Консьержка оказалась милой пожилой дамой в светлом вязаном платье и серебряными кудрями, собранными в аккуратную прическу. Она оглядела меня, поправив на носу очки в крошечной оправе.
— Месье Мори сегодня не на работе, — сказала мне она.
— Да? — удивилась я. — В такой час его обычно дома не застать.
— Вы правы, но сегодня он вернулся домой часов в семь вечера, и с тех пор не выходил. К нему приходил его компаньон, этот симпатичный мальчик… — Консьержка замялась. — Ну, как же его зовут? Сын Джейкоба Фельдмана, банкира…
— Адам, — подсказала я.
Консьержка закивала.
— Он сказал, что месье Мори плохо себя чувствует… знаете, он в последнее время просто сам не свой. Обычно он очень приветлив, всегда останавливается, чтобы поговорить со мной, даже если спешит, спрашивает, как поживают мои внуки, как мое здоровье, однажды даже купил мне лекарства… — Она вздохнула. — А теперь просто здоровается и проходит дальше. Иногда улыбается, но это выглядит так, будто он думает о других вещах… — Консьержка пожала плечами — прекрасное дополнение к выражению крайнего недоумения на ее лице. — Хочется верить, что с ним ничего страшного не случилось…
— Я уверена, что нет, — заверила ее я и добавила — еще до того, как подумала о том, что намереваюсь сказать: — Может, он просто влюблен?
Недоумение и растерянность на лице консьержки сменились довольной улыбкой, и она тронула рукав моего плаща.
— Об этом я не подумала! — Она заговорщицки подмигнула мне. — А ведь я помню вас. Вы уже приходили к месье Мори в гости, я права? Только я забыла, как вас зовут… извините, умоляю. У меня отличная память на лица, но имена я забываю быстро…
— Изольда.
— Изольда! — Консьержка подняла палец. — Замечательное имя. Кажется, оно означает «красавица»?
— Чего не знаю — того не знаю, — призналась я. — Я бы хотела взять у вас ключ от его квартиры. Если он плохо себя чувствует, то не стоит его будить.
Консьержка достала откуда-то ключи и подала мне.
— Я часто говорю месье Мори, что если он влюбится, то это будет самая настоящая красавица, такая же красивая, как он сам, а, может, даже красивее, — сказала она мне доверительным тоном. — Он все качал головой и говорил, что вокруг него слишком много женщин, чтобы он остановил выбор на одной, но я знаю, что говорю. Мне кажется, вы будете замечательной парой…
В квартире было сумеречно. У дверей меня встретила Афина: она пару секунд удивленно смотрела на меня, после чего вяло мяукнула и, широко зевнув, направилась в гостиную. Пушистый хвост покачивался в такт ее шагам, и я пошла за ней.
Вивиан спал на диване, укрывшись теплым пледом. Рядом с ним на полу лежала раскрытая книга, перевернутая обложкой вверх. Кошка грациозно запрыгнула на диван и прошлась по спине хозяина взад-вперед, будто сообщая о том, что пришли гости, но должного эффекта не добилась, и перешла к более решительным мерам: столкнула на пол лежавший на подлокотнике сотовый телефон. После этого Афина свернулась калачиком на том месте, где секунду назад лежал аппарат, и притворилась спящей.
Я подошла и наклонилась для того, чтобы поднять телефон. Вивиан открыл глаза, сел и посмотрел на меня.
— Изольда? Мы ведь договаривались, что ты приедешь завтра. Я хотел тебя встретить.
— Знаю. Но поезд приехал раньше. Удивительно, да?
— Более чем. — Он взял из моих рук телефон, оглядел его и посмотрел на кошку. Та мгновенно закрыла один глаз, которым до этого внимательно наблюдала за происходящим, и снова сделала вид, что крепко спит. — Как ты вошла?
— Взяла у консьержки ключ. Она сказала, что мы с тобой будем замечательной парой.
Вивиан потер ладонями щеки, прогоняя сон.
— Ты уже с ней познакомилась? Очень милая дама. Она так беспокоится обо мне. Каждый день заводит разговор о том, что мне давно уже пора обзавестись женой. И при этом запоминает лица всех женщин, которые сюда приходят.
Заметив, что он собирается встать, я покачала головой.
— Разве ты не голодна? — удивился он. — Почти сутки в дороге. Или, может, ты хочешь кофе?
— Я хочу тебя. Кофе подождет.
— Я думала, что ты на работе.
— Сегодня мне не хотелось работать.
— Ты на самом деле плохо себя чувствуешь?
— Да. Я по тебе скучал.
Я подперла голову рукой и посмотрела на него.
— Ты это серьезно?
— Я так же серьезен, как была серьезна ты в тот момент, когда мне это сказала по телефону.
— Надеюсь, в следующую секунду ты не скажешь мне, что у тебя нет настроения, и не уйдешь гулять по ночному городу.
— Советую тебе вспомнить эту фразу, когда ты не будешь отвечать на мои звонки.
Афина забралась под одеяло и, несмотря на мой протест, тесно прижалась ко мне мохнатым боком. Я еще раз мягко попыталась оттолкнуть ее, но безрезультатно.
— Что это она делает? — полюбопытствовала я.
Вивиан закурил и посмотрел на меня.
