— Не откажусь, если только она согласна, а я думаю, что так оно и есть. И все же было бы приятно…
— …если бы я вас одобрил? Почему?
— По самым практическим причинам, — ответил Хэл. — Я еще не защитил диссертацию, и мне бы не хотелось, чтобы все говорили, будто я ухаживаю за вашей дочерью из-за того, что рассчитываю на вашу помощь. Если вы так думаете, то скажите — возможно, я подожду с нашим браком до тех пор, пока не получу степень. Или не стану ждать и рискну — в таком случае мне будет труднее успешно защититься.
— Значит, ради успеха диссертации вы полагаете, что будет лучше, если мы придем к согласию относительно вашего брака с Дженис?
— Честно говоря, да, профессор.
Оба на некоторое время замолчали. Профессору Неддрингу все это не очень нравилось. В последние годы он занимался сложными соединениями хрома, и ему было трудно размышлять о таких неопределенных вещах, как взаимное влечение и брак.
Он потер гладкую щеку — в свои пятьдесят лет он был слишком стар, чтобы носить бородку, чем увлекались более молодые представители факультета, и сказал:
— Ну, Хэл, если вы хотите услышать мое решение, то я должен его принять, на чем-то основываясь, а у меня есть лишь один способ судить о людях — их умение мыслить. Моя дочь вас оценивает по-своему, но у меня имеется собственный способ.
— Конечно, — сказал Хэл.
— Тогда позвольте мне действовать по-своему. — Профессор наклонился вперед и что-то написал на листе бумаги, а потом добавил: — Скажите мне, что это значит, и я дам вам мое благословение.
Хэл взял листок. На нем была написана серия цифр:
69663717263376833047
— Это шифр? — спросил Хэл.
— Можно сказать и так.
Хэл слегка нахмурился.
— Вы хотите, чтобы я разгадал шифр, и тогда вы одобрите наш брак?
— Да.
— А если нет, то вы не дадите своего согласия?
— Возможно, вам это покажется банальным, но таков мой критерий оценки потенциального зятя. Вы можете жениться и без моего согласия. Дженис уже совершеннолетняя.
Хэл покачал головой.
— И все же я бы хотел получить ваше согласие. Сколько времени у меня есть?
— У вас нет времени. Вы должны дать ответ прямо сейчас. Рассуждайте логически.
— Сейчас?
Профессор кивнул.
Хэл Кемп заерзал на стуле и посмотрел на ряд цифр.
— Я должен проделать все выкладки устно? Или я могу воспользоваться карандашом и бумагой?
— Нет. Говорите. Я хочу услышать, как вы рассуждаете. Кто знает? Если мне понравится ход ваших рассуждений, я могу дать свое согласие даже в том случае, если вы не сумеете расшифровать мое послание.
— Ну хорошо, — начал Хэл. — Это вызов. Для начала я сделаю допущение. Я буду считать вас благородным человеком, который не станет предлагать мне непосильную задачу. Значит, я способен найти ключ к этому шифру, не вставая со стула и практически сразу. Из чего следует, что речь идет о вещах, хорошо мне известных.
— Звучит вполне разумно, — заметил профессор.
Но Хэл его не слушал. Он продолжал свои рассуждения:
— Я отлично знаю алфавит, значит, это может быть обычным шифром замены — числа вместо букв. Понятно, что здесь должна быть какая-то хитрость, в противном случае это слишком просто. Однако я всего лишь любитель, и если не сумею увидеть очевидной закономерности, то не решу задачу. Я отметил, что здесь пять шестерок, пять троек и ни одной пятерки — но это ничего для меня не значит. Поэтому я отбрасываю вероятность того, что речь идет о каком-то общем шифре, и перехожу к области наших общих интересов.
Он немного подумал и продолжил:
— Вы, профессор, специализируетесь на неорганической химии, я также намерен заниматься этой наукой. А для любого химика числа обозначают атомный номер элемента. Каждый химический элемент имеет свой собственный номер. На сегодняшний день известно сто четыре элемента; значит, речь может идти о числах от одного до ста четырех. Вы не показали, как числа разделены. Существуют однозначные атомные номера от одного до девяти; двузначные от десяти до девяноста девяти; и трехзначные от ста до ста четырех. Все это очевидно, профессор, но вы хотите услышать, как я рассуждаю, поэтому я говорю о таких простых вещах вслух.
Мы можем сразу забыть о трехзначных номерах, поскольку вслед за единицей всегда следует ноль, а за единственной единицей в вашем шифре стоит семерка. Поскольку вы дали мне двадцать цифр, написанных вместе, можно предположить, что речь идет только о двузначных номерах и их всего десять. Кроме того, здесь может быть девять двузначных номеров и два однозначных, но я в этом сомневаюсь. Даже присутствие двух однозначных номеров приведет к сотням различных комбинаций, значит, говорить о быстром решении задачи невозможно. Таким образом, мне кажется очевидным, что передо мной десять двузначных чисел и мы можем переписать послание в таком виде: шестьдесят девять, шестьдесят шесть, тридцать семь, семнадцать, двадцать шесть, тридцать три, семьдесят шесть, восемьдесят три, тридцать и сорок семь.
