– Конечно, – сказала она зло. – Я – социалистка.
Вот где может быть ключ к этой девице, подумал Гарри.
– Я когда-то состоял в коммунистической партии.
Это была правда: он вступил в нее в шестнадцать лет и через три недели вышел. Гарри ждал, что девушка ответит, прежде чем рассказать ей что-то еще.
И она действительно сразу же оживилась:
– Почему же вы вышли из партии?
Правда заключалась в том, что партийные собрания навевали на него смертную тоску, но говорить ей такое, наверное, ни к чему.
– Это трудно выразить словами, – сказал он уклончиво, не придумав пока удовлетворительного объяснения.
Гарри, впрочем, предвидел, что такой ответ ее не устроит.
– Вы должны знать, почему ушли, – сказала она недовольно.
– Это слишком сильно напоминало мне воскресную школу.
Девушка засмеялась:
– Вот теперь мне понятно.
– Так или иначе, я думаю, что делаю больше любого комми, возвращая богатство тем, кто его произвел.
– Каким образом?
– Ну, отбирая деньги в Мэйфере и отдавая их в Бэттерси.
– Вы хотите сказать, что крадете только у богатых?
– Какой смысл грабить бедных? Денег у них нет.
Она снова засмеялась:
– Но вы, конечно, не раздаете все, что добываете, как Робин Гуд?
Гарри не знал, как лучше ответить. Вряд ли Маргарет поверит, если он скажет, что грабит богатых лишь для того, чтобы облагодетельствовать бедных. Хотя девушка наивна, но умна. Впрочем не так уж и наивна.
– Я не благотворительный фонд. – Он пожал плечами. – Но иногда помогаю людям.
– Поразительно, – сказала она. В ее глазах светились огоньки неподдельного интереса к собеседнику, и выглядела девушка потрясающе. – Я полагала, что есть такие люди, как вы, но встретить их наяву – событие чрезвычайное.
«Не увлекайся, милочка», – подумал Гарри. Он всегда начинал нервничать, когда девушки проявляли к нему излишний энтузиазм: они потом чрезвычайно сердились, выяснив, что Гарри – всего лишь обыкновенный жулик.
– Я просто вышел из того мира, который вам был недоступен.
Она бросила на него взгляд, говоривший, что он – человек особенный.
Это заходит дальше, чем нужно, решил Гарри. Следует переменить тему.
– Вы меня смущаете, – сказал он скромно.
– Простите. – Она на мгновение задумалась, потом спросила: – Зачем вы едете в Америку?
– Спасаюсь бегством от Ребекки Моэм-Флинт.
Девушка засмеялась:
– Я серьезно.
Она напоминала ему терьера: вцепится – не отпустит. Управлять такой нелегко, и это делало ее опасной.
– Мне пришлось бежать, чтобы не оказаться за решеткой.
– Что вы будете делать в Америке?
– Подумываю записаться в канадскую авиацию. Хочу научиться летать.
– Как интересно!
– А вы? Почему вы уезжаете?
– Мы тоже спасаемся бегством, – ответила она с явным отвращением.
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы же знаете, что мой отец – фашист.
– Я читал о нем в газетах, – кивнул Гарри.
– Он восхищается нацистами и не хочет с ними воевать. Кроме всего прочего, если бы он остался, правительство посадило бы его в тюрьму.
– Вы собираетесь поселиться в Америке?
– Семья моей матери живет в штате Коннектикут.
– И долго вы там пробудете?
– Родители хотят пересидеть в Америке войну. А может быть, вообще никогда не вернутся.
– Но вы не хотели уезжать?
– Конечно, нет, – сказала она решительно. – Я хотела остаться и принять участие в войне. Фашизм – самое страшное зло на свете, и эта война очень серьезна, я хочу внести свой вклад в победу. – Она заговорила о Гражданской войне в Испании, но Гарри слушал ее вполуха. Маркса пронзила мысль столь волнующая, что сердце его неистово застучало, и он с трудом сохранял обычное выражение лица.
Когда люди бегут из страны от войны, они не бросают дома ценные вещи.
Все очень просто. Крестьяне гонят перед собой скот, спасаясь от вражеской армии. Евреи бегут от нацистов, зашив в подкладку золотые монеты. После 1917 года русские аристократы, вроде княгини Лавинии, появились в европейских столицах, прижимая к груди яйца Фаберже.
Лорд Оксенфорд должен был учитывать, что ему, быть может, не придется вернуться домой. Да к тому же правительство ввело валютный контроль, чтобы богатые высшие классы не перевели за границу свои деньги. Оксенфорды знают, что никогда, наверное, не увидят то, что оставили дома. Ясно, что они везут с собой все, что можно было захватить.
Конечно, это довольно рискованно – везти драгоценности в багаже. Но есть ли способы менее рискованные? Послать почтой? Отправить с курьером? Оставить и допустить, что мстительное правительство все конфискует, или разграбит вторгшаяся армия завоевателей, или «освободит» послевоенная революция?
Нет. Оксенфорды взяли свои драгоценности с собой.
Прежде всего они взяли Делийский гарнитур.
От одной мысли об этом перехватывало дыхание.
Делийский комплект был главным в знаменитой коллекции старинных драгоценностей Оксенфордов. Сделанный из рубинов и алмазов в золотом обрамлении, он состоял из ожерелья, серег и браслета. Рубины бирманские, самые дорогие, неимоверной величины. Их привез в Англию генерал Роберт Клайв, известный как Клайв Индийский. Оправа работы ювелиров Британской Короны.
