-- Я ничего не думаю, -- тихо сказал ты и, поднявшись с софы, взялся за шляпу.
В дверях щелкнул замок, -- и на пороге появилась Виктория. В сгустившихся сумерках виден был только бледный овал её лица с темными пятнами глаз, окруженный черным матом волос. Она в нерешительности стояла в дверях, чувствуя, что между нами что-то происходит. Ты подал мне руку и мельком, словно пустое место, окинул ее беглым взглядом и широкими шагами вышел из комнаты. Спустя минут десять, ушла и Виктория. Она, видимо, была чем-то смущена, расстроена, и во всем её существе чувствовалась глубокая, тихая подавленность...
На другой день ты пришел ко мне бледный, с лихорадочно горевшими глазами, весь нервно передергиваемый какой-то внутренней болью. По твоему лицу я угадал, что ты не спал и промучился всю ночь. Наш разговор, как ты помнишь, был короток и странен. Ты сухо, отрывисто спросил:
-- У тебя ничего не было с Викторией? Скажи правду.
-- Ничего, клянусь тебе.
-- Я не верю, не может быть...
-- Как хочешь...
После небольшой паузы, ты попросил, уже мягче и спокойнее:
-- Дай мне твой револьвер.
-- Не могу... не дам...
-- Даю тебе слово: я не убью ни тебя, ни ее.
-- Но себя...
Ты поколебался и тихо ответил:
-- Не знаю... -- потом решительно прибавил: -- Если ты не дашь -- я все равно достану, когда мне нужно будет... Но если ты мне друг...
Я вынул из ящика стола револьвер и подал его тебе со словами:
-- Раньше, чем сделать что-нибудь непоправимое, обдумай хорошо... Опять повторяю тебе и клянусь: между мной и Викторией ничего не было...
Ты взял револьвер и ушел, не сказав больше ни слова -- и только из передней я услыхал твое короткое, нервное: "прощай", в звуках которого мне послышалась дрожь сдерживаемых слез...
Весь тот день я провел в страхе, что кто-нибудь из знакомых придет и сообщит мне весть о твоей смерти. Меня мучило угрызение совести за мой необдуманный поступок с револьвером. Если бы ты покончил с собой в тот день -- я считал бы себя виновником твоей смерти и мучился бы этим всю жизнь. Но ты пришел вечером того же дня и принес револьвер обратно.
-- Еще не время, -- сказал ты, смущенно отворачиваясь и кладя оружие на стол: -- я подожду...
Постояв молча с минуту, ты, словно про себя, в глубокой задумчивости проговорил:
-- Я все же не верю ни тебе, ни ей... И ушел, сгорбившись и понурив голову...
На другой день утром я уехал. Мне грустно было расставаться с тобою, оставлять тебя с твоим тяжелым подозрением, рассеять которое я не мог. Но еще грустнее было покидать город, где жила Виктория. Я должен был сделать большое усилие, чтоб оторваться от неё мыслью и чувством. Всю дорогу на моей душе лежала тоска большой, невознаградимой потери...
