е, эти трое.
Чернявый все еще тянул бумажку, как вдруг Леха громко хлопнул ладонью об колено.
— Ладно, старый, уедем. Твое солнце нас не греет. Жакан? — понимающе кивнул он на ружье.
— Что ни есть, все твое будет, — хмуро ответил Худяков.
Леха скрипнул зубами, встал, быстро зашагал к машине. Егор и мужик в галифе торопливо собирали бредень Худяков не спускал глаз с Лехи. Он понимал, что самый опасный из троих этот длинноногий, кадыкастый парень.
«Москвич» взревел и резко взял с места. Выскочил на дорогу и, набирая скорость, помчался прямо навстречу встающей из-за горизонта пламенной горбушке солнца. Худяков опустил ружье и оглянулся, ища место, где бы присесть. Увидел березу, шагнул к ней. Иссеченная топором кора заплывала мутноватыми слезами.
В тихом воздухе отчетливо слышалось бормотание реки. Сладковатой прелью веяло с полей.
Худяков расстегнул ворот рубашки и нащупал металлическую цепочку на шее. Потом склонил голову набок, как это делают птицы, и среди многочисленных, разнообразных звуков проснувшегося мира уловил тонкий серебряный звон спрятанных на груди часов.
Капитан 3 ранга Ю. ЧерновБОРИСЬ ДО ПОСЛЕДНЕГО
Горькой была эта дорога. Безлюдная, изрытая вражескими бомбами и снарядами, она оживала лишь с наступлением темноты. И тогда известняковая пыль, пряча от глаз отступающих звезды, поднималась и до рассвета висела в студеном осеннем воздухе. К утру придорожные деревья и кусты становились совсем седыми. А когда днем истребители с черными крестами били из пулеметов, старые дубы и клены словно дымились, отряхивая вместе со срезанными ветками осевшую за ночь пыль.
Павел Сергеенко, лейтенант из дивизиона сторожевых катеров, вместе со всеми отходил на юг острова. Еще недавно он служил на «морском охотнике». Но катер подорвался на мине, и лейтенанта вместе с двумя уцелевшими краснофлотцами перевели в штаб береговой обороны.
Тяжелые бои шли на острове, находившемся в тылу врага. Известие о том, что гитлеровцы прорвали последний рубеж обороны, пришло днем. Начальник штаба приказал перебросить документы — связки дел — к пирсу на юге. Ждали подхода катеров с соседнего острова, чтобы начать эвакуацию гарнизона.
— Смотри, лейтенант, за дела отвечаешь лично, — предупредил начальник штаба. — В случае чего — все до единого листка уничтожить.
Тогда Сергеенко не думал об этом «в случае чего», и он ответил:
— Есть.
В тот же суматошный день во дворе штаба лейтенант впервые увидел прихрамывающего человека в армейской шинели. На петлицах у него было по три кубика. Грозя кому-то написать докладную, этот офицер требовал к своему грузу — нескольким новеньким мешкам с алевшими на них сургучными печатями — непременно часового.
Старший лейтенант выглядел несолидно: торчащая над воротником жидкая косица волос с сединой, покрасневшие от волнения уши. Только глаза у него были хорошие — пытливые глаза много повидавшего на своем веку человека. Сергеенко решил, что это какой-нибудь призванный из запаса секретчик, отставший от своего батальона. Вскоре он услышал фамилию старшего лейтенанта — Хазов.
Под вечер, когда во дворе остались только штабные, документы да мешки Хазова, начальник прислал за ними автобус. Тяжелые связки бумаг в машину таскали все: шофер, Сергеенко и его бывшие подчиненные — Манжура и Найденов. Старший лейтенант Хазов сам переносил свой груз.
Шестым к группе у штаба присоединился красноармеец Тарасов. С забинтованной рукой на пустынной дороге он появился неожиданно. Насупившись, старший лейтенант долго изучал документы бойца, потом передал их Сергеенко. Оказалось, что Тарасов возвращается после перевязки в свою роту. Лицо раненого сапера было бледным, черная, суток трое небритая борода покрывала щеки. Сергеенко кивнул на автобус:
— Садитесь. Кончим погрузку и двинемся.
Левой рукой Тарасов сбросил с плеча карабин, прислонил его к дереву и легко подхватил мешок с сургучными печатями. Старший лейтенант нахмурился. Сергеенко подумал, что услышит что-нибудь обидное, но Хазов оказал ворчливо:
— Товарищ красноармеец, поосторожней с печатями.
Приближались ранние осенние сумерки. Погрузка подходила к концу, когда старший лейтенант неожиданно бросил свой мешок и подскочил к автобусу:
— Машину в кусты, быстро!
В его голосе на этот раз было столько металла, что медлительный шофер безропотно повиновался. Вражеский самолет сбросил бомбы. И когда близ того места, где недавно стоял их автобус, поднялся фонтан земли и камней, Сергеенко с благодарностью взглянул на старшего лейтенанта.
Распахнув дверцу кабины, Сергеенко предложил Хазову сесть с шофером. Ответ прозвучал далеко не любезно:
— Я сам знаю, где мне ехать.
Старший лейтенант прошел к задней двери автобуса. Сердито захлопнув кабину, Сергеенко направился за ним.
За стеклами темень. Ехали тихо, не зажигая фар. Что-то больно толкнуло лейтенанта в спину. Он нащупал на мешковине круглое, гладкое: «Печати. Требовал часового к грузу, — вспомнил он о Хазове. — Что у него там? Деньги, что ли?» Сергеенко подумал, что в возрасте старшего лейтенанта надо быть по крайней мере подполковником.
