«Прости, Нивен», – подумала я, отпустила часы, схватила его за полу пальто и увлекла за собой.
Когда мы рухнули в воду, показалось, что меня похоронили заживо: пронизывающий холод замерзшей грязи, скопившейся в двух метрах внизу, ни воздуха, ни света – только окружающая промозглая стужа. Ни вода, ни стужа не могли меня убить, но вот заморозить кости до хрупкого льда и наполнить легкие соленой водой – запросто.
Я погружалась все глубже и глубже, чтобы нас не заметили с парома, Нивен следовал за мной. Бледное солнце бросало ленты света сквозь черные воды, а впереди, словно огромное белое морское чудовище, высился борт парома. Приглушенные звуки океанских глубин соперничали с абсолютной тишиной остановившегося времени. Пожалуй, именно так души парят в эфире после того, как извлечены, но до того, как отправиться за грань, – плывут в туманном мире, который разворачивается впереди в замедленной съемке. Руки и ноги постепенно замерзали, так что уже почти не ощущались, а далекий свет над головой казался просто недосягаемым.
Соль щипала глаза и туманила зрение, но я все равно не зажмуривалась, высматривая признаки того, что за нами следят. Люди, вероятно, видели, как плыл Нивен, или, по крайней мере, слышали всплеск.
Когда солнечный свет отразился в волнах над головой, мое внимание привлек серебристый блеск. Только это и предупредило об опасности. Вся тяжесть мира сдавила горло, и сразу что-то потащило меня к поверхности. Нивен неподвижно висел подо мной, а рыбы вокруг застыли, словно галактика странных звезд.
Жнец, должно быть, заморозил время и пробудил меня, коснувшись рукой шеи.
Когда мы вынырнули на поверхность, единственным звуком в замерзшем море были мои бешеные удары ног и плеск воды. Жнец оттаскивал меня все дальше от Нивена, его серебряный плащ развевался вокруг нас. В левой руке он держал свои часы, а правой прижимал меня к себе за шею.
Я выхватила из рукава нож и ударила жнеца, но он был крепок, как стальной трос, и продолжал сдавливать мое горло. Я пиналась, царапалась, била его локтями по ребрам, но ничего не помогало – он только усиливал хватку, мое зрение туманилось, а пальцы немели.
Я до крови прикусила язык, отчаянно стараясь не потерять сознание. Все тело кричало, будто прикосновения жнеца жгли огнем. Он собирался бросить меня к ногам Анку и смеяться, вскрывая ребро за ребром, разрывая душу на клочки перед другими Высшими жнецами. Я стиснула зубы и боролась, как борются умирающие, без плана и сноровки, ведомые только бездумным отчаянием во что бы то ни стало обогнать смерть.
Но, как всегда, это ничего не изменило. Неужели я действительно закончу дни вот так? Успею урвать лишь два столетия, печальных, коротких и бессмысленных? У меня только появилась надежда на лучшую жизнь, как меня утащили вниз.
Я покосилась на горизонт, туда, где должна находиться Франция. Жнец душил меня, тащил и тряс так сильно, что соленая вода наполняла мой рот и щипала глаза, но я не могла отвести взгляд. Я тянулась к краю горизонта, цепляясь за воду, словно хотела ухватиться за океан и удержать себя.
«Я не хочу обратно!» – кричало мое сознание, но легким не хватало воздуха.
От одной мысли о Лондоне мороз шел по коже, я коченела, будто труп. Я провела в столице Англии всю жизнь, но домом мне Лондон так и не стал.
На ум пришли изображения Японии, лежащие в сумке на пароме, который уплывал все дальше и дальше. Горы, укрытые пышно цветущей сакурой, дворцы, напоминающие многоярусные торты, бамбуковые леса и расшитые кимоно. Где-то на этих фотографиях был мой дом, там жили люди, похожие на меня и готовые признать своей.
Какое право имели жнецы отнимать это, наказывать по своим законам ту, кого даже не считали полноценной собирательницей? Я не умру от рук собирателя, пока моя нога не ступит на японский берег!
Жнец продолжал меня душить, но тут мой взгляд упал на черные воды, сверкавшие серебром чуть ниже поверхности.
Вместо того чтобы попытаться расцарапать похитителю лицо или вонзить нож в глаз, я опустила руки, схватила его одежду и разрезала на длинные полосы.
– Все время промахиваешься, – фыркнул жнец. – Не верится, что жалкая полукровка ухитрилась завалить Айви. Ты даже порезать меня не можешь.
«Мне и не надо, – подумала я, сжимая зубы. – Я одолею тебя, не касаясь».
А затем схватила и дернула цепочку его часов.
Мокрый металл выскользнул из пальцев и погрузился в воду. Хронометр должна была удержать прикрепленная к карману клипса. Но я прорезала дыру в плаще жнеца.
Тяжесть золота и стекла увлекла часы прямо на дно океана.
Высший мгновенно с изумленным вздохом отпустил меня и нырнул за самым ценным своим сокровищем. Я закашлялась и схватилась за горло, океан внезапно ожил, и волны ударили меня по лицу. Я едва держалась на плаву, но протянула руку вниз и напустила на море вокруг жнеца облака тьмы, такие густые, что даже у поверхности прозрачная вода выглядела как ночные глубины. Это ненадолго отвлечет его, и мы успеем спастись.
