Льюис занимался органической химией. Именно благодаря ему Солнечная система была поставлена на службу этой науке. Это он первый использовал Луну для проведения в вакууме реакций в больших объемах, причем в зависимости от времени месяца реакции проходили при разной температуре — либо кипения воды, либо сжижения воздуха. А когда по его инициативе на орбиты космических станций были выведены тщательно сконструированные специальные аппараты, во весь голос заявила о себе фотохимия.
Но правда о Льюисе заключалась в том, что он похищал патенты, то есть совершал грех, искупить который было почти невозможно. Какой-то безымянный студент первым додумался установить приборы на поверхности Луны; никому не известный техник сконструировал первый автономный космический реактор. Однако оба эти изобретения непонятным образом стали ассоциироваться с именем Льюиса.
И ничего нельзя было сделать. Сотрудник, который в гневе подавал заявление об уходе, получал нелестную характеристику, и ему было очень трудно устроиться на другую работу. Против слова Льюиса его ничем не подкрепленное возражение не имело абсолютно никакого веса. С другой же стороны, те, кто оставался с Льюисом и терпеливо мирился с происходящим, по прошествии определенного времени уходили от него в фаворе и с отличной характеристикой — гарантией дальнейшего успеха.
Однако, работая у Льюиса, между собой все они проклинали его на разные лады, испытывая при этом иезуитское наслаждение.
У Эдмунда Фарли были все основания к ним присоединиться. Он недавно вернулся с Титана, крупнейшего спутника Сатурна, где совершенно один — только с помощью роботов — установил оборудование, позволявшее в полной мере использовать атмосферу Титана. На внешних планетах атмосфера состоит главным образом из водорода и метана, но Юпитер и Сатурн слишком велики — работа на них давалась тяжело, а Уран и Нептун находятся слишком далеко — полет к ним до сих пор стоил недешево. Титан же, по размерам схожий с Марсом, достаточно мал для удобства работы на нем и достаточно велик и холоден для поддержания водородно-метанной атмосферы средней плотности.
Здесь, в водородной атмосфере, очень легко проходили реакции в больших объемах, тогда как на Земле эти реакции доставляли много хлопот с кинетической точки зрения. В течение полугода Фарли, не замечая тягот и лишений, развернул на Титане кипучую деятельность и вернулся назад с поразительными результатами. Однако почти сразу же он начал замечать, что результаты его работы распыляются и снова собираются воедино, но уже под именем Льюиса.
Остальные ему сочувствовали, понимающе пожимали плечами и приглашали присоединиться к их братству. Изрытое шрамами-оспинками лицо Фарли каменело, а губы сжимались все плотнее, когда он слушал, как остальные замышляли насилие.
Больше всех усердствовал Джим Горэм. Фарли относился к нему с презрением, потому что Горэм был «человек в вакууме» — он никогда не покидал Землю.
— Льюиса убить очень просто, — объяснял Горэм, — потому что у него твердые привычки. В этом смысле на него можно положиться. Вот вам пример: он всегда обедает в полном одиночестве. Он закрывает свой кабинет ровно в двенадцать и открывает ровно в час. Так? В этот промежуток никто никогда к нему не заходит, поэтому яд успеет сработать безотказно.
— Яд? — с сомнением переспросил кто-то.
— Это же проще простого. У нас здесь полно всякого яда. Только скажи, какой нужно, сейчас же будет тут. Хорошо, идем дальше. Льюис любит бутерброды со швейцарским сыром, и он их намазывает специальной приправой, от которой вовсю разит луком. Нам же всем об этом хорошо известно, так? Ведь к нему после обеда подойти невозможно. Помните, какой страшный вой он поднял, когда прошлой весной в столовой вдруг кончилась его любимая приправа? Могу поклясться, что, кроме Льюиса, к ней никто никогда не притрагивается, поэтому яд поразит только его…
Это были всего лишь послеобеденные бредни, и Фарли они не интересовали.
Потому что он принял суровое решение — убить Льюиса, убить не на словах, а на деле.
Эта мысль полностью завладела им. Кровь начинала биться в висках, когда он представлял себе, что Льюис мертв, а он, Фарли, получает патент, честно заработанный тяжелым трудом — полугодом жизни в маленьком кислородном пузыре. Сколько миль он исходил по застывшему аммиаку, собирая продукты реакций и готовя новые, сколько раз вставали на его пути жесткие, холодные водородно-метанные ветры!
Но нужно было все обставить так, чтобы кроме Льюиса не пострадал ни один человек. Это усложняло задачу, и в конечном счете мысли Фарли сфокусировались на атмосферной комнате Льюиса. Это была длинная комната с низким потолком, изолированная от остальных лабораторий бетонными стенами и дверями из огнеупорного материала. В эту комнату никто, кроме Льюиса, не входил, а если и входил, то по его разрешению и в его присутствии. Комната не была заперта, вовсе нет. Просто Льюис настолько терроризировал работавших у него людей, что выцветшая бумажка с надписью «Не входить», подписанная его инициалами, охраняла эту комнату лучше любого замка…
Но что же придумать с атмосферной комнатой? Метод испытаний Льюиса, его почти патологическая осторожность исключали всякую возможность несчастного случая. Любая же более или менее серьезная манипуляция с самим оборудованием будет наверняка обнаружена.
