— Лежать!!!
Одиночный выстрел… А потом:
— Бляди!!! На!!!
Это из низкой, больше похожей на землянку пристройки вывалился по пояс голый горец. Его рельефная мускулистая фигура ясно очертилась красными вспышками, когда в его руках заговорил ручной пулемет… Половина пуль были трассирующими, и было видно, как очереди прочерчивают забор, бьют по земле. Этот горноаульный Рэмбо, борец за торжество исламской идеи, истошно выкрикивал чеченские ругательства.
Штурмующие рассыпались, ища укрытие от свинцовой смерти. Тут главное не раздумывать долго — куда прыгать да зачем. В бою выживает тот, кто умеет отдаться первому, единственно верному порыву и действовать, как велит подсознание. Оно срабатывает на выживание куда быстрее сознания.
Алейников упал на землю и закатился за неработающий дизельный двигатель. Пули высекли на нем искры и ушли рикошетом в небо. Еще несколько смертей прошло стороной.
Мелкий брат отскочил, когда пластмассовый кусок забора отвалился, вышибленный двумя пулями…
— Сука, — с этими словами Алейников, успевавший по Привычке быстрее всех, исторг короткую ответную очередь. Почти все пули легли точно в цель.
Уже заваливаясь, горный Рэмбо продолжал нажимать каменеющим пальцем на курок, и трассирующие пули устремились почти вертикально вверх.
— Третий, восьмой. Быстро на точку! — переведя дух, крикнул Алейников в рацию.
— Принято, — ответил водитель «Урала».
Вскоре послышался звук приближающихся моторов.
В доме опять загрохотали выстрелы.
— Лежать, гнида! Лежать!!!
Бой в темноте — где свои, где чужие? Кто там свалился, пропоротый выстрелами из пулемета? Кому жить? Кому умереть?
Грохнула очередь… Потом рванула граната и посыпались стекла.
Потом все затихло…
— И-й-я-а-а-а!!! — заметался под ночным небом безумный, наполненный страданием крик. — Я-а-а-а!!!
Какие потери? Кому не суждено встретить рассвет? Это станет ясным, когда загорятся фонари и их лучи выхватят из темноты окровавленные тела и испуганных, сидящих на коленях людей.
— Не стрелять! — послышался голос.
Дверь распахнулась В проеме входной двери приземистого дома, в котором только что бушевал бой, возник командир группы СОБРа.
— Отработали.
— Пошли, — кивнул Алейников, включая фонарь и отступая в укрытие. На свет очень любят стрелять недобитые, недостреленные.
Но все успокоилось. Успокоилось мертвенно. В доме царил погром. Тлели обугленные куски каких-то тряпок — это потрудилась «РГД-5» Здесь лежало два тела. В соседней комнате еще одно. В коридоре сидел, прислонившись к стене, чеченец. Глаза его остекленели. В груди зияла дыра. Рядом хрипел, привалившись к новехоньким, «ненадеванным» шинам от трактора, собровец, около него склонился встревоженный боевой товарищ, работая с индивидуальным медпакетом.
— Куда попало? — спросил Алейников.
— В броник. И задело руку, — проинформировал командир группы СОБРа.
Бойцу сегодня повезло. Собровцы предпочитают не таскать на себе панцири — бронежилет далеко не от каждой пули убережет, зато сильно сковывает движения, когда все порой решают незаметные и несущественные в обыденной жизни доли секунды. Но Алейников настоял, чтобы все надели броники, и оказался прав. Этим он спас жизнь собровца.
— О-я-а-а!!! — вновь завопили из соседней комнаты. Алейников мысленно подвел итоги. В доме было шестеро бандитов. О четверых можно не беспокоиться — им уже не бороться за свободу Ичкерии. Еще один был ранен и истекал кровью, ему перебило ногу и плюс к этому две пули вошли в плечо. Это он так дико орал. Последний бандит был более-менее целым, если не считать, что его отключили хорошим ударом по голове. Он только начинал приходить в себя, тряс массивной головой и слабо мычал, дико оглядываясь и морщясь от бьющего в глаза луча фонарика.
— Все, собираем их. И оружие. Трупы оставляем. Сейчас все село встанет на уши, — бросил Алейников. — Слишком много шума, черт возьми!
Раненых боевиков подхватили, выволокли на улицу и бросили в «Урал», как мешки с картошкой, ничуть не заботясь о сохранности товара. Опять послышался дикий вопль. Собровец, прыгнувший в кузов, наконец догадался заклеить чеченцу пластырем рот, и теперь тому оставалось только мычать и стонать. Потом быстренько собрали оружие и кинули следом.
Но уйти в темпе вальса не удалось.
— Черт побери! — воскликнул Алейников, пригибая голову и слушая новые хлопки выстрелов.
Били из автомата. Мелкий брат, стоявший рядом с Алейниковым, отпрянул — пуля впилась за его спиной в борт «Урала».
— Получи. — Один из собровцев навскидку послал ответную очередь. Кажется, ему повезло — он в кого-то попал, поскольку оттуда больше не стреляли.
Через несколько секунд выстрелы загрохотали с другой стороны. Это били из какой-то несерьезной игрушки, типа чеченского «узи» — автомата «борз».
— Заповедник ваххабитский, твою мать! — Алейников заскочил в «уазик», прикрикнул растерявшемуся Гризли:
— Шевелись! Все на месте?
Командир группы СОБРа махнул рукой:
— Порядок.
