Они стояли близко друг к другу, и между ними пробегали электрические разряды. Дыхание Ангел участилось, колени ослабли, когда она почувствовала свежий запах Дэна; но хуже всего то, что ее манили эти неотразимые губы.
Если она сделает шаг, протянет руку, прикоснется к нему, чем он ответит? Может быть, его рука инстинктивно потянется к оружию? Или он позволит ей трогать его мышцы, пробор жестких волос, острые скулы — все то, к чему ее так влечет?
Летний ветерок, прошелестев, отозвался в ней новым, захватывающим приливом.
— Ангел, ты готова идти?
Жар желания отступил при этом не очень нежном толчке. Сердце у нее ухнуло вниз, и она кивнула. А что ей оставалась? Не говорить же: «Нет, не готова — ни идти в город, ни узнать правду о себе!» Разве можно сказать, что она хотела бы остаться здесь до тех пор, пока к ней не вернется память? Разве можно сказать, что с ним, рядом с ним она чувствует себя защищенной, взволнованной, живущей полной жизнью и не желает расставаться с этими удивительными ощущениями?
Серьезно и внимательно она наблюдала за тем, как Дэн осматривает ее рюкзак, проверяет замки, взвешивает в руках.
Конечно же, ничего подобного она ему не скажет. Он ясно дал понять, что не нуждается в обществе, тем паче в обществе беспомощной овечки, ничего о себе не помнящей.
Она прикусила язык и позволила Дэну закрепить рюкзак у нее на спине. А еще приходилось сдерживать дрожь, когда его пальцы прикасались к ней.
— Не тяжело?
Его дыхание щекотало ей ухо. Она тряхнула головой.
— Совсем нет.
За завтраком он заявил, что сам понесет девяносто процентов груза. Она пыталась было сказать, что справится, но он не пожелал слушать.
Дэн — упрям, опасен, одинок и умопомрачительно сексуален. Он нужен ей весь, и помоги ей Бог.
Завтра она расстанется с Дэном и больше никогда его не увидит.
— Ты уверена, что готова? — спросил он в третий раз. Ангел заставила себя кивнуть. Она понимала, что Дэн говорит о пешем переходе, а не о том, чтобы оставить его дом, его самого.
— Уверена.
От красоты леса перехватывало дыхание. Ангел пробиралась вслед за Дэном по тропе, по обеим сторонам которой росли осины и сосны. Надо же, эти деревья настолько непохожи, а вот выросли рядышком, как родные. Свет предвечернего солнца пробивался сквозь хитросплетения ветвей, и оттого казалось, что с ними на тропе находится еще один спутник. А ветерок, их ласковый союзник, раскачивал каждый лист, каждую иголку, смешивая источаемые ими запахи в один изысканный аромат.
— Как ты? — поинтересовался Дэн, оборачиваясь.
Ангел поморщилась.
— По-моему, у меня болит каждая косточка. А эти сэндвичи с арахисовым маслом, кажется, совершенно меня доконали.
— Я тебя понял, — со смешком отозвался Дэн. — Предлагаю остановиться на той поляне, у речки.
Поляна, на которую привел ее Дэн, казалось, сошла с картины. Золотая горная трава, красные и розовые цветы, ленивая речушка с гладкими каменными берегами, и повсюду, куда ни взгляни, — горы со снежными вершинами. Она могла бы любоваться видом целую вечность, если бы Дэн не велел ей приниматься за работу.
Пока она занималась подготовкой к ночлегу, Дэн разжег костер и спустился к реке в надежде наловить рыбы. К счастью (аппетит у обоих разыгрался не на шутку), он вернулся всего через десять минут с большой радужной форелью. Еще десять минут ушло у него на то, чтобы очистить рыбу.
Ангел надеялась, что жариться рыбина будет также не больше десяти минут. А когда Дэн сообщил ей, что ему необходимо умыться перед ужином, она решила, что можно еще раз испытать свои кулинарные способности. Может быть, с рыбой справиться легче, чем с яичницей с ветчиной. Во всяком случае, она на это надеялась.
Возвращаясь на место стоянки, Дэн уловил знакомый запах. Что-то горелое… и что-то еще.
Это «что-то» он увидел незамедлительно. Бормоча ругательства, Ангел пыталась сбить языки пламени, пляшущие на сковороде, при помощи одеяла, которое тоже успело загореться.
Отшвырнув в сторону мыло и полотенце, Дэн ринулся вперед, выхватил у нее сковородку и одеяло, хладнокровно спустился к речке и опустил то и другое в воду. Ангел со вздохом подошла к нему.
Дэн посмотрел на нее через плечо.
— Как я понимаю, ты захотела приготовить рыбу?
— Наверное.
Дэн указал на сковородку, зажатую между камней.
— Запах я учуял, а вот рыбы в сковородке не видел. Где она?
Ангел закусила губу.
— Ее нет.
— Уплыла?
Она повернулась к нему. Глаза — фиалковая буря.
— Растворилась.
Она так разгневалась на злополучную рыбу, что губы Дэна тронула улыбка. Но он пересилил себя.
— Ты и кухня как-то мало совместимы.
Она вздернула подбородок.
— Теперь я убедилась. Просто я хотела чем-то помочь.
— Ну, Ангел, тогда приготовься.
— Что это значит?
Он наклонился и подобрал мокрое и безнадежно испорченное огнем одеяло.
— Это значит, что моя сегодняшняя постель никуда не годится. А это, Ангел, значит, что мне придется сегодня делить постель с тобой.
