Носсеросс поглядел на него, пожал плечами и проговорил:
— Адам, ты просто псих, и когда-нибудь ты поймешь, что я был прав, но, если сейчас ты на коленях будешь умолять меня позволить тебе остаться, я тебя и слушать не стану. Я тебя вышибу пинком под зад. Жалеть меня! Меня! О Боже ты мой! Никто никогда не смел меня жалеть. Я прошел огонь, воду и медные трубы, и никто ни разу не вздумал меня пожалеть. Ты знаешь, сопляк, что я прошел огонь…
— И ради чего?
— Ради того, чтобы заниматься тем, чем хочу.
Адам промолчал и подумал: «Умный, сильный, несгибаемый, как скала, а вершиной всех его мечтаний стал ночной клуб».
Он улыбнулся и протянул руку. Носсеросс сунул руку в жилетный карман и вытащил оттуда толстую пачку банкнот.
— Адам, все равно ты мне нравишься. Вот, держи. Здесь сотня фунтов. И не забывай навещать меня.
— Убери это, — сказал Адам.
— Возьми…
— Нет.
Они пожали друг другу руки. Носсеросс бросил деньги на стол, крепко стукнул Адама в грудь, выругался и сказал:
— Ты, несносный болван, я люблю тебя как родного сына, так что, если тебе станет худо, обращайся ко мне не раздумывая. Если тебе нужен друг, заходи, моя дверь всегда широко открыта. Заглядывай хоть изредка, а если ты даже и не заглянешь, не забывай своего старого друга Фила Носсеросса. А теперь проваливай.
Перед тем как уйти, Адам в последний раз оглядел кабинет — папки с бумагами, мертвенно-бледный свет газовой лампы, унылая черная громадина письменного стола, Носсеросс, наливающий себе бренди с мрачной сосредоточенностью человека, который свято верит в то, что счастье, истина и цель человеческих стремлений лежат на дне бутылки.
Когда Адам вернулся домой, Хелен изумленно уставилась на него.
— Ты вернулся? — воскликнула она.
— Да.
— Но сейчас половина одиннадцатого, ты опоздаешь.
— Опоздаю? Куда?
— В клуб.
— Я ушел из клуба.
— Что?!
— Я ушел из клуба, — проговорил Адам, не в силах сдержать улыбки.
— Но почему?
— О, я просто решил уйти и ушел.
— Ты, наверное, поругался с Носсероссом.
— Напротив, мы расстались друзьями, он даже умолял меня остаться.
— Так ты что, ушел по собственному желанию?
— Да.
— Что ты заладил «да, да»?! Расскажи мне, что там произошло. Зачем, ну зачем ты это сделал?
— Ну, сперва мы с Носсероссом немного повздорили, — сказал Адам добродушно. — Пришел к нам один японец — так он спросил меня, как, по-моему, не перебрал ли он. А парень уже истратил двадцать пять фунтов, и я ему говорю: «Да, спрячьте подальше ваши деньги и езжайте домой, дескать, банзай, будьте здоровы».
— Какая невообразимая глупость! — воскликнула Хелен, нервно постукивая ладонями одна о другую. — Носсеросс был абсолютно прав, когда устроил тебе разнос. Тебе следовало извиниться.
— Напротив, я послал его к черту.
— Ты и в самом деле безнадежный идиот, Адам.
— А потом Носсеросс умолял меня остаться, — заметил Адам.
— Он умолял тебя остаться, а ты отказался?
— Да. Я сказал ему: «Мистер Носсеросс, я решил покончить с ночной жизнью, чтобы найти свое место под солнцем».
— А твое место под солнцем, видимо, означает скульптуру?
— В общем, да.
— О Боже! И что Носсеросс?
— Он сказал: «Ладно, поскольку ты уходишь, возьми сто фунтов», достал из кармана толстую пачку денег — вот такой кирпич — и протянул ее мне.
— Что ж, это не так уж и плохо, — проговорила Хелен, слегка смягчившись. — С такими деньгами мы можем спокойно открыть собственное заведение. Какая-то сумма у нас уже есть…
— Можем, детка, но не станем, потому что я с возмущением отверг его презренное золото, и деньги вернулись ему в карман.
— Ты совсем ума лишился! И что нам теперь прикажешь делать, позволь узнать?
Адам исполнил неуклюжее подобие чечетки, схватил Хелен за локти, оторвал ее от пола и закружил по комнате, хохоча во все горло:
— Я запру тебя на сыром чердаке, посажу на хлеб и воду и буду лепить тебя обнаженной…
— Отпусти меня.
Она произнесла это с такой неподдельной злобой, что Адам остановился, слегка опешив.
— Что?
— Отпусти меня.
Она оттолкнула его и в сердцах бросила:
— Ну все, это последняя капля. Я думала, в тебе что-то есть. Я думала, что смогу сделать из тебя что-то путное. Я думала, из тебя что-нибудь получится, ты сможешь чего-то добиться. Но ты безнадежен. У меня всегда были сомнения относительно твоей нормальности, теперь же я окончательно убедилась в том, что у тебя не все дома. Ты чокнутый. Ты хуже, чем просто чокнутый, ты эгоист, законченный эгоист, жуткий, ужасный эгоист. Ты отказался от работы, которая приносила тебе сорок фунтов в неделю, потому что решил стать скульптором!..
— Правильно, — кивнул Адам, — именно так я и поступил.
— И ты думаешь, что я после этого останусь с тобой?
— Конечно, а почему нет?