— Ну как же. Это кошка врача. Она проверяет, хорошо ли ты себя чувствуешь. Она думает — все ли у тебя в порядке? Ведь пару минут назад ты так громко кричала. Кстати, тут отличная акустика.
Я рассмеялась.
— Это ты к тому, что в следующий раз мне надо играть в партизана, или к тому, что твоя консьержка знает твоих женщин не только в лицо, но может узнать и по голосу?
— Я это к тому, что закончился диск, и ты можешь поставить что-нибудь еще, но только не делай слишком громко — проснутся соседи. Те, что еще не проснулись.
Я подошла к музыкальному центру и нажала на кнопку перемены диска.
— Давай поставим на режим shuffle и посмотрим, какая будет песня, — предложила я.
— Давай, — согласился Вивиан.
Диск почти неслышно зашуршал, и через несколько секунд из колонок послышались первые аккорды «In Your Room».
— Люблю эту песню, — сказала я.
— Это песня про нас с тобой.
— Почему ты так решил?
— Как ты думаешь, о чем она?
Я вернулась в кровать и оттеснила Афину, которая успела занять нагретое мной место на подушке.
— О любви?
— Да. О больной любви. Знаешь, такой, на грани сумасшествия. О том, что иногда тебе так хорошо, что ты понимаешь: это сломается, а потом закончится. И ты думаешь, что умрешь, но ты не умираешь. Остается только боль. Словно ты попал в какой-то порочный круг, и понятия не имеешь, как из него выбраться.
— Разве такая любовь не имеет права на жизнь?
— Какая разница, имеет или нет, если в конце остается боль?
Мне не хотелось продолжать этот диалог. Отчасти потому, что я знала, чем он закончится. Отчасти потому, что у меня оставались сомнения в том, каков будет его финал. Я потрепала лежавшую рядом кошку за ухом.
— Откуда она у тебя?
— Из Штатов. Я ездил в отпуск, снимал дом рядом с океаном. И однажды вечером заметил, что она пришла и села на крыльцо. Я вынес ей еду, а потом она стала навещать меня регулярно. И я подумал — а почему бы не взять ее к себе? Пригрел, откормил и вычесал. Когда пришло время возвращаться, я решил взять ей с собой. Посмотри, какая красавица, ангора.
— До этого у тебя не было кошки?
— Нет. У Афродиты была на них аллергия.
Я посмотрела на него, и он покачал головой, вероятно, подумав о том, что сказал лишнее.
— Кто такая Афродита?
— Женщина, которая убила во мне последнюю надежду на то, что в жизни бывает счастье. Но это уже не важно. — Он затянулся сигаретой в очередной раз и снова посмотрел в потолок. — Ты знаешь, Изольда, я все мучаю себя одним-единственным вопросом: что я чувствую к тебе? И у меня нет ответа на этот вопрос. Я просто не знаю, что это за чувство.
— Оно гнусное и темное? — усмехнулась я.
— Я не знаю. У него столько граней, столько оттенков, что мне иногда кажется, что я сошел с ума, ведь люди не могут испытывать такие противоречивые чувства к одному и тому же человеку. Я думаю, и думаю, и думаю… и я не знаю, что мне делать, я застрял между двумя мирами. Между своим привычным миром и другим, в который я ступал только два раза, но ничего хорошего это мне не приносило. И я знаю, что мне когда-нибудь все же придется выбрать.
Я не ответила. Мне вспомнились мои недавние размышления. И на самом деле, когда-то нам придется сделать выбор. Никто не сделает его за нас. Я думала о Саймоне, о том, как самые сложные вещи оказывались до боли простыми, когда я была рядом с ним. О том ощущении первозданной чистоты, нежности, преданности, детской откровенности, которое так и манило к себе, не могло не манить, ведь оно должно было заполнить что-то в душе, завершить какую-то картину, что раньше была неполной. Потом это ощущение пропало бы. Но Саймон этого не понимал, да и не мог понять — осознание некоторых вещей приходит к нам со временем. О них нельзя рассказать, потому что человек должен познать их сам. Должен попробовать, принять или оттолкнуть, встретить еще раз, восхититься, разочароваться и снова отправиться дальше.
А Вивиан уже понимал. Мы пришли к этому разными дорогами, но сейчас стояли рядом. Мы уже наигрались в эти игры, не боялись быть честными с самими собой. В прошлом остались ненужные разговоры о чувствах и выяснения отношений. Мы шли себе спокойно по жизни, занимаясь своими делами, встречались с мужчинами и женщинами, получая от этого удовольствие. И, как зеницу ока, хранили тот кусочек души, в котором было темно, так темно, что никто и никогда не осветил бы его — да и не рискнул бы, потому что не знал, что там находится. В этом кусочке души жило одиночество. Не то одиночество, которое заставляет заламывать руки и страдать. Самое страшное на свете одиночество — то, которое люди выбирают сами. Когда-то они устают от боли, которую им причиняют другие, и закрывают это одиночество внутри себя. И, сколько бы мужчин и женщин мы ни встречали, сколько бы любовников и любовниц у нас ни было, оно остается неприкосновенным.
Но иногда — очень редко, но такое случается — мы встречаем людей, которые похожи на нас. Точнее, мы разные, разные, как небо и земля — но от этого похожи еще больше. Между нами, еще незнакомцами, устанавливается крепкая связь. Наше одиночество просыпается, вырывается на волю и начинает метаться, не зная, что делать и куда идти. Э