Конечно, Гарри Маркс выручил ее, помог хоть в какой-то мере сохранить достоинство. Как он ловко подбежал тогда, галантно предложил руку, задвинул стул… Это всего-навсего вежливый жест джентльмена, не более того, но для нее это был спасательный круг. Но отчего так ноет и щемит сердце? Почему из-за отца вечно приходится стыдиться? Она не могла найти себе места.
В течение двух часов после ужина в их купе стояла мертвая тишина. Погода за окнами окончательно испортилась, родители пошли переодеваться. Как только они вышли, Перси неожиданно произнес.
— Нам надо извиниться.
Она моментально подумала, что сделать это будет трудно, после того что произошло, можно даже нарваться на оскорбление.
— У меня не хватает смелости.
— Мы только подойдем к Гейбону и Хартманну и скажем, что нам очень стыдно за отцовский поступок.
Может быть, действительно стоит? Тогда хоть не будет дурацкого чувства вины.
— Отец жутко рассердится, если узнает.
— А кто ему скажет? Впрочем, мне все равно, пусть бесится, если сумасшедший. В последнее время он вообще перегибает палку. Я его больше не боюсь.
Маргарет задумалась. Неужели Перси говорит правду?
Еще ребенком он частенько повторял, что ему не страшно, но тогда он лукавил. Хотя теперь, кто знает — он уже не маленький мальчик.
А вдруг брат сейчас искренен? И вообще, нужно ли радоваться, что он перестает подчиняться отцу? Если мальчишку не сдерживать, его озорству не будет предела.
— Пошли, — торопил Перси. — Надо сделать это сейчас. Они в третьем отсеке — я проверял.
Но Маргарет все еще колебалась. Страшно идти к людям, которых оскорбил твой отец. Это может добавить им переживаний, что, если они предпочитают разом все забыть и не возвращаться к этому вопросу? Но, может быть, их мучает вопрос: а кто еще из пассажиров втайне согласен с отцом? Дельце-то ведь нешуточное, шовинистические идеи получают все большее распространение.
Маргарет решила идти. В прошлом она столько раз проявляла слабость и потом жалела о своем малодушии. Она встала, держась за спинку дивана, — сильно качало.
— Хорошо. Идем извиняться.
Она шла первой и немножко дрожала, хорошо, что все можно списать на качку. Через гостиную они прошли в отсек номер три.
Гейбон и Хартманн сидели слева напротив друг друга. Хартманн что-то с большим интересом читал, его длинная худая фигура слегка сгорбилась, коротко остриженная голова опущена, длинный нос упирается в страницу с какими-то математическими расчетами. Гейбон ничего не делал, просто смотрел в окно и, видимо, скучал. Он заметил их первым. Когда Маргарет остановилась возле него, ухватившись за спинку дивана, чтобы не упасть, он гордо выпрямился, приняв независимый и немного враждебный вид.
— Мы пришли извиняться, — быстро произнесла она.
— Удивлен вашей дерзостью, мисс. — Гейбон хорошо говорил по-английски, легкий французский акцент был едва заметен.
Маргарет не ожидала от него такой реакции, но не смутилась.
— Нам с братом ужасно стыдно за то, что произошло. Я восхищаюсь профессором Хартманном, вы знаете, я к вам подходила.
Хартманн оторвался от книги, кивнул ей. Но Гейбон никак не мог успокоиться, он все еще сердился.
— Таким людям, как вы, просто извиняться. — Маргарет уставилась в пол, мечтая провалиться сквозь землю: не надо было идти сюда. — В Германии сейчас много внешне добропорядочных интеллигентных людей, вполне состоятельных. Так вот, всем им ужасно стыдно, как вы изволили выразиться, за то, что там происходит. Но что они делают? Что, в самом деле?
Лицо Маргарет залилось румянцем. Ока не знала, что отвечать.
— Ладно, Филипп, — мягко сказал Хартманн, — успокойся. — Разве ты не видишь, что перед тобой молодежь? — Он взглянул на Маргарет. — Мы принимаем ваши извинения и благодарим вас.
— О, простите, я, наверное, сделала что-то не так?
— Все так, милая. Мы ценим ваш поступок. Видите ли, мой друг барон Гейбон еще расстроен, но он скоро успокоится.
— Тогда мы пойдем? — тихо прошептала Маргарет.
— Да-да.
Она повернула обратно.
— Ужасно сожалею, — совсем по-взрослому добавил от себя Перси и вышел вслед за ней.
Они поплелись в свой отсек. Дейви стелил постели. Гарри куда-то исчез, возможно, в туалет. Маргарет решила переодеться. Она вытащила свою сумку и пошла в дамскую комнату. У двери она встретила возвращающуюся оттуда маму. Ей очень шел ее коричневый халат.
— Спокойной ночи, дорогая, — бросила через плечо мать. Маргарет ничего ей не ответила.
В переполненной дамской комнате она быстро переоделась в свою хлопчатобумажную ночную сорочку, сверху надела недорогой махровый халат. Ее одежда выглядела скромно на фоне изысканного яркого шелка и тонкого кашемира других дам, но ей было почти все равно. Извинение не принесло ей облегчения, барон Гейбон прав. Слишком просто извиняться и ничего не делать.
Когда она вернулась в купе, отец с матерью были уже в своих кроватях, шторки задернуты, с полки отца раздавалось мягкое сопение. Ее постель была еще не готова, поэтому ей пришлось подождать в гостиной.
