— Я что-то читала об этом. Его выкопали во время гражданской войны?
— Верно, — говорит Хасинта. — И меня всегда мучили мысли об этом проходе. Когда все это происходило, я думала про этот туннель. Я рассказала о нем полиции, и они пообещали его найти, но семья Скарлетт Жак так и не нашла этот вход, как и семья, которая жила там до них, а до этого дом долгое время пустовал. Они даже пригласили историка, чтобы тот помог с поисками, но безрезультатно. Вот и все. Но я до сих пор думаю… Я имею в виду, что эта семья, Жак, они были… как бы это точнее выразиться… — настоящей бандой нарциссов. Все они. До единого.
— В каком смысле?
— Видите ли, та девушка, Скарлетт, на момент их исчезновения не была ученицей «Мейпола», но она училась там два года до этого и была очень хорошенькой. «Но она такая испорченная девочка», — думала я. Она умела помыкать людьми, заставлять их думать, будто они ей нужны, заставляла их думать, что она — такая беспомощная и что без них она рассыплется. Но под всем этим я всегда чувствовала, что она точно знает, что делает. А ее мать — жуткая женщина. Внешне красивая, ухоженная кукла, а внутри пустота. Отца я видела только однажды, на первом собеседовании Скарлетт. Он исчез в середине собеседования, чтобы ответить на чей-то звонок. Он был очень отстраненным. Холодным. Вся семья была похожа на группку льдин, которые просто плывут, не касаясь друг друга. Поэтому когда эта пара пропала и я услышала, что в последний раз их видели в доме Жаков, знаете, я совсем не удивилась.
— Но ведь никакой связи не было? То есть, судя по тому, что я читала, пара познакомилась с учениками «Мейпола» только тем вечером.
— Не совсем. Помните, Скарлетт и та девушка вместе учились в Мэнтонском колледже.
— Да, но, по словам других подростков, они не очень хорошо знали друг друга.
— Это не совсем так. Там была девушка по имени Руби, тоже бывшая ученица «Mейпол-Хауса». В ту ночь на вечеринке у бассейна ее не было, но она сказала полиции, что ей казалось, что между девушками явно что-то было… я не могу вспомнить имя этой второй?
— Таллула.
— Да, конечно. Таллула. Ей казалось, что между Скарлетт и Таллулой что-то происходит. Судя по всему, Скарлетт была бисексуалкой, и, вероятно, между ней и Руби, когда они были моложе, тоже что-то было. Владелица кондитерской в Мэнтоне, что находится недалеко от колледжа, сказала, что несколько раз в том же году видела там Таллулу с девушкой, по описанию похожей на Скарлетт. Но Скарлетт это отрицала, сказав, что в колледже множество девушек, похожих на нее. — Хасинта закатывает глаза, подносит стакан ко рту, но, так и не сделав глотка, ставит его снова и спрашивает: — А парень Скарлетт, Лиам. Вы его видели?
— Да. Да, видела. — При упоминании его имени Софи слегка краснеет.
— Он был там той ночью и утверждает, что никогда раньше не встречал Таллулу, но… — Хасинта вздыхает. — Я не совсем уверена. Мне всегда казалось, что он что-то скрывает. Я всегда полагала, что, возможно, он неким образом защищал Скарлетт, ведь он был влюблен в эту девушку, безумно, до помешательства влюблен в нее. И когда она порвала с ним отношения, его сердце было разбито. Даже мы, учителя в школе, мы все знали об этом и очень переживали за него… вы понимаете?
— Да, — говорит Софи. — Когда Лиам рассказал мне об этом, он признался, что это даже к лучшему, что все закончилось.
— Значит, он вам солгал. Я была там. Мы все видели, как он бродил по колледжу. Он был совершенно убит горем.
Хасинта обводит пальцем дно бокала.
— Знаете, — говорит она, — наверно, это был худший год в моей жизни. Бесконечный стресс. Я узнала, что у моего мужа в том году был роман, мы расстались, а затем однажды днем он пошел прогуляться и больше не вернулся. Если честно, в то время у нас с ним был кризис. Мы разводились. Он бывал там только по выходным. Так что, когда он не вернулся, я сначала не сильно волновалась. Я предположила, что он, не попрощавшись, просто вернулся в свою квартиру.
Но затем, когда в ту ночь или на следующий вечер он не позвонил нашему сыну, когда он не ответил ни на одно из его текстовых сообщений и не спросил о собаке, я сообщила в полицию, что он пропал без вести. Они отправили в лес собак-ищеек, но ничего не нашли. И в конце концов со временем я была вынуждена признать, что он просто не хотел больше быть частью нашей жизни. Что он хотел уйти. К этой другой женщине. Чтобы быть с ней. — Она тяжело вздыхает и продолжает: — А потом без вести пропали те двое подростков, и это стало последней каплей. Мой annus horribilis. Худший год в моей жизни. Я поняла: мне нужно уйти.
Софи возвращается в коттедж без нескольких минут восемь. Шон только что пришел с работы и выглядит обессиленным. Он ищет во все еще незнакомых ему кухонных шкафчиках стакан для воды. Она подходит к нему сзади, обнимает за талию и зарывается губами в мятую хлопчатобумажную ткань ниже его лопатки.
