Она каждый раз колебалась, но никому не отказывала, а затем, приостановившись перед костром, прыгала испуганно и неумело.
Удивительно, но девушки не подшучивали над ее неопытностью. Не было даже слышно бесстыдного смеха, который сопровождал неудачу любой другой барышни. Они смеялись, как младший смеется в присутствии старшего, как слуга — перед лицом господина. В их голосах и манерах проскальзывала вежливость, присущая льстецам.
Скорее всего, незнакомка приходилась дочерью какому-нибудь богатому горожанину, греческому купцу.
Я хотел узнать что-нибудь о Рине и, когда появилась возможность, подозвал к себе Еленицу. На мой вопрос, кто эта девушка, она широко раскрыла глаза:
— Приехала из Греции, ее отец очень большой человек... понимаете?
— Понимаю... Значит, она здесь гостья...
— Да...Так...
Я привык, что в церковном квартале ко мне обращаются с такой обходительностью, словно я наследник престола. Присутствие дочери «очень большого человека» на празднике оттеснило меня на второй план и слегка задело мое самолюбие.
Странно, что девушки не знакомили нас, двух значимых представителей высшего общества. Видя их бездействие, я решил проявить инициативу.
Сейчас я не могу вспомнить, с какими словами обратился к ней. О своем статусе я тогда не подумал. Она ответила по-гречески, причем очень нерешительно, что так несвойственно благородным, высокомерным барышням.
Почему-то я не предполагал, что девушка может не знать турецкого языка. Положение оказалось незавидным: я не мог уйти, потупив взор, так и не поговорив ' с ней, — это было бы оскорбительно для меня. К счастью, на помощь подоспела Стематула, которая выступила в роли переводчика.
Но беседа наша не заладилась, и после нескольких избитых фраз я был вынужден откланяться.
Второй раз я увидел эту аристократку в церкви. Она бросила всех своих подруг и стояла в уголке одна, наблюдая за богослужением с тем же отстраненным видом, с каким ранее смотрела на игры возле огня.
С трудом пробираясь сквозь толпу, я медленно обошел всю церковь. Рины не было. Будь она здесь, ее остроносое личико мелькнуло бы где-то. Более того, я не сомневался, что она стала бы искать меня и наверняка нашла бы. По всей вероятности, она сильно провинилась, раз мать не выпустила ее из заточения даже в честь праздника. А вдруг ее поймали, когда она гуляла с незнакомым мужчиной в Турунчлуке или где-то еще? Если верить Стематуле, от этой девушки можно было ожидать чего угодно.
Я наступил на ногу какой-то пожилой мадам, а когда просил прощения, невольно глянул в толпу и увидел, что незнакомка смотрит на меня из дальнего угла церкви.
Я недоумевал: к чему это внимание, ведь раньше, в саду, она была так холодна со мной? Но стоило мне перехватить взгляд, она внезапно отвела глаза и как будто попыталась спрятаться за колонной. Все это было довольно странно.
Служба подошла к кульминации. Священник в роскошной, расшитой золотом пелерине поверх облачения громко говорил какие-то слова, вероятно преисполненные значимости, а соседские дети в вышитых шелковых жилетках поверх рваных роб хором вторили ему.
В толпе коленопреклоненных прихожан я различил лица некоторых своих подруг.
Вот Марьянти стоит впереди других, а на ее великолепные волосы ложится отблеск пламени свечей, вот Еленица — она то и дело подносит платок к глазам, Стематула с нарядной свечой, которую я ей купил. Она держит ее чуть выше головы, словно бросая вызов всей церкви... Бедная Стематула, этой ночью дорогая свеча позволила ей единственный раз в жизни оказаться впереди всего квартала. Вторая свеча покачивалась у меня в руке, словно посох. Опасаясь сплетен, я не осмелился зажечь ее. Столкнись я с Риной, я, может быть, отдал бы свечу ей, но теперь я точно знал, что Рина уже не придет. Несомненно, в этом деле был замешан мужчина. Может, какой-то похотливый уличный торговец, из тех, что бренчат мелочью в кармане шаровар, или задиристый молодой грек, оборванец из соседнего дома...
От запаха ладана и пота у меня запершило в горле, глаза начали слезиться. Пока я пробирался к двери, я вновь глянул туда, где стояла незнакомка, и опять заметил, что она смотрит на меня. Хотя вокруг было столько интересного.
Планы изменились. Дойдя до двери, я повернул назад и медленно, шаг за шагом, стал приближаться к тому месту, где стояла она.
Девушка смотрела в другую сторону, и я был абсолютно уверен, что она ни за что не обернется. Но так отчетливо я чувствовал, что ей известно о моем медленном приближении и о тех усилиях, которые я прилагал, чтобы пробраться сквозь толпу.
Вскоре нас разделяли всего восемь-десять шагов, и только тогда я остановился и взглянул на нее без всякого смущения. Смущаться было нечего — прихожан интересовало только красочное огненное действие, сопровождаемое песнопениями. Она знала, что я не отрываю от нее глаз, но, разумеется, не смотрела на меня.
Ее лицо в профиль напоминало лик Богородицы с младенцем на руках, изображенной на противоположной стене: лицо маленькой девочки и молодой женщины одновременно. Несмотря на жару, голова девушки была покрыта черным кружевным платком.
