— Ну, пойдемте! На всякий пожарный случай у меня есть пистолет. А у вас есть оружие?
— Оружие? Я же на чужой планете, в гостях у вашей цивилизации. — Он посмотрел на меня так, словно сомневался в моих умственных способностях. Какое же тут оружие, молодой человек?!
«Интересно, — подумал я, — как это он умудряется разговаривать без малейшего акцента?» Потянул его за рукав: — Ну, пойдемте. Может, удастся последний трамвай перехватить.
Конечно, у меня было огромное искушение взять пришельца за пуговицу и выкачать из него как можно больше информации, но удержался — мало ли что может случиться, пока мы будем тут беседовать.
Мы стояли у края тротуара, когда мимо нас с ревом и грохотом пронеслись мотоциклисты. Молодые ребята и девчонки в кожаных и шипастых куртках, в шлемах, залепленных обалденными наклейками. Девушка, сидевшая за спиной переднего рокера, помахала мне рукой в черной перчатке. Я помахал ей в ответ. Помахал рукой, казалось, и еще один из мотоциклистов. Я проводил их взглядом и обернулся к своему пришельцу. Тот навзничь лежал на асфальте, а возле его украшенной огромной шишкой головы валялась треснувшая пивная бутылка.
Поневоле вспомнилось, что отцы города обещали нам к празднику увеличить выпуск пива.
Я рухнул на колени перед пришельцем. Тот дышал, но было ясно: в сознание он придет не скоро.
Только этого мне еще не хватало!
К остановке подошел пустой, последний уже, наверное, в ту ночь трамвай. Взвалив на плечо обвисшего сарафанга, я втащил его на переднюю площадку. Пристроил его на ближайшем сидении, а сам прислонился к столбику. Ехать было совсем недалеко.
За спиной раздались шаги, чья-то рука властно легла на плечо:
— Гражданин, ваши документы!
Батюшки — милиционер! Молодой сержант с усталым лицом и при полном параде.
— Ваши документики!..
Вот нет же у него такого права — требовать у первого встречного документы, а потом — «пройдемте, гражданин!» Но спорить с этими «друзьями» противопоказано.
Порылся я в кармане и подал ему свое журналистское удостоверение. Ой, видел бы кто, как он обрадовался!
— Все, — сказал он, — попался! Думаете, если вы в газете работаете, то и надираться можете до полного бесчувствия? Не-ет, шутишь! Вы — с запахом в общественном месте.
С содроганием вспомнил я ту, злополучную рюмку коньяка, которую выпил с ночной гостьей.
— Да что вы, товарищ сержант!..
— Не спорьте! — с него слетела вся усталость. — Вы с запахом, а ваш коллега лыка не вяжет. Как миленькие, в вытрезвитель загремите, и штраф будет, и на работу вам сообщим, гражданин газетчик. Пусть общественность к вам меры принимает! — Он придвинулся ко мне поближе, спрятал удостоверение в нагрудный кармашек и быстро сказал свистящим шепотом: — Дали вам свободу, шелкоперы! Теперь из-за вас что человека, что муху газетой можно прихлопнуть. И никто вам не указ — глассссность…
Я лихорадочно начал вспоминать, что было за последнее время в городской прессе про милицию. В это время трамвай остановился, и я малодушно подумал, не выскочить ли на остановке. Но милиционер молодой и шустрый — враз догонит. Да и удостоверение мое у него в кармане. Да еще и сарафанг мой квелый на сидении своем зашевелился. Не бросать же его на милость вытрезвителя!
А сержант уже поднял к устам рацию:
— Третий, третий, я седьмой! Дайте машину к универсаму на трамвайную остановку. Третий… — и осекся.
Я проследил за его взглядом. В последний миг в заднюю дверь вагона просочилась пассажирка. Это была ламия. Такого «ню» я не видел даже во французских фильмах — разве что на частных «видиках». Ламия как ни в чем не бывало (простите за неуклюжий каламбур) заструилась к нам, покачиваясь в тронувшемся вагоне.
Сержант, обалдело распахнув глаза, шагнул ей навстречу.
— Седьмой, седьмой, я третий, тебя слышу… — раздалось из рации. Машина будет. Алкашню ущучил?
— Баба… — с надрывом в голосе протянул сержант. — Голая! Бля буду голая! Э-э-э-э, гражданка…
Ламия приблизилась к нему вплотную и, обхватив паренька за плечи, впилась поцелуем ему в губы.
— Мммммм… — еле слышно промычал милиционер, весь как-то вдруг вытянулся и застыл дровяным идолом, привалившись к поручню. Я взглянул на ламию и уловил момент, когда белые изогнутые иглы ее ядовитых клыков исчезли под чувственными губами.
— Миилый, — промурлыкала она, глядя мне в глаза, — иди сюда, приласкаю] — и поплыла, качая бедрами, в мою сторону.
Я отодвинулся от нее в самый конец вагона, только она все равно уже рядом и щекочет розовым ноготком мне бороду.
— Это не больно. Как пчелка ужалит…
Я готов был закричать.
В это время трамвай остановился, и в вагон с хохотом ввалились двое милиционеров и дружинники. Они без лишних слов подхватили ламию под локотки и буквально на руках вынесли ее из вагона, туда, где их ждал серый фургон «спецмедслужбы». Старлей, мой ровесник, скользнув по моему лицу равнодушным взглядом, кивнул прислоненному к поручню сержанту:
— Что, Саня, сомлел от такой красотки? Выходи, а то с трамваем уедешь. Вот отбудем с девкой без тебя… — он кивнул в ту сторону, где его коллеги впихивали в фургон царапающуюся ламию.
