кончательно поправиться. Только спустя месяцы я понял истинную причину. Дело было не в ребенке, а во мне. Со дня нашей первой встречи я жил в паническом страхе, что могу потерять Грейс. Однажды это случилось еще до нашей свадьбы, а с тех пор как болезнь сделала меня наполовину инвалидом, во мне поселилась предательская мысль, что без меня ей будет лучше. Общий ребенок снял бы все вопросы о возможном уходе Грейс, развеял бы мои страхи. Она настаивала на аборте? Разве это не доказывало, что она жаждет свободы, что я ее теряю! Примите все это во внимание, и вы поймете, почему я так разошелся в тот вечер. Я нападал, проявляя хватку бульдога и изощренность ловкого адвоката, я пал так низко, что достал из бумажника газетную вырезку и заставил Грейс ее прочитать. РОЖДЕННЫЙ В ТУАЛЕТЕ МЛАДЕНЕЦ ВЫБРОШЕН НА ПОМОЙКУ. В глазах у Грейс стояли слезы. Так нечестно, сказала она. Какое отношение к нам имеет этот… этот ужас? Ты рассказываешь мне про мертвого младенца в Дахау, про бездетные супружеские пары, теперь подсовываешь мне эту заметку в газете. Что происходит, Сид? Я ведь пытаюсь спасти наш брак, больше ничего, неужели ты этого не понимаешь?
На следующее утро я проснулся рано и, приготовив завтрак, пришел с подносом в спальню за минуту до семи, когда должен был прозвенеть будильник. Я поставил поднос на тумбочку, отключил сигнал и уселся рядом со спящей Грейс. Она открыла глаза, и я начал ее целовать — щеки, шею, плечи. Я прижимался к ней лицом и просил простить меня за вчерашнее идиотское поведение. Выбор за тобой, сказал я, и какое бы решение ты ни приняла, я готов его поддержать. Моя красавица по утрам никогда не страдала заторможенностью и потерей сообразительности, она всегда просыпалась в секунду, как солдат на привале или ребенок, мгновенно переходящий от глубокого сна к дневной реальности. Вот и сейчас она обвила меня руками и, не говоря ни слова, по-кошачьи замурлыкала, давая мне понять, что я прощен и недавняя ссора забыта.
Я подал ей завтрак в постель. Апельсиновый сок, кофе с молоком, два яйца в мешочек и тост. Аппетит у нее был отменный, никаких признаков тошноты или утреннего недомогания. Я пил свой кофе с тостом и думал про себя, какая же она красивая. Пусть в меня ударит молния, если я когда-нибудь забуду эту минуту и это счастье — быть с ней рядом.
— Мне приснился странный сон, — заговорила Грейс. — Из разряда полубезумных, запутанных сновидений, переходящих одно в другое. И при этом все поразительно отчетливо, реальнее самой реальности. Ты знаешь, как это бывает.
— И ты запомнила, что тебе снилось?
— Да, но что-то уже ушло. Самое начало. А потом мы с тобой и мои родители вместе искали для нас новое жилье.
— Квартиру побольше?
— Дом. Не в Нью-Йорке и не в Шарлотсвилле. В каком-то незнакомом городе. Мой отец предложил съездить на бульвар Синей Птицы. Откуда, по-твоему, я это взяла?
— Не знаю, но название красивое.
— Во сне ты тоже так сказал. «Название красивое».
— Ты уверена, что сейчас все происходит наяву? Может, мы оба спим и видим один сон?
— Не болтай глупости. Мы ехали в отцовской машине на заднем сиденье, и ты сказал, обращаясь к моей матери: «Название красивое».
— А что потом?
— Мы подъехали к старинному дому, скорее даже особняку. Внутри было пусто, никакой мебели; огромные комнаты, как баскетбольная площадка или музейные залы, по которым прокатывалось эхо наших голосов. Мои родители поднялись наверх, а я захотела посмотреть цокольный этаж. Ты сопротивлялся, и мне пришлось буквально тащить тебя за руку. Там тоже была анфилада пустых комнат, и в последней из них обнаружился люк. Открыв его, я увидела уходящую вниз лестницу. Я начала спускаться, ты за мной. В нас обоих проснулось любопытство, это смахивало на приключение: два подростка в заброшенном доме, немножко испуганные и вместе с тем радостно возбужденные.
— Лестница длинная?
— Метра три-четыре.
— Ну… дальше.
— Мы очутились в небольшой комнате с низким потолком, полностью заставленной библиотечными стеллажами. И все находившиеся там книги были написаны тобой, Сид. Сотни, тысячи книг с именем одного автора на корешке: Сидни Орр.
— Жутковатая картина.
— Нисколько. Я гордилась тобой. Посмотрев книги, я обошла всю комнату и вдруг наткнулась на дверь. Она была не заперта. За дверью оказалась роскошная уютная спаленка. Персидские ковры, мягкие стулья, картины на стенах, кровать с шелковыми подушками и стеганым одеялом из красного атласа. На столе курились благовония. Я позвала тебя, и не успел ты переступить порог, как я на тебе повисла и начала целовать взасос. Я была вся мокрая от желания.
— А я?
— У тебя стоял так, что дух захватывало.
— Рассказывай дальше. Может, я побью свой же рекорд.
— Мы быстро разделись и в постели набросились друг на друга, как два голодных зверя в горячем поту. Это было нечто. Мы кончили вместе и тут же, без передышки, снова занялись любовью.
— Звучит как порнофильм.
— Это было настоящее безумие. Я не знаю, долго ли это продолжалось, но в какой-то момент мы услышали шум отъезжающей машины. Нам было не до них. Далеко не уедут, решили мы. После всех этих акробатических этюдов сил у нас не осталось. Я даже уснула, а когда открыла глаза, ты возился, голый, с дверным замком и явно был на взводе Я спросила, что случилось. Кажется, мы себя заперли, ответил ты.
