Но сердце Кассандры, не выпускавшей руку Уильяма, переполняли вопросы. Может, неправильно было подслушивать? За что тетя Селия на нее рассердилась? Не возражает ли сама Кэтрин? Но главное — правда ли, что Уильям любит ее, отныне и навсегда, больше всех на свете?
— Я должна быть для него на первом месте, Кэтрин! — воскликнула она. — Я не согласна делить его даже с тобой.
— А я об этом и не прошу, — сказала Кэтрин. Но чуть отодвинулась от них, сидевших рядом, и принялась машинально перебирать цветы.
— Но ты ведь делилась со мной, — сказала Кассандра. — Почему же я не могу поделиться с тобой? Почему я такая недобрая? Знаю почему, — добавила она. — Мы с Уильямом понимаем друг друга. А вы друг друга никогда не понимали. Вы слишком разные.
— Но я никем так не восхищался… — возразил Уильям.
— Речь не об этом, — попыталась объяснить Кассандра. — Речь о понимании.
— Разве я никогда не понимал тебя, Кэтрин? Думал только о себе?
— Да, — вмешалась Кассандра. — Ты требовал от нее пылкости, а она сдержанная, ты хотел, чтобы она была практичной, а она не практичная. Ты был слишком самолюбив и чересчур требователен — Кэтрин тоже. Но в этом никто не виноват.
Кэтрин очень внимательно отнеслась к этому наивному опыту психоанализа. Слова Кассандры как будто стирали старую размытую картину жизни и чудесным образом наносили на нее краски, так что она выглядела как новая. Она обернулась к Уильяму.
— Верно, — сказала она. — Никто не виноват.
— Есть многое такое, что можешь дать ему только ты, — продолжала Кассандра, будто читая страницы невидимой книги. — Я к этому готова, Кэтрин. И никогда не буду оспаривать. Я хочу быть такой же великодушной, как ты. Но мне это будет непросто, потому что я его люблю.
Наступила долгая пауза. Уильям первым нарушил молчание.
— Об одном только я прошу вас обеих, — сказал он, обеспокоенно глянув на Кэтрин. — Давайте никогда больше не обсуждать подобные вещи. Не то чтобы я стеснялся — я вовсе не такой консервативный, как ты думаешь, Кэтрин. Просто мне кажется, объяснениями можно все испортить, всякие сомнения лезут в голову… А мы теперь так счастливы…
Кассандра горячо согласилась с Уильямом, устремив на него взгляд, полный любви и безграничного доверия, отчего он почувствовал себя наверху блаженства. После чего не без опаски поглядел на Кэтрин.
— Да, я счастлива, — заверила она. — И я согласна. Не будем больше говорить об этом — никогда.
— О Кэтрин! — Кассандра протянула к ней руки, слезы катились по ее щекам.
Глава XXX
Для троих в доме этот день был настолько непохож на остальные, что обычный ход повседневности — накрывают на стол, миссис Хилбери пишет письмо, тикают часы, открываются и закрываются двери, — все эти и другие признаки устоявшейся цивилизованной жизни оказались вдруг лишенными всякого смысла и, казалось, надобны лишь для того, чтобы мистер и миссис Хилбери не усомнились, что все идет как и положено. Так случилось, что миссис Хилбери пребывала в расстройстве без всякой видимой причины, если не считать таковой излишнюю грубость ее любимых елизаветинцев, граничащую с дурновкусием. Во всяком случае, она со вздохом закрыла «Герцогиню Мальфи» и поинтересовалась — да, именно так она и сказала Родни за ужином, — найдется ли на свете молодой одаренный автор, полагающий, наоборот, что жизнь прекрасна! Но, не добившись толку от Родни и в одиночку исполнив реквием по настоящей поэзии, она утешилась мыслью о том, что на свете есть Моцарт, и вновь повеселела. Миссис Хилбери попросила Кассандру сыграть, и, когда они поднялись наверх, Кассандра сразу открыла крышку фортепиано и постаралась воссоздать атмосферу чистой и незамутненной красоты и гармонии. При звуках первых нот Кэтрин и Родни вздохнули с облегчением, поскольку музыка давала им возможность передышки — не нужно было все время думать о том, как себя вести. Оба размышляли каждый о своем. Миссис Хилбери вскоре пришла в соответствующее расположение духа — полумечтательное, полудремотное, нежно-меланхоличное и совершенно счастливое. И только мистер Хилбери слушал внимательно. Он любил музыку, разбирался в ней, и Кассандра знала, что он не пропустит ни единой ноты. Она очень старалась, и наградой за старания было его одобрение. Слегка подавшись вперед и поигрывая зеленым камушком на цепочке, он вдумчиво — и одобрительно — оценивал игру, но вдруг остановил ее и пожаловался на шум. Окно было не закрыто. Он кивнул Родни, и тот молча пошел затворить его. Однако Родни почему-то задержался у окна, а вернувшись, сел поближе к Кэтрин. Вновь полились звуки музыки. Во время особенно громкого пассажа он склонился к Кэтрин и что-то прошептал ей на ухо. Она бросила взгляд на родителей и через мгновение незаметно покинула комнату вместе с Родни.
— В чем дело? — спросила она, когда дверь за ними закрылась.
Родни не ответил и повел ее по лестнице на первый этаж, в столовую. Затворив дверь, молча направился к окну и отдернул штору. Кивком головы подозвал к окну Кэтрин.
