— Из Москвы, Милф. Прямо с вашей родины.
— Черт! Не хотите ли вы сказать, что его услугами стали пользоваться…
— Нет-нет, не ваши коллеги, разумеется. И в Москве он очутился с легендой коммерсанта — вернее, полномочного представителя двух коммерческих организаций, у которых в Москве свои интересы.
— И он связан с ними только как коммерсант?
— Вряд ли только в таком качестве. Но это длинная история, Милф, а сейчас я меньше, чем когда-либо, намерен терять время. Вы очень помогли мне. Дело в том, что я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать этого самого Берфитта, и никак не мог найти хотя бы намек на след. А вот вы, оказывается, находились рядом с ним…
— Право же, мне хотелось бы находиться от него подальше.
— Я отлично вас понимаю, но что было, то было.
— А уж если было, то не кажется ли вам, Докинг, что я мог бы вам помочь и еще чем-нибудь, если бы вы подключили меня к делу? Только не говорите мне, что вы тоже находитесь на отдыхе.
Докинг улыбнулся:
— Нет, этого я не скажу. И, конечно, ваша помощь мне бы не помешала в любом случае, а в особенности там, в Раинде, раз те места вам знакомы. Понимаете ли… Вам что-нибудь известно о контрабанде тканей? Я имею в виду человеческие ткани, иными словами — органы для трансплантаций?
— В мои времена таких проблем еще не существовало.
— Может быть, у вас их еще и не было; впрочем, ваше время, думается, еще не прошло. Так вот, я предполагаю, что Берфитт оказался здесь именно в связи с этим видом контрабанды. Видимо, у него здесь имеется какая-то база. И мне очень нужно ее найти. И вы могли бы мне помочь.
«Что же, у каждого свои проблемы, — подумал Милов. — Это хорошо, что наши проблемы не пересекаются».
Вслух же он сказал:
— Дело за малым: договоритесь, чтобы меня выпустили…
— Это будет трудно, Милф. Но я попробую.
Глава 8
«Дэйли Ньюс»:
«Руководство Кембриджского университета встревожено непонятным молчанием профессора Сольца, известного специалистам своими работами последнего времени, посвященными способам применения бета-углерода в полевых условиях для нейтрализации атомного заражения местности. Профессор Сольц, как свидетельствуют компетентные лица, две недели тому назад, еще до похищения ценного материала, выехал на отдых в Шотландию, чтобы, как сам он пояснял, спокойно половить рыбу в нормальных условиях (семья профессора с давних пор владеет охотничьим домиком на берегу реки Тей). С тех пор профессор не подавал о себе никаких вестей. Обеспокоенные его молчанием, сотрудники лаборатории профессора отправились туда, где надеялись найти его, однако, как засвидетельствовали соседи, профессор в свою обитель не приезжал. Президент университета полагает, что исчезновение профессора может быть каким-то образом связано с хищением бета-углерода. Службы безопасности приступили к расследованию обстоятельств исчезновения профессора Сольца».
Урбс нервничал. Время уходило, а в Приюте, как ни считай — с начала или с конца — по-прежнему насчитывалось тридцать восемь ветеранов, и никак не сорок. А нужно было ровно четыре десятка.
Вечером, когда упала тропическая темнота и близкие звезды в очередной раз затеяли переговоры своим загадочным кодом, Урбс привычно обходил Приют по периметру. Стража была на местах; не приходилось опасаться, что кто-либо из охранников задремлет на посту, хотя чужих людей здесь не очень-то и боялись. Тем не менее, Урбс обходил Приют каждый день дважды: с наступлением темноты, и второй раз — перед рассветом. И не только потому, что издавна привык не верить никому и не полагаться ни на кого, кроме самого себя; его чем дальше, тем больше волновало молчание того отряда — или, если угодно, банды (терминология Урбса мало беспокоила), — который должен был доставить недостающих до сорока. Время уходило, и если завтра последних «ветеранов» не привезут, то придется действовать по рецепту благополучно улетевшего Берфитта: пожертвовать двумя из своих людей ради точного выполнения задачи. Разумеется, условия следовало соблюдать пунктуально: никогда в жизни Урбс еще не зарабатывал таких денег, какие были обещаны ему за эту операцию. Надо было любой ценой сделать то, чего ожидал Берфитт, а еще больше — как догадывался Урбс — его хозяева, которых экс-хирург боялся, похоже, по-настоящему, а значит, были они людьми, способными на многое, если не на все. Все это примиряло с мыслью о необходимости приговорить двоих своих людей к незавидной судьбе. Но вовсе не жалость, не человеколюбие смущали Урбса, когда он думал об этом: такими недостатками Урбс не страдал. Тревожило его другое: люди, которых он возглавлял, то же никак не относились к моралистам, но свою жизнь и благополучие ценили очень высоко; именно это сплачивало их, делало сброд отрядом, где каждый вынужден был крепко держаться за каждого. А если бы кто-то попытался разрушить это единство, пойти на какое-то предательство, он сам пал бы первой жертвой. Урбс прекрасно знал это, потому-то предложенный Берфиттом вариант относил к числу невыполнимых.