— Все это более чем странно.
— Чему ты удивляешься? На то он и сон.
— Я не разговаривал во сне в последнее время.
— Что ты имеешь в виду?
— Я знаю, ты никогда не заходишь в мой кабинет, но если бы ты заглянула в мою синюю тетрадь, ты бы увидела, что вещь, которую я пишу, сильно перекликается с твоим сном. Ведущая в подвал лестница, библиотечные стеллажи, примыкающая к книжному хранилищу спальня. В ней сейчас заперт мой герой, и я не знаю, как его оттуда вызволить.
— Потрясающее совпадение.
— Я бы сказал, пугающее совпадение.
— Забавно, что на этом месте мой сон оборвался. У тебя был такой испуганный вид, и мне хотелось как-то тебе помочь, но тут я проснулась. Я проснулась в твоих объятиях — точно как во сне. Это было чудесно. Казалось, сон продолжается.
— Так ты не знаешь, чем все закончилось?
— Нет, но мы бы непременно оттуда выбрались. Когда видишь себя во сне, смерть тебе не грозит. Ну, не открыли бы дверь. Не одно, так другое. Во сне всегда находится какой-нибудь выход.
Грейс уехала на работу, а я сел за пишущую машинку, чтобы поработать над развернутой заявкой для Бобби Хантера. Я попробовал уложиться в четыре страницы, но в результате получилось шесть. Чтобы в истории не зияли дыры, некоторые моменты следовало прояснить. Например. Если путешествие во времени — своего рода обряд инициации — сопряжено с множеством опасностей и даже риском невозвращения, кто бы захотел его совершить? Поразмыслив, я решил сделать этот обряд факультативным, продиктованным личным желанием, а не всеобщей повинностью. Или вот еще. Если путешественник двадцать второго века нарушит правила, каким образом это станет известно? Я придумал подразделение национальной полиции, которому поручено заниматься этими вопросами. Когда молодой человек или девушка отправляются в прошлое, спецтурагенты просматривают в библиотеке журналы, книги и газеты тех лет, и если путешественник как-то повлиял на события, тут же обнаруживаются изменения в текстах. Скажем, имя Ли Харви Освальд на глазах исчезает из всех публикаций, посвященных убийству Кеннеди. Сочиняя эту сцену, я себе представил, каким эффектным может быть визуальный прием: сотни слов, точно обезумевшие муравьи, носятся взад-вперед, перебегают со страницы на страницу.
Закончив работу, я исправил опечатки и пошел звонить в «Агентство Скляр». Мэри разговаривала по другому телефону, и я сказал ее секретарше, что заеду к ним через часок-друтой и оставлю заявку.
— Быстро вы управились, — удивилась Анджела.
— Дело такое, — заметил я небрежно. — Когда путешествуешь во времени, нельзя терять ни секунды.
Анджела оценила мою невинную шутку.
— Я передам Мэри, что вы заедете. Хотя вообще-то никакой спешки нет. Можете спокойно отправить по почте и не тратить время на дорогу.
— Не-е, мэм, почта — это не про нашего брата, — протянул я, вспомнив свой говорок оклахомского ковбоя. — Мы ей завсегда не доверяли.
Повесив трубку, я сразу набрал номер Траузе. Офис агентства находился на Пятой авеню между 12-й и 13-й улицами, неподалеку от дома Джона, и я подумал, что мы можем встретиться за ланчем. И вообще, как там у него с ногой? После субботы мы не разговаривали, так что пора было поинтересоваться.
— Не могу ничем похвастаться, — послышалось в трубке. — Не хуже и не лучше. Прописали тут противовоспалительные пилюли, так у меня на них плохая реакция. Рвота, головокружение, все прелести. До сих пор от всего этого слабость.
— Я сейчас еду в Манхэттен к Мэри Скляр и потом, в принципе, собирался заглянуть к тебе, но теперь вижу, что не стоит.
— Давай завтра. Я наверняка оклемаюсь… хватит уже дурака валять.
Я прошелся пешочком до Берген-стрит и сел на поезд «F» в сторону Манхэттена. В дороге произошло сразу несколько заминок: застряли в тоннеле, погас свет, и четыре остановки мы ехали в темноте, от станции «Йорк-стрит» до противоположного берега Гудзона поезд полз как черепаха — и в результате, когда я наконец добрался до офиса, Мэри уже ушла на обед. Я оставил заявку Анджеле, пухленькой, дымящей как паровоз секретарше, которая удивила меня на прощание, облобызав двоекратно, по-итальянски, в обе щеки. Жаль, что ты женат, прошептала она при этом. Мы б с тобой, Сид, навели шороху.
Анджела любила повалять дурака, и после трех лет постоянной практики у нас с ней получался неплохой спарринг. Она ждала от меня достойного ответа, и она его получила. Ничто не вечно, сказал я ей в тон. Немного терпения, мой ангел. Когда-нибудь я стану свободным.
Сразу возвращаться домой было как-то глупо, и я решил немного погулять по окрестностям, а затем где-нибудь перекусить. Я выбрал западное направление, свернув с Пятой авеню на Двенадцатую улицу с ее красивыми фасадами из бурого песчаника и приземистыми ухоженными деревцами. Погруженный в свои мысли, я все же машинально отметил про себя, что позади осталась Новая школа, а впереди замаячила Шестая авеню. Безвыходное положение Боуэна и обескураживающий сон Грейс не давали мне покоя, и, кажется, у меня появились кое-какие соображения по поводу развития сюжета.