Бренор твердо намерен развязать войну. Он так решительно настроен, что не думает о страданиях, смертях, болезнях, прочих несчастьях, которые война неизбежно принесет жителям этих земель; он утверждает, что обязан исправить свою ошибку, совершенную сто лет назад, и искоренить зло, ставшее ее следствием.
Я не могу начать войну. Да, я полностью согласился со словами Кэтти-бри, да, я поверил, что ее устами говорила сама богиня Миликки, но я все равно не могу развязать войну!
И не буду, говорю я; и все же я боюсь… Но нет, я не позволю Бренору так поступить. Даже если его слова насчет природы орков – истинная правда, и скорее всего так оно и есть, все равно нынешнее положение вещей, по-моему, лучше, чем открытый конфликт, которого так жаждет Бренор. Возможно, я излишне осторожен, и мне мешает мой личный жизненный опыт, но на суждения Бренора тоже влияет чувство вины, и он пытается исправить свою ошибку, как он видит ее, и считает войну возможностью искупления.
Разве его бремя легче моего?
Скорее всего, наоборот.
Он сломя голову бросится навстречу несчастьям, ради себя, ради свой чести и наследия, ради всех добрых жителей Серебристых Болот. Этого я боюсь больше всего, и как его друг я должен его остановить, если сумею.
Мне остается только собрать в кулак всю свою волю при мысли о предстоящем противостоянии, потому что я еще никогда не видел Бренора настроенным так решительно, никогда не видел его таким уверенным в правильности своих действий. Он до такой степени уверен в себе, что если я попытаюсь отговорить его, дело может дойти до драки!
И еще я боюсь возвращаться в Мифрил Халл. Мой последний визит в этот город был не слишком приятным, потому что мне больно сознавать, что я, следопыт, открыто действовал против дворфов и эльфов на стороне орков. Ради «мира», повторяю я себе, но ведь в конце концов эта отговорка оправданна лишь в том случае, если предостережение Кэтти-бри, предупреждения Миликки – ошибка. Но если орков нельзя считать разумными существами, которым от рождения предоставлено право выбора, тогда…
Я последую за Бренором в Мифрил Халл. Если орки-разбойники так свирепствуют в округе, как описывает Бренор, то, уверен, я найду отличное применение своим клинкам, и вместе с Бренором мы будем охотиться на бандитов и убивать их безо всяких колебаний и угрызений совести.
Но я не буду развязывать войну.
Эта пропасть слишком широка.
Может быть, я неправ, может быть, плохо с моей стороны надеяться, что вопрос разрешится сам собой еще до нашего прибытия? Надеяться на то, что Королевство Многих Стрел недвусмысленно докажет правоту Кэтти-бри?
«Где здесь детская?» – снова слышу я ее голос, он часто звучит у меня в ушах, этот боевой клич на древнем языке дворфов, произнесенный с жестокостью, достойной дочери короля Бренора Боевого Топора. И несмотря на то, что Кэтти-бри много лет говорила с дворфским акцентом, несмотря на то, что она умеет сражаться не хуже мужчины, на сей раз ее боевой клич показался мне неуместным и причинил душевную боль.
А как же тогда Нойхейм, гоблин, которого я знал когда-то и который показался мне достойным существом, не заслужившим своей жестокой судьбы?
И под этим я подразумеваю вопрос: а как же тогда быть с Дзиртом?
Мне хочется отвергнуть послание Миликки; некогда я заявил, что этой богине принадлежит мое сердце, и я знал, что это истинно и правильно. Но сейчас я хочу отказаться от нее, отчаянно хочу и все-таки не могу. Возможно, жестокая правда Фаэруна состоит в том, что гоблины и свирепые великаны – просто чистое зло, что они не воспитаны во зле, а появляются такими на свет.
Скорее всего, мое восприятие этой истины искажено воспоминаниями о прошлом, когда я решительно отказался от, казалось бы, неизбежного пути, для которого был рожден. И возможно, это искажение восприятия несет опасность.
В глубине души послание Миликки ранит меня, и эта рана и есть мое бремя. Может быть, сейчас настал момент, когда уже не осталось места для оптимизма и надежды на то, что добро все же существует? Может быть, это мировоззрение, путеводная звезда моего существования, просто неприменимо к черному сердцу орка?
Могу ли я начать войну?
Я иду этой дорогой, полный сомнений, но все же охотно, потому что душу мою раздирают противоречия. Я хочу знать, я должен знать! И я боюсь узнать правду.
Увы, столь многое изменилось, но многое осталось прежним. Магическая чума ушла, и все же, по-видимому, назревают новые неприятности. И мы идем по дороге, которая уводит нас в непроглядную тьму, в Гаунтлгрим, на поиски потерянного друга, а потом, если нам удастся выжить, – в центр могучей бури.
Но несмотря на все это, я никогда не чувствовал себя таким счастливым.