До сих пор Дэну никогда не приходилось делить с кем-либо спальный мешок, пусть даже расстегнутый и расстеленный. А теперь вот случилось, и он лежит рядом с прекрасной, полной огня женщиной, смотрит в чистое ночное небо и прилагает дьявольские усилия, чтобы не думать о том, как ей сейчас тепло, и о том, как она прикасается к нему всякий раз, когда меняет позу.
Много лет он учился отыскивать и ловить преступников, людей упорных и вовсе не желающих быть пойманными. И за эти годы он не раз попадал в ловушку, оказывался в опаснейших, рискованнейших ситуациях.
Но лежать ночью рядом с Ангелом — с этим не сравнится никакой риск. Эта ночь отмечена знаком Риска.
К счастью, завтра они будут в городе. Ведь если бы его ожидала еще одна такая ночь, то один Бог мог бы спасти его.
— Какие яркие звезды! Кажется, они так близко…
Этот мягкий, чуть хрипловатый голос заставил его глубоко вдохнуть напоенный хвойным ароматом воздух — в надежде, что прохладный воздух отрезвит его, как холодный душ.
Ничего не вышло.
— Дэн, ты разбираешься в звездах?
— Немножко.
С чего она вообще заговорила? Почему они не могут просто отключиться? Стоит им заснуть мертвым сном, и утро наступит скорее.
— Наверное, я была полной дурой в астрономии, — проговорила она, смеясь, — ни одну звезду не могу узнать. А ты что-нибудь узнаешь?
Нет, она не уймется. Вот так неожиданность. Глубоко вздохнув, он указал рукой на россыпь небесных алмазов.
— Вот это — Сагитта.
— Да? Где?
— Вообще-то их плохо видно… — Он взял ее за руку и провел ее указательным пальцем в воздухе. — Вон, линия отсюда досюда. А тут она раздваивается. Видишь?
— Да, да. — В ее голосе послышалась нотка страха. — Сагитта… А что это означает?
— Стрела.
Он все еще сжимал ей руку, такую маленькую и теплую.
— А чья это стрела?
— Стрела Геркулеса.
— И в кого он стрелял?
— То ли в птицу, то ли в женщину.
— И поймал?
— Нет, считается, что дичь ускользнула.
Дэн выпустил ее руку, повернулся на бок, лицом к ней и посмотрел на нее: широко раскрытые глаза устремлены в небо, рот приоткрыт. Она беззащитна.
— Ой, я вижу стрелу, — воскликнула она. — Просто удивительно! — Она повернула голову и взглянула на Дэна. — А ты откуда столько знаешь про звезды?
Он приподнялся на локте.
— Наверное, у меня слишком много свободного времени. Это мое хобби.
— Не верю.
У него дернулась щека. Эта женщина самым бесцеремонным образом отметает его отговорки. И ему это не понравилось.
— Это благодаря моему отцу.
— Он любил звезды?
— Ну да.
— Он тебе все о них рассказал?
— Можно сказать и так. Он был астрономом.
— Был?
У Дэна запершило в горле, но он справился с болью. Только так. С этим ему жить.
— Мои родители погибли в автокатастрофе, когда я был еще ребенком.
У нее на лице отразилось сочувствие. Такое выражение он видел на чужих лицах много раз — и после гибели родителей, и после смерти Дженис. Ему в тягость это сочувствие — как раньше, так и сейчас. Ему не нужно, чтобы его кто-то жалел. Та часть жизни закрыта, окончена, отрезана. Бывает гораздо хуже, и нередко. Он сам немало повидал.
— Потерять родителей… — Она мотнула головой. — Как же это должно быть тяжело для ребенка… — Она заглянула ему в глаза, слишком внимательно, чтобы ему стало спокойнее на душе. — Где же ты оказался? У тебя были родные?
Этот вопрос не мог не пронзить его. Давным-давно он не вспоминал о своих тетке и дяде. Потому что не хотел. Что можно сказать о людях, не испытавших ни малейшей потребности в заботе о пятилетнем ребенке и не желавших знакомиться с мужчиной, которым этот ребенок стал?
Дэн покачал головой.
— Не было.
— Мне очень жаль.
Отвернувшись от нее, он лег на спину и закрыл глаза.
— Засыпай, Ангел.
Ему не понравился этот разговор. Это ему полагается задавать вопросы, заставлять других трепетать.
— Знаешь, что, Дэн… — тихо начала Ангел.
Он тяжело вздохнул.
— Что такое?
— Ты всякий раз велишь мне засыпать, когда речь заходит о…
— О чем?
— О личном.
— Выходит, что так.
— А почему, как ты думаешь?
— Наверное, потому, что мои личные дела касаются только меня и больше никого.
Возможно, если он склонится над ней, накроет ее губы, втянет в себя ее язык, прикусит ей нижнюю губу, у них обоих найдется более важное дело, чем спрашивать, отвечать и задумываться о прошлом.
Но она не позволила ему избавить их обоих от себя самих.
— Ты прав. Прости меня за любопытство, — решительно проговорила она и отвернулась, пробормотав: «Спокойной ночи».
Когда ее дыхание стало медленным и ровным и стало ясно, что она погрузилась в глубокий сон, Дэн открыл глаза и снова стал смотреть на звезды.
Где-то в глубинах сознания Ангел рассматривала фотографию. Живой образ — не только события, но и чувства. Три элегантно одетые пары — две молодые, одна пожилая. Только фигуры, без лиц. Они сидят на изысканных золотых стульях, украшенных драгоценными камнями, и держатся за руки, переплетя пальцы.