг улетел бы сразу, первым же рейсом, куда угодно, хоть к черту на рога, а конкретно — в Карачи, куда ему, собственно, и следовало бы явиться сразу. Но вежливость и служебный этикет требовали нанести прощальный визит главе столичной полиции — поблагодарить за содействие и откланяться по всей форме. Пресловутое «исчезновение по-английски» в этом случае не было бы одобрено никем.