— Едва ли в обозримое время они пригласят меня к себе на воскресный ужин, — согласился Джо.
— Почему? — Она облокотилась на столик; Кармен принесла им кофе.
— Потому что я сплю с женщинами низшего сорта, работаю с людьми низшего сорта, братаюсь с людьми низшего сорта. — Он посмотрел через плечо. — Я что-нибудь упустил, Ингелс?
— Ежели не считать, что ты порешил четверых наших.
Джо кивнул, словно благодаря за уточнение, и снова повернулся к Лоретте:
— Ах да, и еще они считают, что я убил четырех их друзей.
— Вы и правда это сделали?
— Вы сегодня не в белом, — заметил он.
— Это почти белое, — ответила она.
— Как к этому отнесутся ваши… — он поискал слово, — последователи? — Он не нашел лучшего названия.
— Я не знаю, мистер Коглин, — отозвалась она, и в ее голосе уже не слышалось фальшивой бодрости, и в ее глазах больше не сияла безмятежность, смешанная с отчаянием.
Куклуксклановцы поднялись из-за столиков и гуськом потянулись к выходу. Каждый ухитрился либо толкнуть стул Джо, либо задеть его ногу своей.
— С тобой еще повидаемся, — пообещал ему Дувер. Коснулся края шляпы, глянув на Лоретту. — Мэм…
Они вышли, и остались только Джо, и Лоретта, и постукиванье капель вчерашнего дождя, падающих с балконного желоба на тротуар. Джо попивал кофе и рассматривал Лоретту. Ее глаза утратили тот пронзительный свет, что жил в них с того самого дня, когда она два года назад вышла из отцовского дома, сменив черный смертный наряд на белое платье возрождения.
— Почему мой отец так вас ненавидит?
— Я преступник, а он — бывший шеф полиции.
— Но тогда вы ему нравились. Как-то раз, когда я еще училась в старших классах, он вас хвалил: «Это настоящий мэр Айбора. Он поддерживает мир».
— Он правда так сказал?
— Правда.
Джо глотнул еще кофе.
— Видно, тогда были более невинные времена.
Она тоже отпила из своей чашки.
— Что же вы сделали, чтобы заслужить такую вражду?
Джо помотал головой.
Она испытующе смотрела на него. Так прошла долгая неуютная минута. Он выдержал ее взгляд. Она всматривалась в его глаза, пока не поняла:
— Через вас он узнал, где меня найти.
Джо стиснул зубы и ничего не сказал.
— Через вас. — Она кивнула, опустила взгляд на стол. — Что у вас было?
Снова долгий изучающий взгляд. Наконец он ответил:
— Фотографии.
— И вы показали ему их.
— Я показал ему две из них.
— Сколько всего у вас было?
— Десятки.
Она снова посмотрела вниз, на стол, вертя чашку на блюдце.
— Мы все отправимся в ад, — промолвила она.
— Не думаю.
— Нет? — Она снова крутанула чашку. — Знаете, какую истину я узнала в эти два года, пока проповедовала, и падала в обмороки, и вверяла свою душу Господу?
Он покачал головой.
— Что небеса — здесь. — Она указала на улицу, на крышу у них над головой. — Сейчас мы в раю.
— А почему он больше похож на ад?
— Потому что мы его профукали. — Вернулась ее безмятежная сияющая улыбка. — Это рай. И он для нас потерян.
Джо удивился глубине собственной скорби по ее разочарованию. Почему-то, по какой-то непонятной ему самому причине, он все надеялся, что если у кого и есть прямая связь с Создателем, так это у Лоретты.
— Но когда вы начинали, вы же действительно верили, правда? — спросил он.
Она посмотрела на него ясными глазами:
— И с такой убежденностью, что ее наверняка вдохновляли свыше. Мне словно кровь заменили огнем. Не пылающим, а теплым, и эта теплота никогда не исчезнет. По-моему, я то же самое чувствовала в детстве. Что я в безопасности, что я любима. И я была уверена, что жизнь всегда будет такой. А потом я выросла и уехала на Запад. И когда все эти верования обернулись ложью… когда я поняла, что во мне ничего особенного нет и что я не в безопасности… — Она повернула руки, чтобы показать следы от уколов. — Я плохо приняла эти новости.
— Но когда вы вернулись сюда после ваших…
— Испытаний? — подсказала она.
— Да.
— Я вернулась, и отец выжил мать из дому и выколотил из меня беса, опять стал учить меня молиться на коленях и при этом не желать себе личных выгод. Молиться, как просительница. Молиться, как грешница. И пламя вернулось. Я стояла на коленях у кровати, где спала в детстве. Я простаивала на коленях целыми днями. Я неделями почти не спала. И пламя вновь нашло мою кровь, мое сердце. И я вновь ощутила убежденность. Знаете, как мне ее не хватало? Сильнее, чем какого угодно наркотика, любви, пищи. Может быть, даже сильнее, чем Господь мне заповедовал. Убежденность, мистер Коглин. Убежденность. Это самая роскошная ложь из всех.
Они надолго замолчали: Кармен даже успела принести им еще кофе.
— Моя мать скончалась на прошлой неделе. Вы знали?
— Я не слышал, Лоретта. Прошу прощения.
Она отмахнулась от его извинений и отхлебнула кофе.
— Верования моего отца и мои собственные верования — вот что изгнало ее из нашего родного дома. Она ему часто говорила: «Ты не любишь Господа. Ты любишь саму мысль, что ты для Него — особенный. Тебе хочется верить, что Он тебя видит». Когда я узнала о том, что ее больше нет, я поняла, что она имела в виду. Я не нашла утешения в Господе. Я не знаю Господа. Я просто хотела, чтобы мама вернулась.
