ли связаны с его увлечением — историей русской армии. Ира встречался с коллекционерами, чтобы приобрести у них книги по указанной теме. С некоторыми из них переписка затянулась на годы, но касалась лишь формы и знаков отличия русских войсковых соединений. Корреспонденты Иры были проверены и определены как не связанные с советской и любой другой разведкой.
Единственный имеющийся в доме на Роквинкелер-Хеерштрассе, 111 радиоприёмник является аппаратурой массового потребления марки «Грундиг» и никаких специальных технических устройств не содержит: ни встроенных, ни выносных.
В первые годы наблюдения отмечалось, что Леонид Ира получает по почте издания анархистских организаций, но почтовой связи с объединениями русских анархистов или отдельными персонами не имеет. Как ни странно, встречи с важной для него госпожой Ермолиной он также не искал и, несмотря на уверения в своих показаниях, в Испанию не поехал, хотя никаких препятствий для поездки не имел.
Анализ финансовых операций, переписки и внешнего наблюдения показывает, что Ира вёл образ жизни, близкий к отшельничеству. Его сосед, молодой искусствовед, согласился с таким мнением. По словам этого соседа, Ира часто лежал на циновке в тени яблонь и рассматривал кроны, а посетителей не принимал. Жена искусствоведа, родом из Болгарии, упомянула, что Ира иногда заговаривал с ней на её языке, но дальше воспоминаний о платанах и достопримечательностях Софии речь никогда не шла.
Леонид Ира владеет обширной библиотекой, но дневников и иных записей не ведёт — или ведёт, но носит тетради с собой, что подтвердить не удалось. Трижды лечился в клинике по причине обострения ревматизма и язвенной болезни. Прошений о вступлении в гражданство Федеративной Республики Германия не подавал. Сохраняет статус апатрида.
Как мы знаем, трудно оценивать работу следователей по делу Леонида Иры объективно. Консультировавший их начальник Девятого управления MI6 Ким Филби бежал к своим нанимателям из советской разведки, и теперь уже невозможно сказать, в какой мере его «особое» мнение повлияло на выводы следствия в 1946-м.
Но в любом случае мы можем заключить, что ныне покойный Иона Устинов, выступавший под псевдонимом Мистер Джонсон, и профессор философии Джилберт Райл во время допросов Леонида Иры не зря так долго ходили вокруг да около мотивов подозреваемого.
Финальное признание Иры парадоксально, но правдиво. Отчёт службы наблюдения защищает версию не следователей, а подозреваемого: Ира выдумывал «донесения Макса».
Эта версия согласуется с многократно подтверждённым правилом: независимый аналитик с доступом к вторичным источникам данных способен давать более точный прогноз, нежели цепочка аналитиков, которые получают информацию из первых рук, но замешаны в бюрократических играх и действуют с оглядкой на конъюнктурные соображения.
Чрезмерное доверие своему опыту, примеренному к необычному делу, пустило следователей по ложному пути. НКВД оказался ни при чём, а раскрытию Иры абвером помешало взаимовыгодное молчание его начальников: предприниматель Каудер предпочитал не дознаваться, откуда Ира берёт сведения о советских войсках, — как и Туркул, и Маронья-Редвиц. Жажда наживы связала махинаторов взаимной ответственностью. Полковник Гелен со временем догадался, что дело нечисто, но и он молчал, поскольку в случае раскрытия Иры не сносил бы головы.
(Кстати, отметим иронию дальнейших событий: выбирая между Каудером и Геленом, CIC поставили именно на Гелена, которого надурил не кто-нибудь, а Каудер. Решающую роль в этом выборе американцев сыграли аппаратные связи и опыт генерал-майора.)
Особый росчерк провидения обнаруживается в приложении к делу Иры, содержащем фотокопии его архива. Среди множества газетных вырезок привлекает внимание одна из «Дела труда — пробуждения» от осени 1947 года. Репортаж о конференции анархистов в Нью-Йорке сообщает, что в заседании принимали участие упоминаемый Ирой Ревский, а также «Тея Ревская».
Имя Тея слишком редкое, чтобы подумать, что Ревскому, homme fatale Ермолиной, встретилась на пути какая-то другая анархистка. И если бы Служба наблюдения потрудилась не просто изучить вырезки, но ещё и сопоставить их с показаниями Леонида Иры, то не удивлялась бы, почему подозреваемый так и не отправился в Испанию.
Суммируя вышесказанное, мы можем быть уверены, что Леонид Ира действовал в своих интересах, а не в интересах абвера или НКВД, хотя и испытывал особые чувства к русским. Все лавры за операцию с «донесениями Макса» должны достаться ему, если, конечно, он того захочет.
Дело Леонида Иры следует закрыть, а наблюдение снять.