Она знала, что для нее есть только один выход. Надо уйти от родителей и начать самостоятельную жизнь. Она теперь окончательно в этом убедилась, но сразу же перед ней встанут проблемы — деньги, работа, жилье.
Миссис Линеан, приятная женщина, которая села в самолет в Фойнесе, опустилась рядом на стул, на ней был ярко-синий халат, под ним — черное неглиже.
— Пришла попросить глоток бренди, но стюарды сейчас заняты. А, ладно, ерунда. Посмотрите-ка вокруг. Забавно, не правда ли? Словно кто-то дурачится и решил устроить вечеринку в пижамах, ночь напролет в спальне звенят бокалы, и все ходят в домашнем платье.
Маргарет не была расположена шутить, поэтому она ответила кратко:
— Да, будто все мы одна семья.
Миссис Линеан пристегнула ремень безопасности, видимо, ей очень хотелось поболтать.
— Уф, невозможно сохранять приличия, когда ты в ночной сорочке. Взгляните, даже кровавый мясник Фрэнки Гордино выглядит легкомысленно в своей пижаме.
Сначала Маргарет не поняла, о ком идет речь, но тут же вспомнила ту новость, которую принес Перси, подслушавший разговор между капитаном и агентом ФБР.
— Он преступник?
— Да.
— И вы его не боитесь?
— Нет. Думаю, мне он ничего не сделает.
— Но говорят, он убийца.
— Что ж, на задворках общества, в трущобах, всегда была и есть преступность. Уберите Гордино, и кто-то другой тут же займет его место. Я бы его не трогала. Азартные игры, проституция существовали уже во времена Христа, и, если возникает преступность, ничего удивительного в том, что она становится организованной.
Таких речей Маргарет еще никогда не слышала. Возможно, сама атмосфера самолёта, дорожного знакомства, общие переживания помогали людям говорить искренне, высказываться откровенно. Кроме того, они сейчас вдвоем, в большой компании миссис Линеан наверняка не стала бы обсуждать такие темы. Маргарет заинтересовалась сидевшей рядом женщиной.
— Как вы считаете, не лучше ли для самой преступности быть, так скажем, неорганизованной?
— Конечно же, нет. При организованной не допускается никакой анархии. У каждой банды своя территория, и они, как правило, не переступают черту. Так лучше во многих отношениях.
Маргарет удивилась, что собеседница абсолютно спокойно говорит об этой жгучей проблеме.
— А как же малообеспеченные люди, те бедняги, что проигрывают в казино последние гроши, по сути, не имея шансов на выигрыш? А несчастные девушки, которые губят себя на панели?
— Знаете, если быть честной, меня это не очень волнует. — Маргарет напряженно всматривалась в ее лицо, пытаясь понять, насколько женщина искренна. — Я делаю обувь, это моя работа и кусок хлеба тоже. Собственно, не сама делаю, а руковожу обувной фабрикой. У меня обувь получается дешевой и практичной, служит пять — десять лет. Хотите — пожалуйста, можно купить кое-где подешевле, спору нет, но потом не жалуйтесь, если дней через десять она у вас порвется. Все это знают, и тем не менее некоторые покупают. Но я делаю и буду делать хорошую обувь, несмотря ни на что. Что поделаешь, если дурак покупает заведомое барахло, — дураку свою голову ведь не приставишь. И, если кто-то проигрывает деньги в карты, вместо того чтобы потратить их на ужин, это тоже не моя проблема.
— Вы когда-нибудь сами были бедной?
Миссис Линеан засмеялась.
— Коварный вопрос. Нет, признаюсь, не была. Дед, правда, начинал простым сапожником, отец же основал фабрику и передал ее мне, так что о жизни «внизу» я знаю немного. А вы?
— Тоже не очень, хотя, думаю, у людей есть веские основания, когда они воруют, играют или продают свое тело. Дело, к сожалению, не просто в глупости. Это жертвы жестокой системы.
— Говорите ну прямо, как коммунистка, — заметила миссис Линеан, но в ее словах не было никакой враждебности.
— Социалистка, — поправила ее Маргарет.
— Это хорошо. Во всяком случае, у вас есть убеждения. С годами жизнь меняется, и мы меняем свои убеждения, однако это довольно трудно, если изначально у тебя их не было. Нет-нет, не думайте, я не хочу показаться циничной. Я вообще считаю, что изменять высоким целям и идеалам нельзя, надо лишь учиться у жизни и корректировать их. Ну как, не надоела я еще вам со своими нравоучениями? Извините «старушку», сегодня мне исполнилось сорок.
— Примите мои искренние поздравления.
«Очень занятная женщина», — подумала Маргарет. Обычно ей не нравились люди, которые приспосабливались к жизни, но миссис Линеан не такая, она учит становиться мудрее, набираться опыта.
— А у вас есть идеалы?
— Не знаю, не думала об этом. Хочу делать хорошую обувь, вот и все, пожалуй. Конечно, далеко до идеала, но для меня это важно, я люблю свою работу, и она мне многое дает. Живу довольно обеспеченно, взрослые сыновья ни в чем не нуждаются, трачу уйму денег на тряпки. Другое дело, если бы я делала дрянную обувь, тогда я бы чувствовала себя мошенницей или даже преступницей, не намного лучше вот этого Фрэнки.