На ней был серый мужской плащ с поднятым воротником, из-под которого виднелся подол темно-синей плиссированной юбки и замшевые черные туфли на высоких каблуках.
Выходя из церкви, я вновь столкнулся с ней. На этот раз девушка открыто, без стеснения кивнула мне и исчезла в толпе вместе с подругами, которые вновь столпились вокруг нее.
На следующее утро я подозвал к себе Стематулу, чтобы задать вопрос:
— Ты все знаешь, Стематула... Я хочу спросить у тебя кое-что. Но если ты не ответишь честно, ссоры не избежать.
Девушка подняла на меня изумленные глаза и усмехнулась:
— Зачем же мне вам лгать, Кемаль-бей?
— Даешь слово?
— Даю...
— Ты знаешь, о чем я хочу спросить?
— Знаю... Вы спросите, где Рина.
Я растерялся. Стематула так быстро разгадала мой секрет и имела наглость так открыто говорить об этом, что я не мог скрыть досаду. Немного жестко я произнес:
— Что ты хочешь сказать, Стематула?.. Какое мне дело до Рины? С чего я должен спрашивать о ней у тебя?
Стематула прекрасно поняла, что моя ярость — не более чем следствие удивления, поэтому ответила, глядя мне прямо в глаза:
— Кемаль-бей, вы что думаете, я не знаю?
— О чем?
— Хотите, чтобы я сказала?
Положение становилось опасным. Нужно было спасать девушку во что бы то ни стало.
Я еще больше повысил голос и произнес таким тоном, словно отчитывал служанку:
— Молчи, и слышать не хочу этих глупостей. Я собирался спросить совсем о другом. А ты плетешь неизвестно что. При чем тут Рина? И зачем я с вами общаюсь! — И, не оборачиваясь, я быстро пошел прочь.
Стематула замерла на мгновение, а затем последовала за мной:
— Извините, Кемаль-бей... Вы сердитесь на меня? Что я такого сделала?..
Было понятно, что опасность миновала, и я остановился:
— Как тебе не стыдно, Стематула. Рина, ты, Пица, Марьянти, Еленица — все вы подруги... Мы постоянно вместе смеемся, перешучиваемся... Разве можно говорить такие гадости?
— А что я сказала?
Стематула перекрестилась, при этом в ее широко распахнутых глазах блеснула напускная наивность.
— Не говорила, но я знаю, что ты за человек...
— Простите, Кемаль-бей...
— Браво, Стематула... Так-то лучше... Когда я вижу Рину, я беседую с ней так же, как и с тобой, и с Пицей, и с Марьянти... Но почему я должен беспокоиться о ней, когда не вижу?
Стематула перевела дух и поспешила меня заверить:
— Вы правильно говорите, Кемаль-бей...
— Разумеется, я прав...
— А у меня спросить что хотели?
— Что же я хотел у тебя спросить? Да, я ведь собирался что-то у тебя спросить. Из-за тебя забыл... А, вспомнил: кто эта барышня, которую мы встретили вчера вечером?
— ?..
— Ну та, что была в церковном саду. Такая красивая барышня... Чудесные глаза, волосы...
Глаза и зубы этой девушки мне довелось увидеть лишь мельком, и я сомневаюсь, что узнал бы ее, даже если бы она стояла прямо передо мной. Но нужно было показать Стематуле, что я не собираюсь скрывать от нее свой интерес к какой-то барышне. Это помогло бы свести на нет разговоры о Рине, поэтому я восхвалял девушку как мог. Я вовсе не был влюблен в незнакомку, которая прошла передо мной в ту ночь огня. Но моим близким подругам не обязательно было об этом знать.
Не думаю, что Стематула, этот тертый калач, поверила в мою сказку. Но сочла, что позволить себя убедить будет вернее.
Вот только она ничего толком не могла рассказать о незнакомке, мямлила и лишь повторяла слова Еленицы: «Ее отец греческий богач, очень большой человек».
— Когда она приехала?
— Да уж неделю назад... дней пятнадцать как... Я не знаю.
— Зачем она приехала?
— У нее здесь дядя... очень большой человек...
— В Миласе?
-Э...
— Чем он занимается?
— Не знаю... крупный торговец...
— Но ты знаешь, что он торговец...
— Так говорят...
— Хорошо, Стематула... Спасибо...
Я попрощался со Стематулой и собрался уходить. Но она не отставала от меня, хотя мы уже перешли границу квартала.
— Кемаль-бей, я хочу вам что-то сказать...
— Что такое?
— Только вы никому не рассказывайте.
Начинались новые проблемы.
— Хорошо, Стематула. Никому не расскажу, — заверил я.
— Клянетесь? Если скажете, будет очень, очень плохо... Потому что мне велели молчать...
— Понятно... Я никому не скажу.
— Вечером вам все девушки говорили неправду. Эта девушка вовсе не гречанка, она османка.
— То есть живет в Османской империи, как и вы?
— Не только... Она османская женщина... Мусульманка.
— Ты правду говоришь?
— А зачем мне врать?
— Ну хорошо, а почему же она не знает турецкого?
— Знает, специально не показала этого. Чтобы вы не поняли...
— А с вами она все время говорила по-гречески...