Уточнения? Пожалуй, никаких. Разве что стоит подправить траекторию отступления.
Каудер и я вылетали из Софии одними из последних — в тот самый день, когда советские объявили Болгарии войну. Оставаться было опасно. Мы устроились на последнему ряду «фокке-вульфа», набитого штабными, уже зная, что Маронью-Редвица приговорили к казни за участие в заговоре против Гитлера, но наш патрон, Гелен, уцелел.
Каудер выбрал для новой резиденции «Клатта» словацкий городок Чорну на пересечении нескольких железнодорожных веток. Я заранее придумал, как избавиться от необходимости торчать на снятой им вилле с его любовницей и всей свитой, но Каудера не пришлось уговаривать.
Когда винты завыли, он сам наклонился ко мне: «Я спрячу вас чуть дальше, в Братиславе. Отыщете себе квартиру и, кто бы из гестапо, абвера, СД, откуда угодно ни явился к вам с расспросами — отвечаете, что согласно инструкции шефа имперской безопасности Шелленберга вы не можете раскрыть информацию никому, кроме меня».
«Фокке-вульф» взлетел и, трясясь как эпилептик, заложил вираж. Меня прижало к иллюминатору, а Каудер навалился сверху и зашептал: «Ваша работа превосходна, и у меня нет никаких сомнений, что доктор Ланг свяжется со своими источниками. Пусть даже мы получим первые сведения не сразу… и в дальнейшем будем получать не так часто, как раньше…» Я вспомнил, как он дрожал у стены камеры и прикуривал одну сигарету от другой.
Братислава была истерзана авианалётами, и лишившиеся квартир горожане собирались в стаи. В уцелевших домах собирались целые слободки разбомблённых, над которыми вставал призрак вынужденного анархического самоуправления. Квартира мне так и не нашлась, и я жил в «Карлтоне», слушая радио и читая газеты на чешском. В отеле меня и нашли Тиманн с Олитцем.
Следователи подослали Тиманна, потому что я знал его: мы виделись в Риме, когда я ездил туда к Туркулу. Но я отказался разговаривать с ним со всей твёрдостью: мол, я ничего не знаю и по приказу директора консервной фирмы отчитываюсь о торговых операциях только ему, директору. Они стали настаивать, и тогда мне пришлось упомянуть Шелленберга. Показалось, что Тиманн сейчас щёлкнет пальцами и из-за штор выпрыгнет гестапо.
Если совсем честно, то я не до конца понимаю, что меня спасло. Возможно, вера в ценность «донесений Макса» и тот факт, что дознаватели успели обыскать виллу в Чорне. Ведь, обыскав, они нашли слитки, перстень, подаренный царём Борисом, и ещё бог знает что. Естественно, и Тиманн, и Олитц тут же переключились на Каудера и стали допрашивать всех подряд в «Клатте».
Кстати, рассказывая мне об этом, Каудер спросил, почти не утратив вальяжности: «Ведь я же вас никогда не обделял, Ира?»
Когда его всё-таки арестовали, я днями и ночами лежал в номере и курил, чтобы отбить чувство голода. Кроме этого, писал в Арагон. Машинистка из «Клатта» успела передать мне адрес арестного дома Теи и присматривавшего за ней полицейского участка, а также первую фразу на испанском для всех моих писем — после неё я переходил на немецкий. Чтобы придать этим посланиям внушительность, я забрал у Каудера несколько бланков люфтваффе.
Постепенно меня охватило чудовищное бессилие. Из Испании никто не отвечал, и я кое-как существовал лишь потому, что перечитывал письма Теи. «Клатт» в полном составе исчез, наверное, сел в тюрьму, и я гадал, кто же первый придёт за мной — гестапо или большевики.
Ещё я думал: как бы Каудер не повесился в камере… Последнее донесение, которое я отправил через него в середине февраля, гласило, что красные полезут на Берлин не сразу же через Одер, а сперва ударят по Померании и лишь после этого атакуют столицу с севера. Это было скучное, но надёжное предположение — оставлять в своём тылу несметные силы вермахта и бежать за головой Гитлера Жуков явно не собирался. Газеты написали о начале Померанской операции спустя неделю после моего донесения, и я надеялся, что это поможет мне остаться на свободе.
Как выяснилось, абвер в те же дни сообразил, что всё кончено и сдаваться американцам выгоднее, чем вам, англичанам. Портье передал мне письмо. Почерк и подпись принадлежали Каудеру. Довольно-таки бравурно он сообщал, что консервная фирма продолжает своё шествие и хочет закрепиться в Австрии, поэтому мне следует прибыть в Зальцбург не позднее шестнадцатого апреля.
Чуть поколебавшись, я приехал Зальцбург и нашёл Каудера с любовницей. Его жена осталась в Вене. Он выглядел озабоченным, но полным надежд и сразу ввёл меня в курс дел. Абвер погрузил на поезд все важные документы и информаторов и переехал сюда же, в Зальцбург, который красные не успеют взять прежде американцев. Шансы, что в CIC оценят качество нашей агентуры, высоки, доктор Ланг.