Уже в Петербурге я получил из того же городка, от знакомого тебе Сергея Торского, письмо, объяснившее мне многое. Оно у меня, кстати, лежит здесь, в боковом кармане. Я тебе сейчас прочту его... Вот что он пишет:
"Дорогой друг. Я близок к сумасшествию, или к самоубийству, или к убийству человека... которого люблю. Этот человек -- Виктория Сенилова. Она сама -- сумасшедшая, и в этом -- её дьявольское очарование и мой ужас. Её беспрерывное возбуждение, действующее даже на расстоянии, доводит меня до исступления, раздражает до физической боли. Я никогда не встречал женщины, у которой все линии тела, все очертания форм и лица были бы настолько женственно-чувственны, как у Виктории. Это воистину дитя сатаны, носительница греха и преступления... Она изводит меня, медленно сжигает на огне страсти, раздувая его и не давая удовлетворения. Она позволяет мне делать с ней все, что я хочу, до последней грани -- и тут вдруг строго произносить свое проклятое нет которое повергает меня каждый раз в бездну отчаянья, муки, ненависти к ней и ко всему миру... Недавно я пришел к ней вечером -- и она вышла ко мне, представь себе, совершенно голая и сама зажгла лампу. Красный абажур, накинутый ею на лампу, окружал её тело горячим пурпурным облаком, в котором я задыхался, бредил, умирал. Что было со мною в этот вечер -- не стану тебе рассказывать, да я и сам плохо помню. Это быль мучительный, чувственный угар, сладострастный бред, какой бывает в периоде долгого воздержания, инквизиторская пытка любви с нечеловечески жестокой казнью, заключавшейся в последнем слове "нет"... Целую неделю после этого вечера я пролежал в постели в нервном расстройстве, сопровождавшемся припадками, истерикой, обмороками. И сейчас похож на тень прежнего меня, на выходца с того света... Что это за девушка? Объясни мне, ради Бога! Я ничего не понимаю. Извращение ли тут играет роль, сильно повышенная чувственность рядом с отвращением к любви, или это стремление к сильным ощущениям, выражающимся крайним возбуждением и наслаждением чужими страданиями? А может быть, просто игра, спорт?.. Все мои знакомые помешались на ней. Евгений Стар недавно застрелился: я знаю наверно, что причиной его смерти была Виктория. Доктор Лудин уехал на лодке в Днепр и пропал без вести; лодку нашли пустой. Здесь также не обошлось без Виктории, потому что последние дни своей жизни он ходил за ней шаг за шагом и имел вид человека, обречённого на смерть. Со мной, вероятно, будет то же, если судьба, вернее -- Виктория не сжалится надо мною. Посоветуй, что мне делать и возможно скорей, иначе будет поздно. Я не ручаюсь за себя..."
В постскриптуме прибавлено: "Счастлив тот, кто мог во время взять себя в руки и вырвавшись из душной атмосферы, окружающей Викторию, уехать за тридевять земель. Подозреваю, что ты принадлежишь к этим счастливцам. А для меня это уже невозможно: поздно..."
Я спрятал письмо в карман и посмотрел на тебя. Было уже совсем светло; в доме и за окном, во дворе и в лесу, стояло полное беззвучие...
Твое лицо слабо озарилось усмешкой, -- и ты вдруг раскрыл глаза. Они были холодны и тусклы и не видели меня. Ты как будто смотрел внутрь себя, обдумывая и стараясь что-то понять. И вот, твои губы дрогнули и зашевелились. Я услыхал шёпот, похожий на слабый шелест листьев:
-- Я умер через месяц после Сергея...
-- Так и ты стал жертвой Виктории!.. -- прошептал я, в волнении подымаясь с кресла.
Ты также поднялся и тут я заметил на левой части твоего лица, бывшей все время в тени, струйку запекшейся крови, вытекшей из черной ранки на виске.
Ты не ответил на мой вопрос, только усмехнулся своей загадочной усмешкой и пошел из комнаты. В недоумении и жутком безмолвии я последовал за тобой. Мы прошли террасу, спустились по лестнице вниз. Здесь ты остановился и протянул мне руку, глядя куда-то мимо меня. Я пожал твою холодную, безжизненную руку, которая, после пожатия, бессильно упала и повисла. Ты стал удаляться от меня, как будто отделившись от земли и плывя над травой, -- я заметил, что ты становишься все прозрачней и, сквозь твое тело виднелись деревья. Как легкое облако, ты ударился о частокол моего двора, прошел сквозь него и, удаляясь к лесу, растаял в белом воздухе раннего утра...
Я вернулся в кабинет и в изнеможении опустился у стола в свое кресло. Мысли путались и заволакивались туманом. Я засыпал -- и уже не понимал, приходил ли ты ко мне или мне это снилось... Только ясно слыхал влетавший в комнату с ветром шум деревьев и во сне подумал:
"Это березы шумят от утреннего холода..."
----------------------------------------------------
Впервые: журнал "Пробуждение" No3, 1908 г.
Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.