Джо повторил:
— Или мы берем его с собой…
Эстебан заметил:
— Он на нее так нехорошо смотрел.
— Я знаю, — ответил Джо.
Грасиэла сказала:
— Он превратил это в игру.
— Что?
— Охоту на меня. Хохотал, как девчонка.
Джо посмотрел на матроса, а парень в ответ посмотрел на него. В глубине его глаз гнездился страх, но в остальном он держался вызывающе. Храбрец из джунглей.
— Если хотите, чтоб я начал упрашивать, то никогда в жизни не…
Джо выстрелил ему в лицо, из выходного отверстия на папоротники брызнуло розовым, и аллигаторы зашевелились в предвкушении.
Грасиэла невольно вскрикнула, и Джо тоже едва сдержался. Эстебан поймал его взгляд и кивнул. Джо понял: это в благодарность. Он сделал то, что, как все они знали, было необходимо, только вот никто из них делать этого не хотел. Черт побери, еще слыша звук выстрела, чуя запах пороховой гари, глядя на дымок, вьющийся из дула «тридцать второго», такой же как от его папирос, Джо не мог поверить, что он и правда это сделал.
У его ног лежал мертвый человек. Который по большому счету умер лишь потому, что когда-то родился Джо.
Не говоря больше ни слова, они забрались в патрульную машину. И, словно получив долгожданное разрешение, два аллигатора одновременно приблизились к телу: один вышел из мангровых зарослей, равномерно шлепая по воде, словно толстенный пес, а другой приплыл по воде, по кувшинкам, покачивающимся позади их шин.
Эстебан отъехал; обе рептилии добрались до трупа в один и тот же миг. Одна отхватила руку, другая предпочла ногу.
А в соснах Эстебан ехал на юго-восток вдоль края болота, параллельно дороге, но пока на нее не сворачивая.
Джо и Грасиэла расположились на заднем сиденье. Аллигаторы и люди оказались сегодня не единственными хищниками на болоте: у кромки воды стояла пума, лакая медно-красную воду. Зверюга была того же коричневатого оттенка, что и некоторые деревья, и Джо мог бы ее не заметить, если бы она не подняла голову, когда они проехали в двадцати ярдах от нее. Длиной не меньше пяти футов, воплощение силы и изящества. Подбрюшье и горло у нее были кремово-белые, и от ее влажного меха поднимался пар. Она внимательно смотрела на машину. Нет, не на машину, а на него. Джо встретился взглядом с ее влажно блестящими глазами, древними, желтыми и безжалостными — как солнце. В измождении он вдруг словно бы услышал у себя в голове чей-то голос:
От этого ты не убежишь.
От чего — от этого? Ему хотелось задать вопрос вслух, но тут Эстебан повернул руль, и они отъехали от края болота, машина запрыгала по корням упавшего дерева, и, когда Джо снова посмотрел в ту сторону, животного уже не было. Он обвел взглядом деревья, но так и не увидел ее.
— Заметили эту кошечку?
Грасиэла непонимающе воззрилась на него.
— Пуму, — пояснил он, широко разведя руки.
Она прищурилась, словно опасалась, что с ним приключился солнечный удар. И покачала головой. Она была в ужасающем виде — вся исцарапанная, с лицом, распухшим от его ударов, искусанная москитами и слепнями. Платье разорвано на плече и на левом бедре, подол разодран. Туфли исчезли.
— Можешь его убрать, — проговорила она.
Джо проследил за ее взглядом и увидел, что до сих пор держит в правой руке пистолет. Большим пальцем он поставил его на предохранитель и сунул в кобуру за спиной.
Эстебан выехал на Сорок первое и вдавил газ так сильно, что машина сначала затряслась на месте, а потом уже рванулась по дороге. Джо сидел и смотрел на засыпанную толченым ракушечником мостовую, убегавшую от них, на безжалостное солнце в безжалостном небе.
— Он бы меня убил. — Мокрые волосы плескали ей в лицо и в шею.
— Я знаю.
— Он охотился на меня, словно я — белка ему на обед. Он все твердил: «Крошка, крошка, я всажу одну тебе в ногу, крошка, а потом вставлю тебе». «Вставлю тебе» — это значит?..
Джо кивнул.
— И если бы ты оставил его жить, — добавила она, — меня бы арестовали. И потом тебя бы тоже арестовали.
Он кивнул. Он рассматривал укусы насекомых на ее лодыжках и потом поднял глаза на ее голени, выше, выше, вверх по платью — и встретился с ней глазами. Она спокойно выдержала его взгляд. И через какое-то время перестала смотреть ему в лицо. Она поглядела на апельсиновую рощу, мимо которой они неслись. А уже потом, не сразу, снова посмотрела на него.
— Думаешь, мне сейчас скверно? — спросил он.
— Не могу сказать.
— Совсем не скверно, — сообщил он.
— И не должно быть.
— Хотя ничего хорошего я не чувствую.
— И не должен.
— Но и ничего плохого — тоже.
Пожалуй, это исчерпывающе описывало все.
Я теперь не просто живу вне закона, подумал он. Я гангстер. А это — моя шайка.
На заднем сиденье открытой патрульной машины, среди резкого запаха цитрусовых, который снова уступал место вони болотного газа, она целую милю выдерживала его взгляд, и никто из них не сказал больше ни слова, пока они не доехали до Западной Тампы.
Глава семнадцатаяНасчет сегодняшнего
Когда они вернулись в Айбор, Эстебан высадил Грасиэлу и Джо возле дома, где у Грасиэлы имелась комната над кафе. Джо отправился провожать ее наверх, а Эстебан с Сэлом Урсо поехали в Южную Тампу, чтобы бросить там угнанную машину.