Эти номера сами по себе ничего не начат, но раз уж мы предположили, что это атомные номера, почему бы не заменить их названиями соответствующих элементов? Названия могут что-то означать. Это не так просто, поскольку я не запоминал таблицу элементов. Могу ли я на нее взглянуть?
Профессор с интересом слушал рассуждения Хэла.
— Однако я никуда не заглядывал, когда составлял шифр, — заметил профессор.
— Ладно, посмотрим на числа, — задумчиво проговорил Хэл. — Некоторые мне очевидны. Я знаю, что семнадцать — это хлор, двадцать шесть — железо, восемьдесят три — висмут, тридцать — цинк. Что до семидесяти шести, это рядом с золотом, имеющим номер семьдесят девять; возможно, платина, осмий или иридий. Я бы предположил, что это осмий. Оставшиеся два — редкоземельные элементы, а я их плохо помню. Так, посмотрим, посмотрим… Хорошо. Думаю, мне удалось их вспомнить.
Хэл принялся быстро писать.
— Вот список десяти элементов в вашем шифре: тулий, диспрозий, рубидий, хлор, железо, мышьяк, осмий, висмут, цинк и серебро, — одновременно говорил Хэл. — Это правильно?.. Нет, не отвечайте.
Он пристально посмотрел на список.
— Я не вижу связи между элементами, нет никаких подсказок. Отвлечемся на время от списка и зададим себе вопрос: есть ли еще что-нибудь, кроме атомного номера, что придет в голову любому химику — одна или две буквы сокращения, соответствующего каждому элементу, знакомые каждому химику. Теперь список будет иметь такой вид: — Он снова начал писать:
«Тт, Dy, Rb, Cl, Fe, As, Os, Bi, Zn, Ag».
— Они могут образовывать слово или предложение, — продолжал рассуждать Хэл, но у меня ничего не получается. Значит, тут еще какие-то тонкости. А если попытаться составить акростих[3] и прочитать только первые буквы… нет, не получается. Ну а если сделать следующий очевидный шаг и прочитать вторые буквы по порядку, то получится «my blessing»[4]. Полагаю, что это и есть решение, профессор.
— Вы совершенно правы, — серьезно сказал профессор Неддринг, — Вы решили мою задачку, и я даю вам разрешение, уж не знаю, чего оно для вас стоит, на брак с моей дочерью.
Хэл встал и повернулся, чтобы уйти, но заколебался, а потом вернулся обратно.
— С другой стороны, — сказал он, — я бы не хотел приписывать себе чужие лавры. Все рассуждения, которые я привел, были вполне логическими и точными, но я сделал их только из-за того, что вы хотели услышать, как я думаю. На самом деле я знал ответ еще до того, как начал свои рассуждения, поэтому в некотором смысле я сжульничал — и должен в этом признаться.
— Да, и как же это могло быть?
— Ну, я знал, что вы высокого мнения обо мне, а потому хотите, чтобы я нашел решение, и посчитали возможным дать мне подсказку. Протягивая мне шифр, вы сказали: «Скажите мне, что это значит, и я дам вам мое благословение». И я решил, что вы имели это в виду буквально. «Мое благословение» содержит десять букв, а вы вручили мне двадцать цифр. Поэтому я сразу же разбил их на десять пар.
Как я уже говорил, я не помнил наизусть всего списка элементов. Но те, что я знал, позволили мне увидеть достаточное количество вторых букв из вашей загадки, оставалось только решить обратную задачу. Я все еще имею ваше благословение?
Профессор Неддринг наконец улыбнулся.
— Вот теперь, мой мальчик, вы действительно решили задачу. Любой компетентный ученый должен уметь мыслить логически. Но лишь великие ученые используют интуицию.
Бильярдный шар
Джеймс Присс — пожалуй, мне бы следовало сказать профессор Джеймс Присс, хотя каждому, наверное, и без этого титула ясно, о каком Приссе идет речь, — всегда говорил медленно.
Это я точно знаю. Мне довольно часто случалось брать у него интервью. Величайший был ум после Эйнштейна, но срабатывал всегда медленно. Присс и сам признавал это. Возможно, дело было в том, что Присс обладал таким гигантским умом, который просто не мог быстро работать.
Бывало, Присс что-нибудь скажет в медлительной рассеянности, затем подумает, затем добавит что-то еще. Даже к самым тривиальным вопросам его огромный ум подступался нерешительно, касался одной стороны проблемы, потом — другой.
«Встанет ли завтра солнце? — представлял я ход его размышлений. — А что мы подразумеваем под словом “встанет”? Можно ли с уверенностью сказать, что “завтра” наступит? Является ли понятие “солнце” абсолютно недвусмысленным в данном контексте?»
Добавьте к его манере речи вежливое выражение лица, довольно бледного, с глазами, взгляд которых не выражал ничего, кроме нерешительности, седые волосы — жидкие, но аккуратно причесанные, деловой костюм всегда старомодного покроя, и вы получите полное представление о профессоре Джеймсе Приссе — человеке, склонном к уединению и совершенно лишенном личного обаяния.