Дзирт До’Урден
Глава 9После заката
– Ты не должен был меня останавливать, – прошипела Далия, когда Энтрери вернулся в комнату, которую они делили в Порту Лласт, на верхнем этаже гостиницы под названием «Приют каменотеса», приткнувшейся у восточного утеса, окружавшего город. Далия сидела у единственного окна, глядя на запад, на пристани и морские волны, накатывавшие на берега ожившего города ожившего в большой степени благодаря усилиям их отряда. Солнце низко висело над горизонтом, близились сумерки.
– Опять ты за свое? – недовольно фыркнул Энтрери. Он вернулся после позднего ужина с остальными тремя спутниками, в котором Далия, пребывавшая в отвратительном настроении, отказалась участвовать.
Далия резко развернулась, посмотрела на мужчину, наморщив лоб, с выражением неутихающего гнева, которое теперь не покидало ее лица. Волосы ее снова были заплетены в косу на макушке, хотя она уже некоторое время не преображалась в воительницу, а магические синие татуировки на лице сегодня вечером показались Энтрери особенно угрожающими: женщина чем-то напомнила ему хищную кошку. Она повернулась и с упрямым видом склонила голову набок. По крайней мере у него создалось такое впечатление.
– Как ты считаешь, он нас преследует? – спросила она.
– Нет.
В действительности ассасин понятия не имел, собирался ли Дзирт следовать за ними из Долины Ледяного Ветра, да и в любом случае его это не слишком волновало. Во всяком случае, не настолько сильно, как Далию, которой этот вопрос явно не давал покоя. Скорее всего, Дзирт остался в Долине Ледяного Ветра, как он и дал им понять раньше. Возможно, зализывал раны и искал способ восстановить свою репутацию среди жителей Десяти Городов, решил Энтрери; ассасин помнил выражение боли, появившееся на лице Дзирта в ту минуту, когда стражники отказались впустить их в Брин-Шандер.
Энтрери считал, что Дзирту следовало пойти с ними, хотя Далия старалась сделать их совместное путешествие весьма проблематичным.
А возможно, этого просто хотелось самому Энтрери: могучий и искусный воин-дроу рядом никогда не помешает. И когда он это понял, то немало удивился самому себе.
– Он захочет отомстить, – настаивала Далия. – Ты не должен был мне мешать!
Энтрери рассмеялся над ее словами.
– Он заслужил смерть! – выпалила Далия, вскочила со стула, стремительно пересекла комнату и остановилась перед мужчиной.
– Разве ты забыла, что это мы – ты и я – предали его? – усмехнулся Энтрери. – И Дзирт тебя простил и ни разу не упрекнул меня в…
– Просто я ему надоела, – перебила его Далия, словно это объясняло ее неожиданное нападение на дроу. При этом она ткнула пальцем в грудь Энтрери, и человек в очередной раз улыбнулся: поведение женщины явно забавляло его.
И поэтому Далия замахнулась, чтобы ударить его по лицу.
Но он оказался проворнее, схватил ее за запястье и резко опустил руку, причинив ей боль.
– Я не Дзирт До’Урден, – спокойно произнес он. – Если ты на меня нападешь, я буду сражаться.
– Нам уже приходилось сражаться, – напомнила ему Далия.
– Да, но прежде я не понимал действия твоего странного оружия, – произнес ассасин таким голосом, от которого стыла кровь в жилах его многочисленных жертв уже много десятков лет; обычно за этим следовал смертельный удар клинка, обагрявшегося этой самой кровью. – Но теперь я знаю, как ты сражаешься, знаю все твои трюки. Не сомневайся: если ты нападешь на меня, я убью тебя.
Он разжал пальцы и отбросил в сторону руку женщины, и Далия отступила на шаг назад; на лице ее появилось выражение одновременно дикой ярости и любопытства. В окно, находившееся у нее за спиной, видно было, что солнце село, и длинные тени уступили место полумраку.
– Значит, именно это тебе нужно? – догадался Энтрери. – Именно этого ты желала всю жизнь?
Далия выпрямилась, расправила плечи, но, казалось, не могла найти ответа.
– Потому что ты трусиха? – спросил Энтрери.
Руки женщины машинально потянулись к посоху; оружие, разделенное на две секции, было укреплено в петле на поясе слева.
Артемис Энтрери снова улыбнулся, и Далия остановилась, не успев схватиться за посох.
– Зачем это, Далия? – спросил он негромко. – К тебе вернулся сын, и он простил тебе все, несмотря на то, что ты не можешь найти сил простить саму себя. Долго еще ты будешь ненавидеть свое отражение в зеркале?
– Что ты можешь об этом знать?
– Я знаю, что ты набросилась на Дзирта с оружием потому, что он отверг тебя, – ответил Энтрери. – И еще я знаю о той игре, которую ты ведешь.
Она с интересом склонила голову к плечу, словно предлагая ему продолжать.
– Ты хочешь найти любовника, который подтвердил бы твое мнение о тебе, то, за что ты ненавидишь себя, – сказал Энтрери. – Найти того, кто в битве с тобой окажется достаточно силен и ловок, чтобы убить тебя и наконец даровать тебе покой. Ну что ж, держись, эльфийка, потому что ты; встретила меня.
Далия отшатнулась, пристально глядя на Энтрери, явно не зная, что говорить, что делать.