— Он снова здесь, — сказал Родни. — Видишь, вон там, под фонарем?
Кэтрин посмотрела в окно. Она совершенно не представляла, о чем Родни говорит. Ею овладело смутное и тревожное предчувствие. На другой стороне дороги, рядом с уличным фонарем, стоял мужчина — стоял и смотрел на их дом. Потом мужчина развернулся, немного прошелся по тротуару, вернулся обратно и снова застыл как изваяние. Кэтрин казалось, он смотрит прямо на нее и знает, что она его видит. Вдруг она поняла, кто это, и рывком задернула штору.
— Это Денем, — сказал Родни. — И вчера вечером он тоже был здесь.
Он говорил строго, будто упрекал Кэтрин в чем-то. Она побледнела, сердце часто забилось.
— Ну если он зайдет… — начала она.
— Не дело, что он ждет на улице. Я приглашу его в дом, — сказал Родни.
Он хотел было отдернуть штору, но Кэтрин перехватила его руку:
— Постой! Я не разрешаю.
— Поздно, — ответил он. — Ты играешь с огнем. — Он все еще придерживал штору. — Кэтрин, почему ты не хочешь признаться себе, что любишь его? — произнес он. — Или тебе нравится мучить его, как мучила меня?
Она растерялась, не понимая, чем навлекла на себя эту бурю эмоций.
— Я запрещаю тебе открывать окно, — сказал она.
Он убрал руку.
— Я не имею права вмешиваться, — ответил он. — Пойду наверх. Или, если хочешь, вернемся в гостиную вместе.
Она покачала головой:
— Нет, я не могу туда идти. — И отвернулась, смутившись.
— Ты любишь его, Кэтрин, — сказал вдруг Родни. В его голосе уже не было суровости: так нашалившего ребенка уговаривают сознаться, что набедокурил.
Она подняла на него глаза.
— Я — люблю его? — повторила она изумленно.
Он кивнул. Кэтрин выжидающе смотрела на него, словно ждала разъяснений, но он молчал — она вновь отвернулась и погрузилась в собственные мысли. Он смотрел на нее в упор, молча, как будто давал ей время самой подумать и понять очевидное. Из комнаты наверху доносились звуки фортепиано.
— Давай же! — вдруг воскликнула она чуть не с отчаянием, подавшись вперед.
Родни понял это как сигнал к действию. Он отдернул штору, она его не остановила. Оба искали глазами фигуру под уличным фонарем.
— Его там нет! — воскликнула она.
Действительно, там никого не было. Уильям распахнул окно и выглянул наружу. Ветер, ворвавшийся в комнату, принес далекий стук колес, звук торопливых шагов по тротуару, протяжные гудки суденышек на реке.
— Денем! — крикнул Уильям.
— Ральф! — позвала Кэтрин; но она произнесла это имя не громче, чем если бы обращалась к кому-то рядом.
Они внимательно смотрели на противоположную сторону улицы и не заметили темного силуэта внизу, у ограды палисадника. Денем успел перейти дорогу и стоял совсем близко — его голос, прозвучавший почти над ухом, их даже испугал.
— Родни!
— А, вот вы где! Входите, Денем.
И Родни пошел открывать.
— Привел тебе гостя, — сказал он, возвращаясь с Денемом в столовую.
Кэтрин стояла спиной к распахнутому окну. На секунду глаза их встретились. Яркий свет ослепил Денема; кутаясь в пальто, с растрепанными от ветра волосами, он был похож на жертву кораблекрушения.
Уильям закрыл окно и задернул шторы. Он двигался с радостной решимостью, словно режиссер этой сцены, точно знающий, что нужно делать.
— Вы первый, кто об этом узнает, Денем, — объявил он. — Мы с Кэтрин не женимся.
— Куда положить?.. — робко спросил Ральф, стоя на пороге с шляпой в руке, потом аккуратно пристроил ее возле серебряной чаши на буфете.
Затем тяжело опустился на стул в торце овального обеденного стола. Родни стоял с одной стороны от него, Кэтрин — с другой. Казалось, Денем председательствует на некоем собрании, на которое почти никто не пришел. Он не поднимал глаз.
— Уильям теперь помолвлен с Кассандрой, — пояснила Кэтрин.
Денем посмотрел на Родни: тот прислушивался к звукам фортепиано, доносившимся с верхнего этажа. Казалось, он забыл, что не один в комнате, и нервно поглядывал на дверь.
— Поздравляю, — сказал Денем.
— Да-да. Мы тут все немного не в себе, все на взводе, — сказал Родни. — Наша помолвка — отчасти это заслуга Кэтрин. — Он с улыбкой огляделся вокруг, словно желая удостовериться, что вся сцена не вымысел, а чистая правда. — Мы все немного на взводе. Даже Кэтрин… — добавил он. — В общем, Кэтрин все объяснит, — и, кивнув на прощанье, вышел.
Кэтрин села за стол, подперев голову руками. Пока рядом был Родни, ей казалось, он отвечает за всю эту фантастическую круговерть. Но он оставил их с Ральфом наедине, и с обоих понемногу спадало оцепенение. Они были одни в нижней части дома, который вздымался над ними этаж за этажом, гулкий и торжественный.
— Почему вы там стояли? — спросила она.
— Надеялся увидеть вас, — ответил он.
— Могли бы прождать до утра, если бы не Уильям. Там ветер и холодно. Вы, наверное, замерзли. Что оттуда видно? Только окна.