– Хиро, – начала я, разглядывая через окно заснеженные холмы и очень опасаясь выдать свои тайные мысли, – а ты слышал о Якусиме?
«Я знаю, кто ты, Рэн с Якусимы», – сказала Идзанами.
Значит, моей родиной был не Лондон, а место, где жила мама, ну или бывала там. Я привыкла думать о ней как о безымянной тени, но теперь эта тень стала тревожно реальной. Может, она тоже смотрит на белое зимнее солнце сквозь затуманенное стекло где-то в Японии.
– Якусима? – переспросил Хиро. – Это тропический остров на юге, покрытый древними кедровыми лесами. Иногда там, на море, сразу за песчаными берегами, пляшут голубые огни.
Я что-то буркнула в знак признательности, стараясь не выдать восхищения. А сама представила, как снег за окном тает, превращаясь в пышные влажные леса и палящее солнце, как деревья высотой в тысячу лет отбрасывают прохладную тень. Это было больше похоже на сон, чем на мою настоящую родину. Конечно, мама вернулась бы в такое волшебное место после того, как ее лишили титула и, вероятно, изгнали из Ёми.
– Это близко от деревни, в которую мы едем? – спросила я.
Пожалуй, вопрос прозвучал слишком поспешно, так как и Нивен, и Хиро уставились на меня. Я отвернулась к окну, чтобы брат перестал пытаться истолковать мое выражение лица. Это было похоже на предательство – считать семьей кого-то еще, кроме Нивена. Может, именно поэтому я не так часто вспоминала при нем о маме.
– Да не особо, – ответил Хиро. – А какая разница?
– Читала о нем, – сказала я в окно, надеясь, что дух-рыбак не заметил лжи в моих глазах.
Похоже, придется повременить с поисками мамы, пока я не расправлюсь с ёкай. Да так будет и лучше. Я предстану перед ней как истинная шинигами и потребую ответов. Это совсем не то, что хнычущее потерянное дитя. Мама увидит, чего я добилась самостоятельно, и станет уважать меня, как же иначе.
На следующей остановке мы сошли и немного прогулялись по свежему снегу до открывшейся внизу долины, где приютилась маленькая деревенька. Приземистые треугольные дома под широчайшими крышами прятались под заносами. За поселком возвышались горы, окруженные армией припорошенных белым вечнозеленых деревьев. Издалека деревня казалась идеально-безмятежной, словно рождественские декорации в лондонских витринах.
Пока мы спускались в долину, ветер все усиливался, в ушах свистел хор диссонирующих флейт. Хрустящий снег сменился вымощенными льдом дорогами. От сильного мороза у меня обметало ресницы и закололо губы.
Я ожидала услышать деревенский шум: уличную болтовню, крики торговцев и скрип открываемых дверей. Но до ушей доносился лишь свист ветра, гуляющего по пустынному ландшафту. Сквозь оконные стекла мерцали огни, но внутри ничего не шевелилось, словно мы очутились в жуткой тишине Иокогамы в час духов.
– Что-то не так, – прошептала я.
Нивен кивнул и поднял голову к полуденному солнцу, которое проглядывало сквозь серые тучи.
– Сейчас не омагатоки. Почему ничего не слышно?
Хиро в ответ только нахмурился.
– Может, у этой деревни особые традиции? – спросила я. – Например, жители на зиму впадают в спячку?
– В Ширакава-го нет ничего особенного, кроме снежных завалов, – покачал головой Хиро.
Я плотнее завернулась в пальто. Тяжесть ножей в карманах меня успокаивала.
– Идем.
Дорога из замерзшей грязи привела к первым домам, наполовину погребенным под снегом. В верхних окнах горел свет, вековые сосны отбрасывали тени на крыши.
– Рэн, – прошептал Нивен, дергая меня за рукав.
Он кивнул на двор. Там на четвереньках неподвижно стояла женщина в голубом пальто. Я стала пробираться через сугробы, махнув Нивену следовать за мной, и на безопасном расстоянии от незнакомки опустилась на колени.
– Здравствуйте, – поздоровалась я по-японски.
Глаза женщины были закрыты, на ресницах дрожали снежинки, губы приобрели мертвенно-лиловый оттенок. Она так и стояла скрюченная в три погибели, впиваясь пальцами в снег. Ее грудь не шевелилась от дыхания, из носа и рта не вырывались облачка пара. Я подошла ближе и снова опустилась на колени, чтобы рассмотреть ее. Кожа женщины блестела, словно покрытая тонким слоем стекла, а цвет лица был до жути идеальным. Она больше походила на раскрашенную вручную куклу, чем на человека. Неужели это дело рук Юки-онна?
– Вы нас слышите? – окликнул Нивен.
Ветер унес слова вдаль, оставив без ответа.
– Рэн, это…
– Рэн! Нивен! – донесся голос Хиро. – Вам лучше вернуться!
Я бросила последний взгляд на женщину, пересекла двор, перепрыгнула через невысокий забор и завернула за угол на дорогу. Там я резко вдохнула, застыв в нескольких шагах от Хиро.
Все жители деревни были заморожены.
Селяне замерли на порогах своих домов, держа дверные ручки. Дети, со смехом катающиеся по обледенелым дорожкам, замерзли на четвереньках. Мужчины застыли на полпути домой, устремив глаза в белое небо. Мы нашли не Ширакава-го, а неподвижную диораму ее прежней жизни.