Говорили, что Делийский гарнитур стоит четверть миллиона фунтов: такие деньги человеку за всю жизнь не под силу не то что заработать – потратить.
И почти наверняка этот Делийский гарнитур сейчас в самолете.
Ни один профессиональный вор не станет совершать такую кражу на пароходе или в самолете: список подозреваемых слишком короток. Более того, Гарри изображает из себя американца, путешествует по фальшивому паспорту, выпущен под залог, да к тому же сидит прямо напротив полицейского. Было бы чистым безумием даже подумать о том, чтобы присвоить себе это изделие, и при мысли о неизбежном риске его пробирала дрожь.
С другой стороны, такого шанса может больше никогда не представиться. И вдруг мысль о том, что ему эти драгоценности просто жизненно необходимы, пронзила его с той же силой, с какой утопающий судорожно глотает воздух.
За четверть миллиона фунтов он, конечно, продать их не сможет. Получит десятую часть, тысяч двадцать пять, но это больше ста тысяч долларов!
Вполне достаточно, чтобы безбедно прожить до конца дней своих!
От мысли о таких деньгах ему стало даже не по себе, но отвязаться от нее было невозможно. Гарри видел эти драгоценности на фотографии. Камни ожерелья подобраны безукоризненно, рядом с алмазами рубины смотрятся как слезы на щеке младенца, изделия меньшего размера – серьги и браслет – выдержаны в совершенной пропорции. Весь гарнитур в ушах, на шее и запястьях красивой женщины должен выглядеть просто ошеломляюще.
Гарри понимал, что никогда больше не будет находиться в такой близости от этого шедевра. Никогда.
Он должен его похитить.
Риск чудовищный, но ведь ему всегда везло.
– Мне кажется, что вы меня не слушаете, – сказала Маргарет.
Гарри знал, что она совершенно права. Он улыбнулся:
– Простите меня. Кое-какие ваши слова вызвали во мне неожиданные воспоминания.
– Я почувствовала это. Судя по выражению вашего лица, вы грезили о чем-то самом дорогом.
Глава восьмая
Нэнси Ленан, дрожа от нетерпения, ждала, когда хорошенький желтый самолет Мервина Лавзи подготовят к вылету. Он давал последние указания человеку в твидовом костюме, который, похоже, был управляющим фабрикой, принадлежащей Мервину. Нэнси поняла, что у него какой-то конфликт с профсоюзами и фабрике грозит забастовка.
Когда Мервин закончил, он повернулся к Нэнси и сказал:
– У меня работают семнадцать инструментальщиков, и каждый из них – законченный индивидуалист.
– Что производит фабрика?
– Вентиляторы, – сказал он и показал рукой на самолет. – Авиационные пропеллеры, корабельные винты и прочее. Все изделия с поверхностью сложной формы. Но инженерная сторона – самая легкая. А вот человеческий фактор меня донимает. – Мервин снисходительно улыбнулся и добавил: – Однако вам проблемы производственных отношений вряд ли интересны.
– Вовсе нет. У меня тоже есть фабрика.
Он посмотрел на нее с интересом:
– Какая?
– Мы производим пять тысяч семьсот пар обуви в день.
Это произвело на Лавзи впечатление, хотя он постарался не слишком демонстрировать его.
– Рад за вас.
В словах Мервина слышались одновременно восхищение и нечто вроде иронии. Нэнси поняла, что масштабы производства на его фабрике куда меньше.
– Наверное, мне следовало бы пояснить, что у меня была обувная фабрика, – сказала она с ясно ощутимым привкусом горечи. – Мой брат собирается продать бизнес, выдернув его из-под моих ног. Поэтому, – добавила Нэнси, бросив взгляд на самолет, – я и должна успеть на «Клипер».
– Успеете, – уверенно сказал Мервин. – Моя бабочка доставит нас к самолету так, что в запасе останется целый час.
Нэнси всей душой надеялась, что он окажется прав.
Механик спрыгнул с крыла и сказал:
– Все готово, мистер Лавзи.
Мервин посмотрел на Нэнси.
– Достаньте ей шлем, – бросил он механику. – Не может же она лететь в этой нелепой шляпке!
Нэнси растерялась из-за такого внезапного перехода к прежней небрежной манере. Ясное дело, он был не против поболтать с ней, когда делать больше нечего, но как только появлялось нечто серьезное, Мервин сразу терял к ней интерес. Она не привыкла к такому обращению со стороны мужчин. Ее вряд ли можно назвать обольстительной, но Нэнси достаточно привлекательна для мужского глаза и знала себе цену. Мужчины нередко говорили с ней покровительственным тоном, но с пренебрежением, которое ощущалось в манерах Лавзи, – никогда. Однако Нэнси было не до всякого рода протестов. Она примирится с чем угодно, даже с грубостью, лишь бы догнать предателя-брата.
Ей было интересно представить себе семейную жизнь Мервина Лавзи. «Пытаюсь догнать сбежавшую жену», – сказал он с неожиданной откровенностью. Она понимала, почему от него могла сбежать жена. Мервин – необычайно красив, но целиком поглощен собой и бесчувствен. Поэтому довольно странно, что он пытается преследовать жену. Мервин принадлежал к тому типу мужчин, которые для этого слишком горды. Нэнси могла бы понять, если бы он сказал: «Пусть катится ко всем чертям». Наверное, Нэнси его все-таки не совсем правильно оценила.