С тех пор как Джоди сбежала, с Элизабет Ренни творится что-то странное. Она становится моложе. Однажды утром она обнаружила, что коричневые пятна на руках исчезли. На следующий день волосы стали заметно гуще. Она катается на велосипеде Джоди по двору, и у нее не болят ноги! Когда Лора или Гленн звонят узнать новости о Джоди, Элизабет Ренни огрызается, как подросток. Лора говорит себе, что голос матери кажется таким высоким из-за помех на линии. Она понятия не имеет, что мать сменила свои старые лакированные туфли без каблука на мягкие черные балетки; что ее старческая бессонница перешла в глубокий сон без сновидений. Она в жизни не поверит, что Элизабет Ренни способна двадцать раз коснуться носков, как будто у нее все кости встали на место.
Она опять чувствует волнение юной девушки и заново знакомится с нетерпением и желанием. Она знает, что Джоди собирается в Калифорнию, и постоянно думает обо всем, чего не видела. Элизабет Ренни ждет внучку и не запирает дверь и, как только Джоди наконец приходит в ночь перед отъездом, хватает ее за руку и не отпускает. Она засыпает ее вопросами. Когда Джоди рассказывает, что у великана нет душа и ей приходилось мыть волосы в раковине, Элизабет Ренни загоняет ее под горячий душ. Она идет за внучкой в ванную и продолжает болтать, пока Джоди моется. От пара кожа Элизабет Ренни краснеет; волосы вьются вокруг лба. Джоди выходит из душа и видит молодую женщину, протягивающую ей полотенце. Джоди машет ей рукой, чертя круги в облаках пара.
— Не говори, куда вы едете, — наставляет Элизабет Ренни. — Еще проболтаюсь ненароком.
— В Сан-Франциско, — сообщает Джоди.
— Не говори! — повторяет Элизабет Ренни. Она идет за Джоди и сидит на кровати, пока внучка сушит волосы полотенцем. — Гостиница или мотель?
— Не знаю, — отвечает Джоди. — Напишу, как приедем.
Джоди достает из шкафа чемоданчик и кладет в него хлопковое платье, две белые футболки, белье, пару сандалий, черепаховые гребни. Она все время представляет, как прилетает в Калифорнию одна Она стоит рядом с серебристым багажным транспортером и ждет чемодан. Над самой головой проносятся самолеты, сотрясая своим ревом бетонный пол.
Они спускаются по лестнице. Джоди ставит чемодан у двери. Достает из-за холодильника банку диетического лимонада и с громким хлопком открывает. Она чувствует себя столетней старухой. Синдбад запрыгивает на стойку и трется о плечо Джоди. Она не жалеет, что лгала великану насчет больницы, но каждая ложь отнимала у нее кусочек души. Джоди отпивает лимонад, но обливается.
— Я немного нервничаю, — говорит она. — Вот и все.
Элизабет Ренни лезет в железную банку якобы из-под муки, достает немного денег и кладет на стол. Джоди глядит на деньги. Если бы внутри ее не было пусто, она разразилась бы слезами.
— Возьми, — говорит Элизабет Ренни, поскольку Джоди медлит.
Джоди сует деньги в карман. Она обнимает Элизабет Ренни и с удивлением замечает, какой маленькой стала бабушка.
Джоди отстраняется, берет тряпку и вытирает пролитый лимонад. Потом споласкивает тряпку и глядит в окно над раковиной. В соседнем доме горят огни: на кухне и в спальне на втором этаже. Хотя на западе еще светло, темнота окутала лужайку, и дом Вонни и Андре кажется маленьким и далеким. Джоди нечаянно прикусывает губу и чувствует вкус крови. Пора.
Звонит телефон. Джоди с бабушкой глядят друг на друга. Звонок тонкий, высокий, и Элизабет Ренни не двигается. Это Лора, кто же еще, и она в жизни не поверит, что никого нет дома. Когда звонок окончательно надоедает, Элизабет Ренни поднимает трубку и быстро кладет ее на место. Наверное, Джоди просто привыкла к заколотым волосам бабушки, но она готова поклясться, что со спины той не дашь больше восемнадцати.
— Вперед, — говорит Элизабет Ренни внучке, слегка сюсюкая, будто разговаривает с одной из своих кошек.
Джоди поднимает чемодан и идет к двери. Оглянувшись, она видит, что бабушка уже отвернулась и роется в шкафчике с кошачьим кормом. Телефон снова начинает трезвонить, и Элизабет Ренни вставляет в магнитофон Джоди кассету с Тиной Тернер. Поразительно, как музыка заглушает все прочие звуки и заполняет пустую комнату, вечно новая и свежая, даже если звучала уже тысячу раз.
Джоди находит великана во дворе. На нем старые джинсы и белая футболка.
— Эдди, — говорит Джоди, и оба вздрагивают. — Нам пора.
Он заходит в дом и надевает бело-голубую полосатую рубашку поверх футболки. Он не в силах прикоснуться к секретному сейфу в курятнике, но выносит чемоданы на улицу. Джоди уже ждет на дороге. Задняя дверь такси, которое она вызвала, распахнута. Таксист глотает воздух и не шевелится, пока великан открывает багажник и убирает чемоданы.
Водитель не произносит ни слова, но время от времени смотрит на великана в зеркало заднего вида. Он знает, что потеряет сознание, если великан заговорит с ним, но юноша и девушка молча смотрят в окна.
