м прожитым днем у грешников остается все меньше. О светлом огоньке веры, который будет светить до последнего даже самым закоренелым грешникам, потому что господь не оставляет надежд на спасение чад своих. И прочее, прочее, прочее. Что Роману, реалисту по натуре, а где-то даже и цинику, еще в Ланиных книжках успело набить оскомину.
Но не по одной только этой причине он перестал слушать преподобного буквально с первых же слов, в отличие от восторженно внимающей паствы. Нет! Просто он узнал этого человека.
Генка был прав, когда предполагал, что с внешностью «гуру» были проделаны кое-какие мелкие технические манипуляции, дабы обеспечить и «лик сияющий» и «голос неземной». Именно такой эффект и должен был производить преподобный на тех, кто сейчас стоял перед ним, жадно ловя каждое его слово. Но Ромка не стоял, он, единственный из всех, в силу своей физической ущербности сидел в инвалидном кресле. И видел преподобного совсем под другим углом, что позволило ему детально рассмотреть все черты его лица. И чуть не задохнуться от охвативших его чувств.
Якобы в порыве духовной восторженности он закрыл руками лицо. Поскольку на его лице застыло сейчас такое выражение, которое никому тут нельзя было показывать. Если бы он хоть на секунду усомнился в том, что эта секта — все-таки не сборище алчных негодяев, дурящих людям головы, то один вид ее духовного руководителя сразу избавил бы его от всяких сомнений.
Ромка не знал, как на самом деле зовут этого рыжеватого человека с вздернутым носом, он знал всего лишь его прозвище — Ноздрев. Зато, в отличие от имени, Роману Тарталатову были даже слишком хорошо известны некоторые факты биографии нынешнего «святого». Ведь именно по настоянию нынешнего «преподобного» лет пять назад Борис Мамонтов, тогда являвшийся «серым кардиналом» всего этого города, взялся надавить на несговорчивого директора одного из заводов, где у Ноздрева возникли свои криминальные интересы.
Способ для этого был выбран поистине дьявольский — уничтожить двух старших детей директора. Двух ни в чем не повинных подростков. Роману, являвшемуся тогда одним из «солдат» Борисовой «армии», было поручено участвовать в этой карательной операции в качестве курьера. А он попытался ей воспрепятствовать, ужаснувшись чудовищности готовящегося преступления. И именно за это поплатился обеими своими ногами. Ему их тогда просто раздробили за неповиновение в мелкую крошку по приказу Бориса и вот этого самого «преподобного», который стоял сейчас на сцене, проникновенным голосом вещая о боге.
Но это было еще не все! Еще Ноздрев был отцом того подонка, который надругался и довел до смерти Веруньку, Генкину родную сестру. Убедившись, что папаша отмазал сынка-отморозка от заслуженного наказания, Генка сам, своими руками, совершил правосудие, отсидев потом за это семь лет. И Генке наверняка было бы очень интересно узнать, что Ноздрев, который даже к нему на зону пытался подослать убийц, теперь заправляет религиозной сектой. Или как там они с Генкой охарактеризовали эту деятельность во время их последней посиделки на морском берегу? Пытается заползти на трон сатаны. Именно!
Каким-то образом этот тип сумел уйти от ответственности за все свои прежние «подвиги», в том числе и за участие в организации нелегальных «гладиаторских боев». Это, в общем-то, было неудивительно, учитывая, что «договариваться» с законом ему не впервой. Но, видимо, лишившись без Бориной поддержки большей части своих доходов, Ноздрев вынужден был на время умерить свои аппетиты, притихнуть. Однако нашел способ снова зажить на широкую ногу. Может быть, даже какие-то старые, общие их с Борей знакомства задействовав.
Святой старец! Отшельник! Преподобный Евстафий, мать его так! Ромка сидел и под летящие с трибуны речи пытался справиться с охватившими его чувствами. С ненавистью, с яростью. И с нетерпением в том числе: вот сейчас бы с Генкой увидеться! Всего-то на пять минут, просто огорошить его свеженькими новостями.
Это чувство вдруг так захватило Романа, что его даже потряхивать начало. И голова слегка закружилась, будто от опьянения. Это уже наводило на мысли о том, что не только чувства всему виной, а что во время проповедей, ради усиления реакции верующих, возможно, применяются не только технические эффекты, но и распыляется какая-то химия.
— Брат мой, ты в порядке? — когда в зале стихли и речи, и вызванные ими истерические овации, кто-то тронул Романа за плечо.
— Да, — он убрал руки от лица. — Просто невозможно было все это слышать, оставаясь спокойным.
— Как я понимаю тебя, брат мой! Когда я слушаю речи преподобного, то все мои совершённые грехи словно рвутся из души наружу, грозя меня задушить!
— Да, это выше обычных человеческих сил! — поддакнул Ромка, надеясь, что его случайный собеседник сейчас уйдет. Но тот оставался рядом:
— Отец Никодим поручил мне проводить тебя в твое новое жилище. Теперь, после посвящения, у каждого из вас будет новое назначение и новая жизнь.
О назначениях до утра говорить было рано, а вот жизнь действительно оказалась новой. Даже душ удалось принять, пусть из соленой и неподогретой воды — пресная у них в городе была недешева, так что ее тут, конечно, не лили без счета на всех подряд, — но Роман был непривередлив, особенно после дней, проведенных в грязном и душном бараке. Слава богу, хоть вшей он там не нахватал.