Что же тогда, пожар? Горючих веществ в атмосферной комнате было более чем достаточно, но Льюис не курил и в смысле пожарной безопасности всегда был начеку. Он, как никто другой, выполнял все меры предосторожности против пожара.
Фарли с раздражением думал об этом человеке, давно заслужившем справедливое возмездие, но отомстить которому было так трудно: вор, развлекающийся с маленькими газовыми баллонами метана и водорода, тогда как Фарли использовал эти газы кубическими милями. Каждому свое: Льюису — маленькие баллоны и слава, Фарли — кубические мили и забвение.
Обыкновенные маленькие баллоны с газом, каждый покрашен в свой цвет, каждый создает синтетическую атмосферу. Водород содержится в красных цилиндрах, а метан — в цилиндрах с красно-белыми полосами, смесь этих двух газов в той или иной степени воспроизводит атмосферу большинства планет Солнечной системы. В коричневых цилиндрах — азот, а в серебристых — углекислый газ, это для получения атмосферы на Венере. Сжатый воздух хранится в желтых цилиндрах, а кислород — в зеленых, это для химических опытов в условиях Земли. Парад цветов, настоящая радуга, каждый цвет закреплен за определенным газом.
И вдруг его осенило. Именно осенило, мучительных поисков решения не было. План вырисовался в мозгу Фарли с кристальной ясностью — он сразу понял, как нужно действовать…
Целый месяц Фарли пришлось томиться в ожидании — он ждал Дня космонавтики. Это была годовщина первого успешного полета человека в космос, и в этот вечер никто не задержится на работе. Для ученой братии День космонавтики — праздник наиболее значительный. Льюис позволит себе немного расслабиться.
Вечером Фарли, убедившись, что его никто не видит, вошел в здание «Центральных органических лабораторий»— так они назывались официально. Лаборатория — не банк и не музей, обычно отсюда ничего не крадут, поэтому ночные сторожа хоть и имелись, но к своей работе относились спустя рукава.
Фарли тихонько закрыл за собой дверь и медленно двинулся темными коридорами к атмосферной комнате. Снаряжение его состояло из фонаря, небольшой склянки с черным порошком и тонкой кисточки, купленной в театральном магазине на другом конце города три недели назад. На руках у него были перчатки.
Труднее всего оказалось переступить порог атмосферной комнаты. Ее «запретность» отпугивала его больше, чем привычная запретность убийства. Однако, войдя в комнату, перешагнув через свои страхи, Фарли тотчас почувствовал себя свободнее.
Обхватив ладонью фонарь, он сразу же нашел нужный цилиндр. Сердце его колотилось с такой силой, что, казалось, оглушало его, дыхание было прерывистым, руки дрожали.
Он сунул фонарь под мышку, затем окунул кончик театральной кисточки в черный порошок. Зернышки порошка пристали к кисточке, и Фарли направил ее во входное отверстие укрепленного на цилиндре манометра. Секунда — и кончик кисточки попал в отверстие, но эта секунда показалась ему вечностью.
Фарли аккуратно поводил кисточкой изнутри, снова окунул ее в черный порошок и засунул в отверстие. Он повторил операцию несколько раз, словно находясь под гипнозом собственной сосредоточенности. Наконец, оторвав кусочек бумажной салфетки и смочив его слюной, Фарли начал тщательно вытирать наружный ободок отверстия, испытывая огромное облегчение от того, что работа вот-вот будет закончена.
Рука его вдруг застыла в воздухе, и страх тошнотворной волной разлился по всему телу. Фонарь упал и загремел по полу.
Идиот! Несчастный безмозглый идиот! Как он мог спутать? В нервной горячке, в волнении он обработал не тот цилиндр! Фарли схватил с пола фонарь, выключил его и с тревожно бьющимся сердцем стал напряженно прислушиваться. Но вокруг стояла мертвая тишина, и постепенно он сумел совладать с собой. В голове мелькнуло, что сделанное дело может быть повторено еще раз. Если уж он обработал не тот цилиндр, значит, придется потратить еще две минуты на обработку нужного Цилиндра.
И снова в ход пошли кисточка и черный порошок. Хорошо еще, что он не выронил склянку с порошком, порошком, несущим огонь и смерть. На этот раз цилиндр был тот, что нужно.
Окончив работу, Фарли дрожащими руками снова вытер отверстие. Затем, поводив лучом фонаря, он остановился на бутылке с толуолом. Именно это и требуется. Он открутил пластмассовую пробку и плеснул немного жидкости на пол. Закрывать бутылку он не стал.
Пошатываясь, он, словно во сне, вышел из здания и направился домой — четыре стены его комнаты казались надежным убежищем. Насколько он мог судить, по дороге его никто не видел.
Бумажную салфетку, которой он вытирал отверстия газовых цилиндров, он засунул в урну-реактор. Салфетка тут же исчезла, подвергнувшись молекулярному распаду. За ней последовала театральная кисточка.