Она кивнула в такт своим мыслям.
В кофейню вошла пара, звякнул колокольчик над дверью, и Кармен вышла из-за стойки, чтобы усадить новых посетителей.
— Я не знаю, есть ли Бог. — Она потрогала пальцем ручку чашки. — Конечно, я надеюсь, что есть. И я надеюсь, что Он добрый. Вот было бы славно, правда, мистер Коглин?
— Правда, — согласился Джо.
— Я не верю, что Он ввергает людей в вечное пламя за блуд, вы сами об этом говорили. Или за то, что те верят в немного другого Бога, чем принято. А я верю — или хочу верить, — что Он считает худшими грехами те, которые мы совершаем во имя Его.
Он внимательно вгляделся в нее:
— Или те, которые мы от отчаяния совершаем над собой сами.
— О-о, я вовсе не в отчаянии, — лучезарно проговорила она. — А вы?
В ответ он покачал головой:
— И я нет.
— Как вам удается? Вы знаете какую-то тайну?
Он усмехнулся:
— Она слишком личная для разговора в кафе.
— Я хочу знать. Вы кажетесь… — Она огляделась по сторонам, и в глазах у нее мелькнуло страшное одиночество. — Вы кажетесь таким цельным.
Он улыбнулся и несколько раз покачал головой.
— Правда, — настаивала она.
— Нет.
— Правда-правда. Какой у вас секрет?
Он потрогал блюдце, ничего не отвечая.
— Ну же, мистер Ког…
— Она.
— Простите?
— Она, — повторил Джо. — Грасиэла. Моя жена. — Он посмотрел на нее через столик. — Я тоже надеюсь, что Бог есть. Всей душой надеюсь. Но если Его нет, мне хватит и Грасиэлы.
— Но если вы ее потеряете?
— Я не собираюсь ее терять.
— А вдруг? — Она наклонилась вперед, облокотившись на столик.
— Тогда у меня останется лишь голова. Без сердца.
Они посидели молча. Подошла Кармен, подлила им кофе, Джо добавил в свою чашку еще немного сахара, и посмотрел на Лоретту, и ощутил властный и необъяснимый порыв — обнять ее, прижать ее к себе и сказать ей, что все будет хорошо.
— Что вы теперь намерены делать? — спросил он.
— В каком смысле?
— Вы — столп здешнего общества. Всего города. Черт побери, вы против меня выступили, когда я находился в зените могущества, и победили. ККК не смог этого. Легавые не смогли. А вы смогли.
— Я не изгнала спиртное.
— Но вы на корню задушили азартные игры. А до того, как вы явились, дело было на мази.
Она улыбнулась, потом прикрыла губы рукой:
— Я ведь правда это сделала?
Джо улыбнулся ей:
— Вы это сделали. Тысячи людей пойдут за вами хоть в пропасть, Лоретта.
Она рассмеялась влажным смешком, подняла глаза к жестяному потолку:
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь шел за мной.
— Вы им это говорили?
— Он не слушает.
— Ирв?
Она кивнула.
— Дайте ему время.
— Когда-то он очень сильно любил мою мать, он буквально трепетал, когда слишком к ней приближался, я помню. Может, потому, что ему страстно хотелось ее коснуться? Но он не мог, потому что вокруг были мы, дети, и это было бы неприлично. А теперь она умерла, и он даже не пошел на ее похороны. Потому что этого не одобрил бы Бог, которого он себе придумал. Бог, которого он придумал, не любит делиться. Мой отец каждый вечер сидит в своем кресле, читает Библию и кипит от ярости, потому что какие-то мужчины позволили себе касаться его дочери так же, как он касался своей жены. И еще хуже. — Она снова наклонилась вперед, облокотившись на столик, и стала указательным пальцем втирать в него крошку сахара. — В темноте он бродит по дому и шепчет одно-единственное слово, вновь и вновь.
— Какое слово?
— «Покайтесь». — Она подняла на него глаза. — Покайтесь, покайтесь, покайтесь.
— Дайте ему время, — снова проговорил Джо, поскольку не мог придумать, что тут еще сказать.
Не прошло и нескольких недель, как Лоретта снова стала ходить в белом. Ее проповеди по-прежнему собирали толпы прихожан. Впрочем, она добавила к своим выступлениям некоторые новые элементы (фокусы, ворчали иные), к примеру говорение языками, с пеной на губах. К тому же теперь она вещала вдвое громче и грознее.
В своей утренней газете Джо как-то раз обнаружил ее фото: она проповедовала перед собранием Генеральной ассамблеи слуг Божьих в округе Ли, и он поначалу не узнал ее, хотя внешне она совсем не изменилась.
Президент Рузвельт подписал закон Каллена — Харрисона утром 23 марта 1933 года, тем самым легализовав производство и продажу пива и вина с содержанием спирта не выше 3,2 процента. К концу года, обещал Рузвельт, восемнадцатая поправка к конституции уйдет в прошлое.
Джо встретился с Эстебаном в «Тропикале». Джо, вопреки обыкновению, несколько опоздал: в последнее время это стало с ним случаться, потому что отцовские часы начали отставать. На прошлой неделе они постоянно убегали назад на пять минут в день. Теперь же они теряли в среднем по десять-пятнадцать минут ежедневно. Джо все хотел отдать их в починку, но это означало передать их в чужие руки на весь срок ремонта, который продлится неизвестно сколько, а он не мог вынести такую мысль, хотя и знал, что это нелепо и неразумно.