Ноги великана прижаты к водительскому сиденью; у него сводит бедра, оттого что пришлось сложиться и забраться в машину. Он вспоминает ночь своего приезда на остров; деревянную скамью, на которой сидел на пароме, и качку в темноте. Пахло сигарным дымом, шел дождь, и черное пальто кололо шею. В десять лет ему хватало ума выходить на люди только ночью. А сейчас почти полдень. Джоди запланировала долгое путешествие. В аэропорту округа Дьюкс Джоди могут узнать, поэтому они летят из бостонского аэропорта Логан. Джоди замаскировалась: намотала на голову шарф и нацепила солнечные очки в стальной оправе. Она не понимает, что, пока великан рядом, на нее никто лишний раз не посмотрит.
Когда они подъезжают к запруженной пристани и выходят из такси, великана слепит солнце. Джоди расплачивается с водителем, а великан забирает чемоданы из багажника. У него кружится голова. Джоди достает билеты и по дороге к парому проверяет в блокноте, все ли взяла Людей слишком много, и великану нечем дышать. Джоди не замечает, что люди пялятся, но великана не обманешь. Он смотрит прямо перед собой, пытается сосредоточиться на пароме и белой пене там, где волны разбиваются о нос корабля. Но солнце стоит прямо над головой, и с каждым шагом великану приходится продираться через собственную тень.
— Черт, — говорит великан, когда они подходят к деревянному трапу.
Джоди вспоминает вкус своей крови. Ей не хватит сил, чтобы удержать великана, даже если она попытается.
— Я забыл в такси билет на самолет, — сообщает великан.
Он роняет чемоданы и поворачивается.
— Погоди, — просит Джоди.
На ней открытое платье без рукавов и белые кожаные сандалии. Подол платья колышется от ветерка.
— Я мигом, — обещает великан.
Он бежит, и толпа расступается. Пространство за его спиной заполняется людьми, которые пытаются сохранить невозмутимость, благополучно избегнув опасности. Несмотря на толпу, Джоди долго видит великана: вот он пробегает мимо билетной кассы, стоянки такси, парковки… В хлопковом платье ей не жарко даже на солнце. Это хорошо, ведь в автобусе в аэропорт будет еще жарче. С последним гудком Джоди поднимается на паром и встает на верхней палубе у перил. Она знает, что великан уже на полпути домой, но все равно высматривает его на берегу даже после того, как паром отчаливает. Вода похожа на стекло, зеленая и прозрачная, и паром не в силах надолго возмутить ее гладкую поверхность. Они движутся к материку, и след за кормой тает, будто стирая всю память о прошедшем.
На похоронах ее родители не глядят на тебя. Твой приход — ошибка. Ты знаешь, что они могут читать твои мысли. Смерть их ребенка преследует тебя. Когда ты мысленно произносишь имя девочки, что-то внутри тебя рвется, и все же ты по десять раз на дню думаешь: «Слава богу, что это не мой ребенок». Всю дорогу с похорон ты потираешь в пальцах четвертак, но силовое поле, как ни странно, исчезло, и симптомов нет. Остановка на обочине, чтобы поплакать, — это не симптом.
Каждый день ты говоришь сыну, что он не виноват. Он пребывает в опасном смятении. Кто-то сказал ему, что умершие возвращаются на землю, и теперь он ждет возвращения подруги. Он говорит, что видит ее тень на лужайке; он готов к ее возвращению. Он куда-то пропадает каждый день, но вы с мужем решили не беспокоиться. Ему нужно побыть одному. А потом ты ради тренировки едешь из магазина с покупками для соседки и видишь, куда ходит твой ребенок. Дом девочки уже внесен в списки торговцев недвижимостью, но твой сын ждет у него свою подругу. Ты останавливаешься и зовешь его, требуешь, чтобы он забрался в машину. Давишь на газ, чтобы поскорее убраться от пустого дома. Сын сидит, прислонившись к дверце. На нем красные шорты и рубашка с короткими рукавами и тремя расстегнутыми пуговицами. Ты говоришь ему, что никто не возвращается. Ты велишь перестать ждать, объясняешь, что девочка будет жива в его памяти. Большинство людей, уверяешь ты, умирают лишь в глубокой старости, лет в сто, не меньше, старые, как черепахи, как деревья.
— Ты никогда не умрешь, — говорит он.
Ты ведешь машину.
— Если ты умрешь, — обещает он, — мы с папой тоже умрем.
Ты держишь руль обеими руками. Ты не плачешь.
— Нет, — возражаешь ты. — Вы с папой не умрете. Смерть — личное дело каждого.
На подъездной дорожке он молча выходит из пикапа. Тебя тревожит, что он внезапно начал бояться громких звуков. Он ударяется в слезы от взвинченных голосов и собачьего лая. Он отрешен, его больше не интересуют домашние животные и новые игрушки. То, чего ты ждала, наконец-то случилось. Одежда, купленная на Рождество, стала ему мала. Хотя он все еще ниже большинства ровесников, ты, измеряя его рост на стойке, против воли начинаешь плакать. Но сыну, похоже, все равно. Он стал горбиться. Хотя он ничего не просит, твой муж хочет чем-то заинтересовать его. Он покупает мяч и кольцо и прибивает кольцо к стене сарая. Педиатр предупредил, что Саймон никогда не будет высоким, даже если продолжит расти с такой же скоростью. Лавров в баскетболе ему не сыскать. И все же твой муж учит его правилам игры. Ты слышишь стук мяча по пыльной земле — они оттачивают технику ведения. Ты наблюдаешь через окно. Сначала сыну неинтересно, он стоит, скрестив руки, пародией на взрослую скуку, пока твой муж забрасывает в корзину мяч за мячом.