— Да, видно, ты окончательно рехнулся. Так вот, я скажу тебе раз и навсегда: я сыта по горло тобой и твоими дурацкими идеями. Ты словно маленький мальчик, который вбил себе в голову, что станет пиратом или кем-то там еще. Это так же безумно и к тому же совершенно нереально. Ты просто гадкий, мерзкий эгоист; я знаю, что тебе на все наплевать, Адам, но ты хотя бы обо мне подумал — этим ты деньги не заработаешь.
— Моих средств хватит, чтобы протянуть, по крайней мере, год.
— Протянуть! Интересно, что ты под этим понимаешь?
— О, все очень просто: если тратить три фунта в неделю…
— О да, действительно, все очень просто — протянуть год на три фунта в неделю. А что потом?
— К тому времени я непременно чего-нибудь добьюсь.
— О, к тому времени он непременно чего-нибудь добьется! Все замечательно и неопределенно, не так ли?
— Не вижу в этом ничего неопределенного, — Адам начал терять терпение, — что тут неопределенного? Я точно знаю, что надо делать.
— Ну да, конечно, играться с куском глины.
— Не играться с глиной, а работать с глиной, а также с камнем.
— Весьма романтично. Полагаю, на некоторых девушек это произведет большое впечатление. Но только не меня.
— Я не удивлен. Предел твоих мечтаний — норковое манто и «Роллс-Ройс».
— Что ж, по крайней мере, норковое манто красивое, и в нем не замерзнешь. Вряд ли кто-нибудь из твоих скульпторов сможет вылепить такую вещь.
— Ты хочешь меня оскорбить.
— Конечно, правда часто оскорбительна.
— А на кой черт тебе сдалась эта правда? Вся твоя жизнь — это бессмысленная погоня за ерундой. Красивая мебель, красивая одежда, теплая компания, солидный банковский счет, вечеринки, праздники…
— Ну конечно, ты выше этого.
— Нет, не выше, но у меня есть цель в жизни, нечто более важное.
— О да, я забыла, ты же у нас великий скульптор. А я, по-твоему, должна сидеть сложа руки, наблюдать за твоей работой и считать гроши?
— Ты и раньше считала гроши и не умерла от этого. В любом случае, никто не заставляет тебя делать то, что ты не хочешь.
— После всех твоих обещаний… ты взял и все испортил, — сказала Хелен и залилась слезами.
Ее слезы взбесили Адама. Он воскликнул в сердцах:
— Если бы в те минуты, когда мы занимались любовью, ты попросила меня о чем-то, я, как дурак, мог бы ответить: «Да, милая, да». Но ты должна понимать, что такие обещания ничего не стоят. Какого черта! Продать право первородства за…
— Тогда скажу тебе раз и навсегда: я не собираюсь голодать на чердаке ни с тобой, ни с кем другим. Хватит с меня нищеты. Ты говоришь, что любишь меня?
— Люблю. Мне будет очень тяжело без тебя.
— Адам, я собираюсь открыть клуб. Я буду зарабатывать большие деньги. Ты должен работать со мной.
— Я не могу работать с тобой, Хелен, это ты должна работать со мной.
— Нет. — Хелен покачала головой.
— Значит, между нами выросла непреодолимая стена, — мрачно проговорил Адам.
— Мы больше не будем видеться, — сказала Хелен.
Адам вздохнул.
— Это значит прощай, — сказала Хелен.
— Да.
— Тогда прощай, Адам.
— Прощай… — Он протянул свою огромную руку. Хелен сжала ее.
— Адам, поцелуй меня на прощание.
Он поцеловал ее в лоб.
— Это очень холодный прощальный поцелуй, Адам.
— Если бы я поцеловал тебя по-настоящему, все кончилось бы тем, что я наобещал бы тебе то, что не в состоянии исполнить.
Она вышла. Дверь плотно закрылась. Адам стоял посреди комнаты, перебирая пальцами пуговицы пальто. О беспросветный мрак, о страдание, о отчаяние… Наверху хлопнула дверь. Тишина затопила дом. За окном, в черном беззвездном небе робко светила бледная луна, растворяясь в окружавшей ее черноте ночи.
Адам машинально вытянул руку вперед. Его пальцы наткнулись на что-то холодное и мокрое. Он обнаружил, что вертит в руках кусок красной глины. Упрямо выпятив челюсть, он принялся мять его. Потом, не снимая пальто, начал работать с ним нарочито размашистыми движениями.
Из коридора донеслись шаги Хелен, спускавшейся вниз по лестнице, захлопнулась входная дверь, и снова все замерло.
Ворот его рубашки сделался мокрым от пота.
Глава 25
Хелен вдруг овладело полное безразличие. Она рассуждала так: «С Адамом мне больше не на что надеяться, так что с ним все кончено. Остается только хорошенько потрясти Фабиана. Открыть клуб. Заработать денег. Стать кем-то, добиться чего-то во что бы то ни стало».
Она ускорила шаг и догнала Ви, которая семенила по тротуару в открытых туфельках на высоких каблуках; ее длинное вечернее платье волочилось по земле, выглядывая на добрых восемнадцать дюймов из-под верблюжьего пальто.
— Ой, привет, Хелен.
— Привет.
— Я опаздываю. Чертовы автобусы… Говорят, водители бастуют из-за Коронации. Вот смешно, правда?
— Мне это безразлично.
— Как Адам?
— Ну его к черту, — отвечала Хелен.
— Вы что, поссорились?
— Нет, просто с ним покончено.
— Нашла себе нового дружка?