Комнатка у Грасиэлы оказалась очень маленькая и очень опрятная. Здесь стояла кровать из кованого железа, выкрашенная белым и не уступающая белизной фарфоровому умывальному тазу под овальным зеркалом, подходящим к нему по стилю. Ее одежда висела в стареньком сосновом гардеробе, который, судя по всему, был старше этого здания, однако она содержала тот в порядке, оберегая от пыли и плесени, что, по мнению Джо, было почти невозможным в здешнем климате. Единственное окно комнатушки смотрело на Одиннадцатую улицу; штору она оставляла опущенной, чтобы сохранить прохладу. В комнате имелась ширма из того же узорчатого дерева, что и гардероб, и она жестом велела Джо отвернуться к окну, скрываясь за ней.
— Теперь ты король, — произнесла она, когда он поднял штору и стал смотреть на улицу.
— Извини?
— Ты заполучил рынок рома. Станешь королем.
— Принцем — может быть, — признал он. — Но мне еще нужно разобраться с Альбертом Уайтом.
— Почему мне кажется, что ты уже решил, как это сделать?
Он закурил папиросу, присел на край подоконника.
— Планы — это всего лишь мечты, пока они не исполнены.
— Это то, чего ты всегда хотел?
— Да, — ответил он.
— Ну что ж, тогда поздравляю.
Он обернулся на нее. Замызганное платье висело на ширме, из-за нее виднелись ее обнаженные плечи.
— По-моему, ты как-то неискренне это сказала.
Она ткнула пальцем в сторону окна, чтобы он отвернулся:
— Искренне. Это то, чего ты хотел. Ты этого добился. В каком-то смысле достойно восхищения.
Он хмыкнул:
— В каком-то смысле.
— Но как ты удержишь власть? Теперь, после того как ты ее получил? Мне кажется, это интересный вопрос.
— Думаешь, я недостаточно сильный? — Он снова оглянулся на нее, и на этот раз она позволила ему на себя смотреть, потому что успела надеть белую блузку.
— Я не знаю, достаточно ли ты жесток. — Ее темные глаза были ясными-ясными. — А если жесток, то это печально.
— Тем, у кого есть власть, не нужно быть жестокими.
— Но обычно они жестоки. — Ее голова нырнула вниз, скрываясь за ширмой: Грасиэла надевала юбку. — Ну что ж, ты видел, как я одеваюсь, а я видела, как ты застрелил человека. Можно теперь задать тебе личный вопрос?
— Ну конечно.
— Кто она?
— Кто?
Ее голова снова показалась над ширмой.
— Та, кого ты любишь.
— Кто сказал, что я кого-то люблю?
— Это сказала я. — Она пожала плечами. — Женщины знают такие вещи. Она во Флориде?
Он улыбнулся, покачал головой:
— Ее уже нет.
— Она тебя бросила?
— Она умерла.
Грасиэла поморгала, внимательно посмотрела на него — убедиться, что он ее не разыгрывает. Поняв, что нет, она произнесла:
— Прости.
Он сменил тему:
— Ты довольна, что вы получили пушки?
Она облокотилась на верхушку ширмы.
— Очень. Когда придет день, чтобы покончить с режимом Мачадо, а такой день обязательно наступит, у нас уже будет свой… — Она щелкнула пальцами, посмотрела на него. — Как это?..
— Арсенал, — подсказал он.
— Да, арсенал.
— Значит, у вас это не единственное оружие.
Она помотала головой:
— Не первое и не последнее. Когда придет время, мы будем готовы. — Она вышла из-за ширмы в типичном наряде работницы сигарной фабрики: белая блузка, галстук-ленточка, желтовато-коричневая юбка. — А по-твоему, я делаю глупость.
— Вовсе нет. По-моему, это достойное дело. Просто оно не мое.
— А твое какое?
— Ром.
— И ты не хочешь быть достойным человеком? — Она свела большой палец с указательным, оставив между ними узкий просвет. — Совсем не хочешь, даже чуть-чуть?
Он покачал головой:
— Я ничего не имею против достойных людей. Я просто заметил, что они редко живут дольше сорока лет.
— Как и гангстеры.
— Верно, — согласился он, — но мы ходим в более дорогие рестораны.
Из гардероба она извлекла туфли без каблуков, того же цвета, что и юбка, и села на кровать, чтобы их надеть.
Он продолжал стоять у окна.
— Ну, допустим, в один прекрасный день вы устроите эту свою революцию, — произнес он.
— Да.
— Что-нибудь изменится?
— Люди могут измениться. — Она надела одну туфлю.
Он покачал головой:
— Мир может измениться, а люди — нет. Люди всегда почти одни и те же. Так что даже если вы сместите Мачадо, есть большая вероятность, что вы его замените кем-нибудь похуже. За это время вас могут искалечить, могут…
— Я могу умереть. — Она изогнулась, чтобы надеть другую туфлю. — Я знаю, как это обычно кончается, Джозеф.
— Джо.
— Джозеф, — повторила она. — Я могу умереть, потому что один из товарищей предаст меня за деньги. Меня могут захватить садисты вроде сегодняшнего или даже хуже, и они станут пытать меня, и наступит время, когда мое тело больше не сможет этого вынести. И ничего достойного в моей смерти не будет, потому что в смерти никогда не бывает достоинства. Ты хнычешь, умоляешь о пощаде, и жидкое дерьмо течет из твоей задницы, когда ты наконец помираешь. И те, кто тебя убивает, смеются и плюют на твой труп. И меня быстро забудут. Словно… — она щелкнула пальцами, — словно меня никогда и не было. Я все это знаю.