Автобус резко затормозил. Где-то близко раздалась очередь автомата. Выскочив из машины, они залегли. Выстрелы удалялись и скоро затихли за деревьями. Лейтенант проверил людей, отправил Манжуру вперед. Краснофлотец вернулся быстро: в хуторе за поворотом дороги были фашисты.
— Товарищ лейтенант, нам бы сейчас забросать фашистов гранатами и прорываться на юг, — предложил Манжура. — Ночь, можно близко подойти и такого шуму наделать…
— Нет, не это сейчас главное.
— Лейтенант, — окликнул Сергеенко Хазов, — вот сапер дело предлагает.
Оказалось, что сзади, километрах в двух, от шоссе к морю уходила проселочная дорога. По ней можно добраться до саперной роты. Там по телефону они свяжутся с командованием, уничтожат документы и вместе с красноармейцами будут пробиваться к своим.
План Тарасова приняли. Нависшие ветки звучно хлестали и царапали тонкие стенки. С порывом ветра пахнуло чем-то близким, знакомым. И хотя впереди была темень, Сергеенко мог смело сказать: там море. Это его дыхание, влажное, с запахом соли и водорослей, коснулось автобуса, словно желая приободрить людей. Девять дней лейтенант находился на суше, он не надеялся больше ступить на палубу и все равно через годы узнал бы этот неповторимый бодрящий привет моря.
Лес расступился, впереди показалось несколько темных строений. Ворота распахнуты настежь. Автобус остановился у крыльца. Заглох мотор, и стало слышно, как рядом мерно плещут волны, а где-то далеко вздрагиваем земля от частых взрывов.
Пол в комнате покрывали разорванные бумаги, а на столе стоял забытый полевой телефон.
— Прямая связь со штабом обороны, — подсказал лейтенанту Тарасов. Сергеенко повернул ручку. На другом конце провода ответили. Словно боясь разбить, лейтенант осторожно положил трубку:
— Немцы. Спрашивают, кто говорит.
Тарасов убежал в свою землянку. А Сергеенко решил жечь документы. О том, что будет потом, лейтенант старался не думать. Большая изразцовая печь и маленькая печка-времянка могли хорошо послужить. Хазов с помощью шофера перетаскивал свои мешки в баню — небольшое строение у берега.
Вскоре пламя загудело в печи. Лейтенант взял первую папку. В глаза бросился заголовок: «Наградные листы по береговой обороне». Он оторвал корки и бросил бумагу в огонь. Взметнувшееся пламя выхватило из темноты залитый чернилами стол, пустую пирамиду, обрывки разорванной карты. В огне успел прочесть: «За доблесть и отвагу, проявленные при разгроме немецко-фашистского конвоя, присвоить воинское звание «капитан» командиру береговой батареи…» Дальше бумага обуглилась. И, подтолкнув ее в огонь, Сергеенко подумал, что после войны этот приказ, возможно, будет очень нужен командиру батареи, если он останется жив. Если останется. А кто сейчас это может сказать?
И, разрывая все новые и новые дела с боевыми донесениями, наградными листами, какими-то ведомостями, лейтенант бросал бумаги в огонь.
— Нашел, товарищ лейтенант, — раздался радостный голос Тарасова. — На чердаке осталась старая надувная лодка. Мы ее с шофером залатаем, и всех шестерых она поднимет.
Вновь надежда на спасение, на то, что они будут еще воевать, затеплилась у Сергеенко.
Груда штабных бумаг уменьшалась. Найденов у времянки чихал и кашлял. Тяга была плохая, пепел забивал трубу. Лейтенанту тоже стало жарко. Пришел шофер.
— Тарасов лодку надувать начал. Скоро ее стащим в воду.
Дверь в баню была раскрыта. Шумели струи воды в пустых душевых кабинах. Курился пар. Лейтенанту стало обидно, что нельзя сейчас все сбросить и залезть под душ. Сколько дней он не снимал кителя. Хазова они увидели на деревянном чурбаке у печки. У его ног лежали распоротые пустые мешки. Когда они вошли, Хазов бросил в огонь новый сверток. Пламя охватило бумагу. Она лопнула, и красненькие тридцатирублевки начали коробиться от жары.
— Ух, денег-то, — вырвалось у шофера.
— Пускаю миллионы на ветер, — невесело усмехнулся Хазов.
Близкая пулеметная очередь заглушила шум прибоя. Не попадая в рукава шинели, заметался неуклюжий Найденов.
— Сжигай остатки — и в лодку! — крикнул ему Сергеенко. Лейтенант с наганом выскочил во двор. Из-за деревьев вынырнула зеленая ракета. Вязкая темнота леса, казалось, мешала ей высоко взлететь и ярко разгореться. У дороги, где они оставили Манжуру, слышалась перестрелка. Разглядев несколько темных фигур, бежавших к лесу, Сергеенко пожалел, что не прихватил с собой ручного пулемета. Все же он вскинул наган. Только после четвертого выстрела гитлеровец упал.
Вот и окоп, где оставили они Манжуру. Почему он пуст? При свете новой ракеты лейтенант увидел моряка. Он лежал у бруствера, разбросав руки. Разбитый пулемет топорщился щепками приклада.
Кто-то из товарищей стрелял от хутора. Сергеенко еще раз осмотрел дорогу. Глаза его различили два или три пятна, приближавшихся к лесу. Как в тире, он затаил дыхание и, тщательно прицелившись, выстрелил. За вспышкой выстрелов фигуры исчезли. Сергеенко был уверен: не промахнулся.