Об этом и размышлял Урбс, когда бесшумными шагами продвигался от одного поста к другому. Ему всегда лучше думалось в темноте и в движении. И что-то уже начало складываться в его голове, когда он услыхал странный звук, заставивший его застыть на месте и вскинуть всегда готовое к бою оружие.
Звук, донесшийся до него, мог, конечно, издать и зверь; во всяком случае, так скорее всего подумал бы человек, непривычный к Экваториальной Африке и не знающий как следует ее населения. По мнению людей несведущих, живые существа тропического леса или буша могут издавать великое множество всяких звуков, на самом же деле количество и характер этих звуков достаточно ограничены. Точно так же любой непонятный звук, издаваемый человеком, можно, конечно, отнести к какому-то из неизвестных языков; на деле же множество звуков, порождать которые способна голосовая система человека, ничего не выражают ни в одном языке: даже все земные языки в сумме намного более узки, чем возможности голосовых связок. Урбсу это было прекрасно известно, и он ни на мгновение не усомнился в том, что услышанный им звук не принадлежал ни одному из обитавших здесь зверей: звук этот вышел из уст человека.
Урбс в этот миг находился между двумя соседними постами, и не мог позвать на помощь никого, чтобы не выдать собственного местоположения. Сейчас он мог полагаться только на самого себя. Впрочем, это ему приходилось не впервые.
Услышанный звук Урбс оценил сразу: он свидетельствовал о беспомощности. Правильнее всего было бы оценить его, как сдавленный стон, вырвавшийся вопреки старанию удержать, подавить его. Урбс и сам поступил бы так же, окажись он в критическом положении в густом мраке обступающего Приют леса. Всякий звук привлекает внимание зверей — в том числе хищников — куда быстрее, чем доходит до сознания человека, а выстоять в схватке с хищником безоружному человеку вряд ли удастся, если он даже здоров. Услышанный же Урбсом стон никак не свидетельствовал о том, что человек этот был в полном порядке. Но и не нес в себе никакой информации о том, кем этот неожиданно появившийся тут человек мог быть.
Первой мыслью, шевельнувшейся в мозгу Урбса, была, пожалуй, самая нелепая: он подумал, что то был Берфитт. Вертолет мог потерпеть аварию вследствие неисправности, а то и подвергнуться атаке с земли или с воздуха: до полного спокойствия в Раинде было еще очень не близко. В таком случае Берфитт мог пострадать при вынужденной посадке или даже — если вертолет подвергся обстрелу с земли — получить ранение. Это могло произойти где-то поблизости, вскоре после вылета из Приюта, иначе Берфитту было бы сюда не добраться. Если так, то надо было спешить на помощь. О том, что это мог оказаться Берфитт, говорило и то, что человек явно пытался добраться именно до Приюта, иначе ни один нормальный, знающий эти места человек не направился бы вглубь леса, но напротив, постарался бы как можно скорее покинуть пределы звериного царства.
Решение созрело мгновенно. Держа автомат наизготовку, Урбс сдвинул со лба на глаза окуляры ноктовизора. До сих пор Урбс обходился без этого полезного прибора, но всегда имел его при себе, совершая обход. Он повернул влево и, ступая все так же бесшумно, направился туда, откуда только что донесся стон. На всякий случай он двигался, пригибаясь, чтобы представлять собою как можно меньшую цель — на случай, если это была какая-то ловушка. Одновременно он внимательно вслушивался: раздайся звук вторично — это намного облегчило бы поиск.
Человек, однако, молчал, и идти приходилось почти наугад. Хотя Урбс был уверен, что в общем сохраняет верное направление.
Сделав уже около тридцати шагов, он снова уловил, наконец, звук. Не стон, но громкое, редкое дыхание; казалось, человек втягивает и выталкивает из себя воздух уже из последних сил.
Ориентируясь на звук, Урбс немного изменил на правление и, продвинувшись еще футов на тридцать, нашел, наконец, того, кто заставил его немало встревожиться. Урбс снова убрал ночные очки на лоб. Вгляделся.
К счастью, то не был Берфитт; лежавший был — Урбс понял сразу — куда меньше ростом, и кожа его была намного темнее. Это было понятно даже сейчас, почти в полной темноте: лицо лежавшего почти не выделялось на фоне земли, в то время как даже свои достаточно загорелые руки Урбс ясно различал. Немного поколебавшись, Урбс включил фонарь — всего лишь на мгновение. И тут же выключил, успев заметить главное.
Нет, не Берфитт, но и не какой-нибудь случайный туземец. В лежавшем, чья защитного цвета рубашка была перемазана кровью, в особенности на груди, распорядитель Приюта, обладавший хорошей памятью, сразу же опознал своего давнего знакомого — помощника главаря той шайки, которая вот уже достаточно давно и без осечек поставляла ему основное население Приюта, а именно ветеранов, или тех, кого тут было принято так называть.
— Хозяин… — пробормотал раненый хриплым шепотом. — Помоги, во имя Аллаха…