— Я вернулась, — сообщает она.
— Я уже понял, — говорит он, не поворачиваясь, чтобы ответить на ее полуобъятие. — Как тебе в городе?
— Очень хорошо. — Она отстраняется от него и говорит: — Посмотри на мои прекрасные волосы.
Он поворачивается и касается их концов — те все еще торчат наружу после того, как она высушила их феном.
— Очень красиво, — рассеянно говорит он. — Я рад, что у тебя был хороший день.
Софи не рассказала ему о настоящем содержании своего дня. Она была бы рада поделиться с ним всем, но очень остро чувствует, что он этого не одобрит.
— Это да, — говорит она. — Было приятно погулять.
Он с любопытством смотрит на нее.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он.
— Да. Все в порядке.
— Я имею в виду, вот это. Я имею в виду нас. Переезд. Ты не разочаровалась?
— Да, я это и имею в виду. Это не… я не знаю. Я не…
Он перебивает ее:
— Ты жалеешь о своем решении? Что приехала со мной сюда?
— Нет, — решительно говорит она. — Нет. Нисколько не жалею.
Она по его лицу видит, что у него отлегло от души.
— Хорошо, — говорит он.
— Я знала, на что подписываюсь, — говорит она. — Я знала все. И это нормально. Честное слово. Я просто хочу, чтобы ты сосредоточился на своей работе и не беспокоился обо мне. Пожалуйста.
Он вздыхает, улыбается и притягивает ее к себе, в объятия, полные сожаления, вины и страха, потому что, несмотря на слова, которые только что были сказаны между ними, в глубине души оба знают: это не сработает. То, что сблизило их в Лондоне — романтика отдельных домов, разных друзей и разной работы, которую оба умели делать, не слишком о ней задумываясь, — всего этого больше нет. Они, словно в омут, бросились в эту авантюру, соблазненные сексом, летом и романтическими представлениями об английской сельской местности, ухоженных лужайках и иностранных принцессах, и вот теперь они барахтаются в ней.
Телефон Шона звонит на столе позади него, и он идет посмотреть. Он никогда не игнорирует звонки, потому что не живет со своими детьми, и Софи это прекрасно понимает.
— Это Керрианна, — говорит он. — Она хочет, чтобы я пришел к ней в ее квартиру. Говорит, что это срочно.
— Мне тоже пойти?
Она видит в его глазах нерешительность. Он должен сказать «нет». Но в свете только что состоявшегося разговора он кивает и говорит:
— Конечно. Конечно.
Когда они, хрустя гравием, пересекают дорожку, что ведет к спальному корпусу, небо только едва начинает темнеть. Это первый холодный вечер осени, и Софи зябко в тонком кардигане и с голыми ногами.
Керрианна ждет рядом с дверью своего корпуса, скрестив на груди руки. Увидев приближающихся Шона и Софи, она с облегчением вздыхает.
— Извините, что беспокою вас в ваше свободное время, — говорит он. — Право, мне очень неудобно. Но вам нужно это увидеть.
Она ведет их к передней части здания, где с балконов открывается вид на лес, а ее собственная большая терраса нависает над местом, где они стоят, и показывает на клумбы.
— Я этого не видела. Только Лекси. Она недавно вернулась из Флориды. Она в обед курила на террасе и увидела эту вещь. Она ее не трогала. Слава богу, я уже рассказала ей обо всем, что у нас тут происходит, так что она знала, что это значит.
За цветочными клумбами простирается небольшой неухоженный участок лужайки, широкая гравийная дорожка, а за ней — вторые ворота в лесной массив. Но там, спрятанный, но, судя по всему, видимый с балконов, прибит к основанию дерева кусок картона со словами «Копать здесь», написанными черным маркером, и стрелкой, указывающей на землю под ним.
— 35 –Сентябрь 2018 года
Ной засыпает, как только Ким укладывает его спать. Он весь вечер капризничал. Ким не может вспомнить, какими были ее двое собственных детей в этом возрасте. В ее памяти все перепуталось. Она знает, что у одного из них были истерики в супермаркете, и она подозревает, что это была Таллула, но это подозрение развеялось за последние пятнадцать месяцев, потому что Ким не может вспомнить о Таллуле ничего плохого.
Она ничего не помнит, кроме повернутого к ней лица дочери в ее спальне, когда перед рождественской вечеринкой в колледже она рисовала на ее веках черные жидкие стрелки: бледное свечение ее кожи, идеальная линия носа, губы как два розовых бутона, хрупкая, едва заметная красота, которая всегда казалась их общей тайной. Она не может соотнести эту спокойную, славную девочку с орущей в супермаркете двухлеткой. Они не могут быть одним и тем же человеком, поэтому Ким склонна думать, что на самом деле этого не было, или же это был Райан, или даже чей-то чужой ребенок. Но не она. Не Таллула.
Но на ее мнении о внуке нет этой призрачной вуали. Нет, она любит его, но, боже, как же ей с ним тяжело! Она не хотела третьего ребенка. У нее была такая возможность. Примерно через год после того, как они с Джимом расстались, в ее жизни появился мужчина, который сказал, что подарит ей ребенка. Ей было чуть больше тридцати. Райан как раз зака