Саня пошел за ним, деревянно ступая.
Следующая остановка была наша. Я поспешил по улице, поддерживая уже немножко окяемавшегося пришельца. В голове билась мысль: «Удостоверение осталось у сержанта. Правде не поверят. Скажу — потерял документ. А может и не придут за мной. С ламией они быстро разберутся. Или она с ними… Господи, как гадко все, как гадко…»
А пришелец тем временем уже довольно сносно шевелил ногами.
Уже заворачивая за угол своего дома, во двор, я усомнился, стоит ли вот так, сходу, соваться в осиное гнездо, еще утром бывшее моим подъездом. Неплохо было бы внутренне подготовиться, поразмыслить о том, что делать. Как нельзя лучше подходило для этого ночное кооперативное кафе «Цитрон», открытое пару месяцев назад в помещении бывшего пивбара-стекляшки, который завсегдатаи величали по-дружески «чипок».
В «Цитрон» я, бывало, тоже заглядывал, но унаследованная от пивнушки антисанитария, с которой можно было мириться, пока в сих чертогах была возможность хлебнуть пивка, теперь угнетала, а цены на безалкогольную продукцию — и того более. Но в данной ситуации «Цитрон» нам подходил, и мы повернули туда.
Из досчатых стен забегаловки, казалось, не выветрился еще пивной дух. Столы были все такими же липкими, хотя между ними и бродила грандиозных размеров тетка с тряпкой и ведром в руках. Больше в зале никого не было.
Я взглянул, куда бы нам сесть. На один из столов тетка при виде нас поставила свое ведро, на другом разлеглась спящая кошка, а по пятнам разлитого варенья ползали мухи. Три столика были свободны. Придерживая спутника, я прошел к дальнему от стойки.
— Чего брать будете? — с вызовом в голосе спросила тетка.
— Два чая, — ответил я. — Но с сахаром!
Тетка пробурчала что-то под нос и ушла за стойку, так и не расставшись с тряпкой. Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояли два стакана.
— Тридцать три копейки! — почти прорычала она.
Удивившись, почему вдруг получилось нечетное число, я сыпанул на стол мелочь. Тетка собрала копейки, пересчитала, шевеля губами, и отошла. У соседнего столика она склонилась над кошкой и, пробормотав: «Ить тебя так, сдохла все-таки!» — смахнула ее в подставленное ведро.
Мы приступили к чаепитию.
Чай оказался вкусным. Я отхлебнул и подтолкнул пришельца локтем: Попробуйте, неплохой чай!
Он посмотрел на меня мутными глазами, машинально как-то ухватил стакан семипалой рукой и глотнул. Его тут же вытошнило. Тетка, обернувшись, презрительно хмыкнула.
«Итак, впереди — самый ответственный этап моего путешествия: темный подъезд и квартира. Там может случиться все, что угодно. В деталях продумаем дальнейшую тактику…».
Пришелец перестал корчиться в конвульсиях и, подцепив из граненого стакана на столе салфетку, вытер ею губы. Похоже, что ему полегчало.
— Живем! — подмигнул я ему.
В это мгновение уши мои уловили еле слышную прекрасную музыку. Словно порыв ветра распахнул дверь кафе. Мы оба обернулись в темноту, а потом на пороге из лунных лучей начала ткаться фигура. Минута, и в дверном проеме уже стоял некто в белой струящейся тоге, с узкими крыльями за спиной. Лицо незнакомца было почти человечьим, если бы над его удлиненным безбровым овалом, прямо на лбу не начиналась гладкая шевелюра из нежных перьев. «Тихий Ангел», — вспомнил я слова Викентия Петровича. А фигура, грациозно опираясь на тонкий извилистый двуручный меч, уже сделала движение по направлению к нам. И тогда я заметил его огромные, розовые, как у летучей мыши, прозрачные yши, через которые сочился мерцающий блеск луны. Ни страха, ни удивления я почему-то не почувствовал, только краем глаза заметил, как скорчился и пополз под стол мой многострадальный пришелец.
— Ну уж нет, — решительно сказала тетка-кооператорша, — хватит мне и того, что на стол наблевал! Закрыто заведение! Завтра приходите! — и захлопнула дверь перед носом Тихого Ангела. С минуту мы прождали повторного вторжения, но все было тихо.
— Вот что, ребята, — шепнула тетка, подходя к нашему столику, — допили свой чай, так идите. Через заднюю дверь идите. Не понравился мне шаромыга этот, что в дверь ломился. Как бы он с вами не сотворил чего… — и она посмотрела на нас умно и проницательно, чего я от нее никак не ожидал.
Сказав женщине «спасибо», мы выскочили в заднюю дверь и продолжили свое путешествие. Как ни странно, Тихий Ангел в той же позе стоял у «парадного подъезда» кафе. Просто стоял — и все, а вокруг него кружились херувимчики, состоящие из одной только головы с крылышками.
— Убивашки, — с дрожью в голосе прошептал мой пришелец. — Еще бы чуть, и мне — конец.
Он вполне чисто говорил по-русски.
Ни Ангел, ни херувимчики не обратили на нас внимания. А меня почему — то вдруг вновь поразили его уши.