Он смыл с себя всю грязь, попутно с удовольствием вдыхая запах морской воды, ассоциирующийся у него со свободой. Потом переоделся в безликую мешковатую одежду, явно закупленную руководителями секты оптом на самых низкопробных китайских фабриках. Прижимая отросшие за прошедшее время волосы, надел на голову поданный ему кожаный ремешок — отличительный знак всех «детей солнечного бога». А после под руководством своего провожатого он переехал в другое жилье.
Это был один из вольно разбросанных по лагерю летних домиков с огороженными резными перилами крылечками. В домике имелась всего одна комнатка, рассчитанная на трех человек. В ней даже были кровати! А персонально для Романа еще и пандус на крыльце соорудили, чтобы он мог заезжать в жилье на своей каталке.
Его соседями по комнате оказались старожилы — во всяком случае, Ромка не помнил их по недавно покинутому бараку новичков. А личности были запоминающиеся: седой старичок со следами бурного прошлого на лице — брат Иван, и мужчина лет сорока, судя по наколкам — бывший зэк, брат Арсений. Последний оглядел Ромку цепким, внимательным, совсем не братским взглядом. Да и брат Иван, как заметил Ромка, своего соседа скорее побаивался, чем испытывал к нему братские чувства. Но соседей по комнате здесь выбирать не приходилось, поэтому Ромка, поздоровавшись, направился к свободной кровати.
— Слышь! — едва Ромкин провожатый скрылся за дверью, брат Арсений сделал шаг вперед и пнул колесо каталки. — Ночью чтоб тишина была! Ссать захочешь — терпи до утра, но чтоб своей повозкой тут не шуршал.
Отработанным движением Ромка развернул каталку на месте, оказавшись лицом к Арсению. И, с нарочитым вниманием оглядев того с ног до головы, спокойно ответил:
— Если захочу, то у тебя уж точно разрешения спрашивать не стану… брат мой по вере.
Арсений ничего ему на это не ответил. Он просто нехорошо ухмыльнулся, а в следующий момент каталка была опрокинута на пол сильным толчком. Но Ромка этого уже ждал! Сгруппировался, перекатился, ловко избежав последовавшего сразу за падением удара ногой. А когда промахнувшийся брат Арсений попытался пнуть упавшего на пол инвалида еще раз, тот молниеносно перехватил его за ногу. И, использовав болевой прием на икроножную мышцу, заставил недруга тоже упасть. На пол, рядом с собой, максимально уравнивая шансы. Не зря в свое время отслужил далеко не в самых безобидных войсках! Не говоря уже о пройденной школе жизни. А руки… руки у Ромки теперь были гораздо сильнее, чем у обычного здорового человека.
— Ногу… пусти, гад! — сдавленно взвыл Арсений, корчась на полу в жестких тисках Ромкиных пальцев.
Роман отпустил. Чтобы, не дав опомниться, тут же быстрым захватом вцепиться противнику в горло. Не настолько, чтобы полностью перекрыть кислород, однако оба понимали: все можно изменить в доли секунды, просто сжав пальцы чуть посильнее.
— Все, — прохрипел Арсений, осознав свой проигрыш и даже не пытаясь барахтаться. — Отпусти! Убедил! Ссы когда хочешь.
— Спасибо, — кивнул Роман. — Если приспичит, я постараюсь вас не будить. Но не потому, что ты приказал, а потому, что я в эту общину пришел с верой и смирением. Чего и тебе желаю. А то тебе этого, по-моему, недостает. Как будто с зоной все еще никак расстаться не можешь. Только не путай понятия: здесь-то не хозяин правит, а бог!
Ромка разжал пальцы, и Арсений поднялся. Но выпрямиться сразу не смог, закашлялся. А Ромка тем временем перекатился по полу, примерился руками к своей кровати и, подтянувшись, одним рывком забросил себя туда. Глянул на застывшего посреди комнаты старика:
— Отец, каталку мне не поднимешь?
— Конечно! Почему бы и нет? — засуетился тот, искоса поглядывая на Арсения. Но Арсений даже головы в его сторону не повернул. Сел на свою кровать, потирая шею с затылком, и бросил Ромке:
— Чуть гортань не сломал мне, урод!
— Ну прости! — Ромка вытянулся на старых-престарых, явно еще с лагерных времен, но все-таки простынях. — Не я первый начал. Я человек мирный, драк не люблю.
— Заметно! — Арсений скривился в усмешке. — И где ж ты так нелюбимому делу-то обучился?
— Да много где учили. Улица, морская пехота, снова улица.
— А ноги в каком из этих мест оставил?
— Ноги — на трассе. Авария с мотоциклом, — выдал Ромка официальную версию. Ту, что и приехавшему к нему в больницу следователю неустанно твердил, пока это дело вообще не закрыли.
Правду знал только он, те трое, что его калечили, да Боря с Ноздревым, по чьему приказу это было сделано. Ну, через несколько лет под давлением сложившихся обстоятельств пришлось еще и Айке с Геной все рассказать. Тогда-то и выяснилось, что Ноздрев — их общий с Генкой знакомый.