Ресницы щекотали снежинки, и я подняла взгляд к небу. Снег еще падал, и поэтому мороз не должен был усиливаться. Высокие вечнозеленые деревья завораживающе покачивались на ветру, что дул с горного перевала.
Я подошла к юноше, который тащил за собой санки с завернутыми пакетами. Его кожу покрывала та же прозрачная глазурь, как и у женщины во дворе, но открытые глаза смотрели прямо вперед. Радужная оболочка была белее зимнего озера за деревьями, а зрачки прятались под толстым слоем льда. Внутри распахнутого рта крошечные сосульки слюны свисали вниз, будто второй ряд неровных зубов.
Несчастный был в точности как старик из легенды о Юки-онна. Я оглянулась через плечо на Хиро и поняла, что он подумал о том же. Нивен помахал рукой перед лицом юноши.
– Эй? – Брат повернулся ко мне. – Как думаешь, их можно разморозить?
– Не знаю, Нивен, – ответила я, хотя отлично понимала, что правильный ответ «нет». Особенно если Юки-онна уже закусила их внутренностями. Но зачем отбирать надежду?
Юноша не откликнулся, и брат потянулся к его плечу.
– Нивен, не надо…
Но он успел вежливо потрясти незнакомца.
По тихой улице разнесся громкий треск, словно удар топора разбил озерный лед. Рука юноши отделилась от плеча, ударилась о землю и разлетелась на тысячи осколков.
Нивен заорал, упал и отполз подальше. Звук его голоса эхом разнесся по долине.
– Нет, нет, нет! Я не хотел, я не думал…
Брат продолжал в панике бормотать чушь, а я не могла оторвать взгляд от однорукого юноши и осколков кости и плоти, разбросанных по белому снежному ковру. Картинка была столь четкой, что мой мозг не воспринимал ее как реальность. Я могла сосредоточиться только на остроте каждого осколка, не в силах дышать и ощущая странное тепло вопреки холоду.
Я упала на колени, взяла кусок руки и покрутила в пальцах. Острые края кололись, обдавая холодом.
Меня накрыла тень. Я подняла глаза на Хиро.
– По крайней мере, не надо гадать, та ли это деревня, – мрачно заметил он.
Я кивнула, уронив ледяной осколок, который тихо покатился по земле.
– Поэтому Идзанами нас и отправила. Она сказала, ёкай из списка забрали слишком много душ.
Во мне распахнулась пустота, которая все ширилась, пока я смотрела на осколки плоти и костей. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь сочувствовать смертным так, как Нивен, но определенно нельзя уничтожать сразу столько жизней, отнимать все у целого селения.
Нивен всхлипнул, будто пытался сдержать рвотный позыв. Я обернулась. Брат прислонился к дереву, обхватив себя руками.
– Не расстраивайся. – Я отвела сосновые ветки, чтобы те не мешали присесть рядом. – Он и так был мертв.
Нивен сглотнул и поднял на меня болезненно-зеленые глаза.
– Я… Я не…
– Ты ничего не сделал. Ну же. – Я тихонько потянула брата за рукав, пока Нивен не сообразил встать.
Хиро за спиной не оказалось, но я услышала движение и пошла на звук в ближайший магазинчик, где наш приятель уже рылся в товарах за прилавком. Замерзший хозяин дремал, опершись на руку, безразличный ко всему.
Нивен, в оцепенении следовавший за мной, старался держаться от продавца подальше. Хиро вынырнул из-за прилавка и поставил на него две керосиновые лампы, затем выудил снизу еще одну и протянул мне.
– Для леди, – объявил он, перегнувшись через столешницу.
Вблизи его глаза, притягательные и пугающие, мерцали смертью. Чем дольше я смотрела на него, тем сильнее билось сердце и краснело лицо. Было ли это то самое увлечение, о котором писали люди? Я читала любовные стихи Теннисона с научным любопытством, не в силах постичь концепцию чувства и не зная, способны ли мы вообще на подобное. Теннисон писал о любви и смерти как о противоположностях: смерть – темная, но мимолетная тень, а любовь – вечный свет. Конечно, такие, как я, создания не умели любить. Даже сейчас оставалось неясно, действительно ли меня влечет к Хиро или это просто сильная тяга смерти внутри него?
Я взглянула на лампу и отвернулась.
– Мародерствуешь?
Хиро снова нырнул под прилавок и появился с коробками спичек в обеих руках.
– Людям это больше не понадобится, – фыркнул он.
– Тебе смешно? – воскликнул Нивен. – Вся деревня мертва!
Усмешка на лице Хиро увяла. Он вздохнул и выложил на прилавок из карманов несколько коробков спичек.
– Я давно живу, Нивен. И видел много мертвых людей. Близких людей. Жизнь которых имела для меня большое значение.
– То есть жизнь этих людей значения не имеет? Как ты…
– А этих я не знал. – Хиро так хлопнул по прилавку, что несколько коробков упали на пол.
Нивен вздрогнул, свет над головой зажужжал.
– Я говорил, что меня вырастили люди. И куда они, по-твоему, делись?
Глаза духа-рыбака потемнели, как сама смерть, превратились в порталы, ведущие в Ёми прямо через его череп. Что так внезапно вывело его из себя? Свет над головой быстро мигал от гнева Хиро, а тень на стене позади нас становилась все гуще, словно на обои упала клякса черного ила. Эту ли темноту увидел Нивен, когда посмотрел на Хиро? Может, поэтому брат не доверял ему?