15. …Fg6
Осень мне всегда казалась опасной. Невозможно притворяться, что за лето успел сделать всё желаемое, и стараешься прожить оставшиеся до холодов недели так, будто это лето длится. Хочется ещё и ещё тепла, мерещится, что упускаешь нечто важное, и потому охотишься за ним со всей страстью едва ли не до первого снега…
Если честно, мне трудно подступиться к дню, когда я узнала о вас с Зоей, поэтому я начинаю издалека и, кажется, увязаю. Но всё-таки я должна. Это был предпраздничный день.
Назавтра служили литургию перед Благовещеньем. Помнишь игру, которую мы завели? Зайти в притвор, перекреститься как бы из уважения, рассредоточиться, поклониться священнику на каждении, чтобы увидел благоговейных школьников, — а затем кто-то один, оставшийся вне церкви, входит и шепчет мне на ухо нечто важное, и мы, крестясь, отступаем к дверям и скрываемся. Иногда мы кого-то оставляли, чтобы отец Александр не замечал исхода. Как правило, это были Кирилл, Аня и Сева, которые посещали «молодёжку» у отца Александра и спорили о толкованиях Евангелия.
На этот раз мы поступили так же, чтобы уйти на сосновую гриву и читать с Катериной Даниловной её томик Бакунина. Ты наверняка удивлялась, как она, с её сухостью, вечными чёрными платьями и яростью при виде малейшего макияжа, могла читать всяких революционеров: у неё в комнате были и Маркс, и Прудон, и другие, а больше ничего и не было. Она казалась умственной монахиней, которую ничто не должно отвлекать от работы и размышлений об идеальном устройстве мира и его достижении. Для вас это было причудой, а для меня нет — такое же открылось в маме после смерти отца.
Помнишь, К.Д. сцепилась с Зоей? Зоя заявила, что взгляды К.Д. наивны, а та ей возражала, что только неуклонным стремлением к воплощению идеала можно преодолеть главную ловушку, расставленную правящими классами. Ловушка, считала она, заключается в следующем: люди верят, что в ногу с прогрессом обязательно должно идти и равноправие, и собираются под знамёнами отражающих эту связь идей, а правящие классы присваивают эти знамёна себе.
Ещё К.Д. считала, что Элеонора Рузвельт не особенно радела за права женщин на работу и на помощь от государства в уходе за детьми. Скорее, она играла на руку своему мужу-президенту. К.Д. считала, что Рузвельту требовалось воодушевлять женщин — ратовать за высвобождение их времени, за право быстро развестись и обеспечивать себя самой. Президенту была выгодна популярность «независимой» домохозяйки, которая готова чуть-чуть поработать в офисе, но вообще-то зависит от мужа. Рузвельт не собирался уравнивать мужчин и женщин — ему требовалось оставить вторых на кухне.
Что ж, я скорее согласна с К.Д. …Прости. Опять отвлекаюсь, лишь бы не возвращаться в тот день.
В церкви всё прошло как обычно, только Антон уронил кусочек смолы мимо кадила. Он алтарничал давно и с благоговением. Нагнувшись поднять кусочек, Антон взглянул на меня, и я отпрянула — таким пронзительным был его взор, точно мы снова оказались в его тёмной комнате и видели на потолке свет фар. Антон что-то знал. Сначала я решила, что он раскусил наши уклонительские игры и невзлюбил меня за них.
Поэтому, шествуя с чтений на гриве, я ничуть не сомневалась, что Антон подкараулит меня. Так и случилось. «Вы обманываете», — сказал он. «Почему, — ответила я, — я сочетаю и духовное, и насущное». «Нет, вы обманываете. И их тоже учите лукавить. Тут или веришь, или нет. А почитание традиций, религий, культуры — это всё обман. Почему вы притворяетесь?» Я не ожидала, что Антон окажется столь непримирим и серьёзен, и предложила ему пройтись до мостика.
Уже на двадцатом шагу я поняла, что действительно не хочу лжи. Антон верил в царствие небесное столь горячо, что я в любом случае была бы для него врагом — что в своём теплохладном двуличьи, что в доспехах атеистки. Поэтому довольно быстро, ходов эдак в семь, я разъяснила ему, что не верю ни в какого невидимого друга, отца, создателя мира, но, поскольку мы все выросли из христианского корня и в классе есть немало тех, кого церковь интересует, я поддерживаю их стремление рассуждать о мире по-иному. Однако школа наша всё же светская и не зависит от верований, а правила, предписывающие относиться друг к другу бережно, — вот они, на стене.
Дослушав, Антон контратаковал. Он был лучшим учеником Роста, а потом и отца Александра. «Без религии мы разложимся. Слава России на вере зиждется. Без Бога на устах жизнь цинична и бессмысленна. Сосредотачиваешься на правах человека и вообще на равноправии — отвлекаешься от Бога, от небесного порядка, соответствовать которому есть высшая цель». Примерно так он говорил.