Самое страшное — забыть в ночи своего товарища. Этому нет прощения.
— Двигаем!
Еще одна пуля срикошетила от БРДМ… Когда выбрались из поселка, Алейников провел ладонью по лицу и выдохнул с облегчением:
— Целы все. Выбрались.
— Я, кажется, окончательно проснулся, — уведомил Гризли. — Жалко, ушей не порезал на сувениры.
— Да заглохнул бы, хохотунчик ты наш! — бросил Мелкий брат, голос его дрожал. Алейников взял рацию.
— Астрахань, ответь второму.
— На связи, — ответил дежурный по отделу.
— Нападение на оперативную группу. Поднимай тревожную группу. Подтягивайте силы к пятому блокпосту. С места не двигаться. Ждите нас.
— Понял…
— Оповести комендатуру…
Все сделано. Резерв задействован. Их будут встречать БТР и две машины с омоновцами.
Удалившись на безопасное расстояние, Алейников взял рацию и сказал:
— Притормаживайте, ребята…
«Урал» и БРДМ остановились. «Уазик» встал им в хвост. Алейников вышел и подошел к спрыгнувшему на землю командиру собровцев.
— Шум подняли. Но потом штатно отработали. Молодцы. — Алейников закурил.
— Гаденыш шум поднял, — сказал командир группы, тоже закуривая. — Так бы без единого выстрела их взяли.
— Главное, наши все целые. Как твой парнишка?
— Жить будет…. Если налить хорошо.
— Нальем, — кивнул Алейников.
Он предвкушал, как расслабится, прибыв на базу, — хватанет стакан водки и снимет накопившееся напряжение. Тогда клокочущее в груди возбуждение боя отступит и сердце успокоится.
— Давай посмотрим нашего языка, — сказал Алейников.
— Рогов, Ломов, тащите клиента! — крикнул командир СОБРа.
Вытащили пришедшего в себя от удара по голове пленного. Второй бандит потерял сознание, ему вкололи промедол, наложили жгуты, и он отключился. Возможно, он выживет. А может быть, и нет. Спешить из-за него к медикам никто не стремился. То, что сдохнет еще один воин Аллаха, никого, по большому счету, не волновало. Сейчас надлежало разговорить другого.
Алейников внимательно посмотрел на пленного, освещая фонарем. Тот щурился и отводил глаза. Стоявший сзади собровец ударил его по ногам, ловко поставил на колени, взял за волосы, так что Алейников смог рассмотреть лицо. Оно было смуглое, с восточным разрезом глаз. Это был явно не чеченец и не ногаец. Скорее всего, пришелец из Средней Азии. Среднеазитские баи запретили в своих вотчинах ваххабизм, выжигают его каленым железом, и ваххабиты оттуда мигрируют в Россию, в Ичкерию, где им раздолье.
— Хороший моджахед, — оценил, как коня на ярмарке, командир СОБРа, с удовлетворением разглядывая «языка».
— Ну, поговорим? — спросил Алейников.
— Со своим братом ишаком говори, — бросил, как плюнул, пленный. Говорил он по-русски правильно, со слабым акцентом.
— Так, значит? — Алейников обернулся к командиру и спросил:
— Будем уговаривать?
— Убивай! — крикнул пленный. — Я готов!
— Ты хорошо подумал? — Алейников вытащил автоматический пистолет Стечкина. Ударил ногой в грудь стоящего на коленях среднеазита. Распластал на земле. И высадил вокруг головы четыре пули.
Моджахед зажмурился. Но когда открыл глаза, в них еще больше затвердело то проклятое упрямство, которое заставляет этих фанатиков смотреть в лицо смерти и умирать с именем Аллаха на устах.
— Встать, — прикрикнул Алейников.
Моджахед послушно поднялся. Он качался, руки за его спиной были накрепко стянуты наручниками, но он не подавал вида, что ему больно.
— Ты чего-то не догоняешь, моджахед ты наш разлюбезный, — произнес Алейников. — А я тебе объясню. Ты не местный. Ты чужой. Никто тебя не хватится. Никто о тебе узнавать не будет. Никто обмен не предложит. Тебя использовали, и теперь ты никому не нужен. Ты знаешь, как поступают с наемниками?
— Я не боюсь смерти. Это вы, жалкие псы, боитесь смерти. У вас сердца женщин, а не мужчин.
— Не боишься смерти? А ты знаешь, что такое собачья смерть? Когда мусульманин гибнет не от пули, а от петли. А потом мусульманину отрезают голову.
Моджахед уставился в землю.
— Потом мусульманину вспарывают живот. И бросают на съедение собакам. А знаешь, что такие мусульмане не попадают в рай…
Алейников умел общаться с подобной публикой. Он научился ее убеждать… Не прошло и четверти часа, как моджахед начал говорить.
— Зачем Хромой вернулся? — спросил начальник криминалки.
— Он не говорил. Он дал денег. Обещал больше денег. Он много чего обещал.
— И что, выполнял свои многочисленные обещания?
— Махмуд заставил бы выполнить….
— И чего ты, Махмуд, собирался дальше делать?
— Ушел бы с ним… В Турцию.
— Сам-то откуда?
— Из Киргизии.
— Не любят вашего брата там?
— Ничего. Пройдет время, мы и там свое возьмем… Мы везде возьмем свое.
— Нет, не удастся… Где сам Хромой?
— Я не знаю. Он нас оставил. У него дела. У него здесь много дел.