Сначала передёрнувшись от одной только мысли о возобновлении спектакля, потом я смирился. Выйти совсем сухим из воды не удавалось ни при каком раскладе. При этом советским попадаться было нельзя, а вот американцам я мог бы пригодиться. Учитывая снисходительное отношение Соединённых Штатов к франкистскому режиму, мне так даже было бы сподручнее отыскать Тею.
Мы разместились в гимназии на окраине Зальцбурга и стали жечь документы. Все ждали капитуляции. Незадолго до неё у костра возник Туркул в униформе Русской освободительной армии и спустя несколько дней исчез. Возможно, Каудер намекнул генералу, что в игре с абвером он был необходим, но теперь лишний… Мистер Джонсон немало изумил меня, когда я прочитал в его отчёте, что генерал пытался проникнуть в Югославию, чтобы присоединиться к корпусу белоэмигрантов в походе против Броза Тито. Не ожидал от него такой воинственности.
После капитуляции американцы наводнили Зальцбург своими войсками, и, пока мы разбирались, кто кому подчиняется, Гелен сдался CIC и предложил им свои услуги. В Зальцбурге появилась и советская контрразведка. В конце мая за нами приехали двое в форме американской полиции и некий австрияк. Каудер успел позвонить по раздобытому телефону CIC, назвать адрес и сообщить, что большевики хотят вывезти ценных агентов абвера.
Пока мы делали вид, что собираем документы и одежду, явился американский военный патруль. Австрияк оказался местным коммунистом, а полисмены не знали английского языка. Патруль арестовал и их, и нас.
От курения и безысходности у меня обострилась язва, поэтому из тюремной камеры я проследовал прямо в больницу. И пока CIC не вытащили меня оттуда преподавать своим диверсантам историю русской армии, я лежал и думал об оборвавшемся разговоре с Теей.
Ведь размышлять утопично — не так дурно, как кажется. Утопия заставляет нас выстраивать промежуточные точки на пути к будущему. В мире, всё более поддающемся математическому расчёту, люди утешают себя прогнозами на жизнь через десятилетия — так же, как горожанин утешается прогнозом погоды. Но даже после таких потрясений, как война, их мысль остаётся закована в предубеждения. Чтобы двигаться к справедливому устройству жизни, необходимо как можно более ярко представить себе будущее, в котором воплощены две элементарные вещи: свобода и возможность выбора для каждого.
Я убедился, что и то и другое недостижимо без обуздания инстинкта властвования — и, соответственно, без анархии. Быть выше властных отношений можно, только разрушив их в повседневной жизни. Христос, Будда и другие пророки попытались это сделать, предложив людям мистические идеалы, но религии, созданные на обломках их учений, сами оказались изощрёнными орудиями властвования.
Поэтому, даже если я не найду Тею, я продолжу поклоняться ей, как язычник, ведь именно она привела меня к себе — такому, какому я сам определил себе быть. Этот «я» оказался несовершенен и не смог стать свободным в той степени, какую достигла она, но если даже ваши начальники не поверят мне и поставят к стенке, то, умирая, я всё равно буду знать, что одно сражение точно выиграл. И Макс с Морицем, как вы понимаете, здесь ни при чём.
Дополнительно рассекреченные материалы
Леонид Фёдорович Ира, он же Лонгин Ира, он же доктор Франц Ланг, 75 лет, родился в Екатеринодаре, проживает в Бремене, подвергался внешнему наблюдению с 1947 по 1972 год. Основание — приказ директора Службы в связи с подозрением, что Ира работает на советскую разведку.
Наблюдение выполнялось с помощью аудиовизуальных средств, проверки банковских счетов и выборочной перлюстрации. Кроме этого, месяц назад был выполнен досмотр квартиры и найденных там документов, а также технических устройств. Результаты наблюдения изложены ниже.
Перед возвращением в Германию в 1948 году Леонид Ира подписал документы о неразглашении сведений о деятельности бюро «Клатт» и своём пребывании в офисе Службы в Лондоне. После этого ему было предложено поселиться на северо-западе страны. Такая дислокация облегчала работу службе наблюдения, поскольку на территории зоны оккупации оставался наш персонал и техническая база. Ира выбрал Бремен.
Имея документы, подтверждающие участие в Гражданской войне против большевиков, Ира вступил в ассоциацию белогвардейцев и получает оттуда пенсию. CIC вернула подозреваемому сумму денег, с которой он был задержан. Других доходов у Иры нет. Весь срок наблюдения он жил скромно, снимал дом с садом в недорогом районе города и в крупных тратах замечен не был. Копии счетов и другие фотоматериалы находятся в приложении к отчёту.
Все годы наблюдения подозреваемый проживал по адресу Бремен, 28355, Роквинкелер-Хеерштрассе, 111. Женат не был, компаньонок и компаньонов не имел. Личным автомобилем и велосипедом не пользовался. Передвигался на общественном транспорте или пешком. Регулярно посещал четыре места: банк, собрания русских эмигрантов, кафе, где завтракал и обедал каждодневно, и стадион во время матчей и тренировок футбольного общества «Вердер».
За все эти годы Ира совершил дальние поездки лишь трижды: в Мюнхен, Майнц и Ганновер. Все вояжи бы