Нивен заметил мое внезапное исчезновение и поплыл следом, держа очки в руке.
– Что случилось? – крикнул он. – Здесь жнецы?
– Только один – нырнул за своими часами. – Мой голос звучал хрипло, каждое слово давалось с трудом. – Бежим, пока не настиг.
Нивен развернулся и посмотрел на паром. Тот плыл довольно медленно, но с момента прыжка удалился на значительное расстояние. Даже с нашей нечеловеческой силой догнать его не удастся.
«Прости», – подумала я.
Нивен вздрогнул и погреб за паромом. Я никогда не умела извиняться перед ним вслух – слишком часто пришлось бы просить прощения. За то, что утянула его в холодную воду. За то, что взяла с собой. За то, что родилась его сестрой и испортила ему жизнь.
Почти бесконечность мы гребли к берегу, укрытые одеялом теней. Само по себе плавание не могло утомить нас, поэтому проходящие часы не имели большого значения. В какой-то степени мне даже понравилась такая изоляция, когда во все стороны тянулось только серое небо и темный океан. Мы не разговаривали до конца пути, так как губы онемели от холода.
До Франции мы добрались поздней ночью, темнота скрыла наше прибытие на скалистый берег. Я поиграла со временем, чтобы раздобыть несколько франков у прохожих, а затем направилась к двери ближайшего отеля. Шлепнула деньги на стол и поспорила с консьержем, который упорно делал вид, что не понимает мой французский, но каким-то образом прекрасно изъяснялся с Нивеном, хотя акцент брата был еще хуже. Когда мы, промокшие насквозь, добрались до номера, показалось, что прошли годы.
Как только дверь комнаты захлопнулась, Нивен рухнул на пол под окном и кивнул на ванную.
– Давай, – скомандовал он охрипшим голосом.
– Нивен?
Брат поднял опустошенные глаза. От усталости его лицо осунулось, очки помутнели от соленой воды.
– Я не… – Я сжала губы, онемевшие от многочасового пребывания в холодном море. Наше путешествие только началось, а я уже чуть не погибла и заставила Нивена плыть в ледяной воде. Думаю, брат осознал всю тяжесть испытания и пожалел, что пошел со мной, хотя никогда не сказал бы этого вслух. Он заслуживал гораздо большего, чем мое общество. – Я не думала, что…
Но Нивен покачал головой, прерывая меня, и махнул рукой, будто развеивая слова в воздухе. Он всегда знал, что я хочу сказать.
– Все худшее позади, – сказал брат с мягкой неестественной улыбкой и снова указал на ванную. – Но я насквозь промок, так что давай.
Не проронив ни слова, я пошла в ванную, захлопнув за собой дверь. Включила воду и газовую колонку, затем сняла мокрую одежду и выжала ее над раковиной.
Потом залезла в купальню и принялась растирать мыло сначала по волосам, а затем по каждому сантиметру тела. Я подумала о жнеце, о его руке на горле и стала тереть сильнее, пока брусок не выскользнул из пальцев. Теперь, когда кожа больше не пахла солью, у меня возникла внезапная потребность оказаться как можно дальше от воды.
Я чуть не упала в ванне, но вцепилась в бортик и вытерлась дрожащими руками. В зеркале отражались кандзи, начертанные на моей спине между лопатками: 蓮. Недавно остриженные волосы их больше не закрывали.
Имя было единственным, что дала мне мать. По словам Эмброуза, все шинигами рождаются с именами, выведенными на позвоночнике черной тушью, которая никогда не смоется. Интересно, кем бы я стала, если бы выросла в Японии как Рэн, а не Рейн, полюбил ли бы меня кто-нибудь, пришлось ли бы мне бежать и тащить за собой бедного брата.
Я попыталась дотянуться до татуировки, но безуспешно. Как и все японское, она была недосягаема.
Я снова вспомнила, как Высший жнец тащил меня по воде, а я тянулась к горизонту. На краткий миг мне показалось: все, конец. Я часто видела это ощущение в глазах людей, чьи души собирала, и знала: именно в последнюю минуту понимаешь, что важно, ведь смерть нивелирует всю удобную и утешительную ложь, какую ты себе твердил. Чего я хотела в тот момент – это добраться до места, которое могло бы стать моим домом.
– Нивен, – прошептала я, зная, что брат услышит даже сквозь закрытую дверь.
– У тебя там все в порядке? – спросил он надтреснутым и усталым голосом.
Я взяла с полки полотенце, завернулась и вышла.
Нивен сидел в луже на полу, даже не сняв мокрую одежду, и сжимал в руке очки. Я опустилась перед ним на колени.
– Мне надо в Японию, – сказала я. Впервые за всю жизнь я высказала вслух свою мечту. – Японских шинигами не испугает моя власть над светом, они не жнецы. Я отыщу маму и стану жить там с ней и другими шинигами.
Нивен потер правый глаз и ничего не ответил. Он уронил руку прямо в мелкую лужицу на полу.
– И как ты ее отыщешь? – наконец выговорил брат. Его слова прозвучали так горько, что я чуть не разрыдалась от жалости. Но, по крайней мере, он не заявил сразу категорическое «нет».
– Не знаю, – ответила я, – но попытаюсь. Да, в Европе остаться куда проще, но здесь в любой стране на меня будут коситься, как и в Англии, а я так больше не могу.