Какое покаяние? Ведь я ни в чем не виноват. Мне пальнули в спину… К тому же из-за стрельбы мы ничего не взяли. Мы только хотели украсть. За это не убивают. Это не fair!
Еще как fair, в высшей степени fair. Ты любил деньги, бриллианты, дезодоранты и немецкую автомобильную промышленность больше собственной жизни…
Но ведь все любят…
Не стоит преувеличивать. Ты сам упоминал монголов.
Душа моя, да ведь они вообще ни о чем понятия не имеют. Что монгол знает о любви, что он может знать о черной «Х-пятой»? Цыганский барон всей Молдавии и тот лучше в этом разбирается. Он ездит на «пятерке» к чукчам торговать теплым бельем, и ему приходится спать с их женщинами, потому что тамошние законы гостеприимства святы.
Ты знаком с цыганским бароном из Молдавии?
Ты забыла? Мы познакомились в Литве. Когда перегоняли «мерс». Но тот был не краденый, упаси бог. У албанцев по случаю купили.
Знаешь, кое-какие факты нашей общей жизни от меня, кажется, ускользнули. Время от времени меня клонило в сон. Особенно во время этих переездов с Запада на Восток и обратно.
Ну да, для женщин это, наверное, скучно.
А ты бы, конечно, хотел, чтобы душа была мужиком. Вы бы тогда воровали и гоняли на машинах с чистой совестью. И он, этот твой, прошу прощения, «душ», любил бы автомобили так же, как ты, так же жаждал бы обладать ими, со всеми их кожаными сиденьями, литыми дисками и что там у них еще. И тогда вы достигли бы бессмертия, потому что твой «душ» ни за что бы тебя не покинул. Так бы вы и колесили целую вечность.
Моя собственная душа насмехается надо мной…
Потому что ты ей изменил.
Я только делал то, что и все: желал и удовлетворял свои желания. У нас, ты же знаешь, даже у собак цепи короче, чем нужно, — из соображений экономии. А потом я приехал к этим и увидел, что желание обладать — не грех, наоборот, у кого нет такого желания — тот просто, извини меня, недоделанный. Да, я крал, но тем самым освобождал место для новых бриллиантов и автомобилей, благодаря мне на свет появлялись новые «бумеры» и «ауди», благодаря мне процветали амстердамские гранильные мастерские, а черные братья спускались все глубже под землю в копях Претории и Конго. Я давал работу полицейским, журналистам, страховым агентам, не говоря уж о психоаналитиках, которым приходилось месяцами утешать пострадавших. Ведь лишиться «ауди ТТ» — почти то же, что потерять близкого человека. А подумай о другой стороне медали — о наших сонных городах на Востоке, где благодаря мне оседали эти чудеса техники. Подумай о Кишиневе и подумай о Тарту, подумай о внезапно пробудившихся желаниях. Конъюнктура начинается в голове. Они мне орден должны дать: и Bayerische Motoren Werke, и Mercedes-Benz AG, и Adam Opel, — хотя последнего мы как раз старались избегать, он не пользовался спросом даже у русских. И правительство Бундесреспублики тоже должно дать мне орден. Ну, не правительство, так на худой конец МИД, ведь если у них там и есть что-то стоящее, так это «гольф» — «тройка» или «четверка», лучше черная и с тонированными стеклами. Благодаря этим моделям вся молодая братва оказалась на колесах, в результате чего узнала о существовании других стран. Раньше они думали, что есть только Россия. Лишь увидев «гольф», они поверили, что есть и Германия… А ты, Душа моя, говоришь об измене, обвиняешь меня в эгоизме, считаешь говнюком, в то время как я являюсь воплощением, пардон, являлся воплощением панъевропейских и общемировых идей… Представь, что я просто-напросто краденый автомобиль, который ты перегоняешь от одной границы до другой.
Я была права. Твоя душа должна была быть парнем.
Не хотят, чтобы мы были с ними.
Боятся при нас плакать.
Хотят плакать одни.
Они думают, что идет война и женщины лишние.
Для них все сводится к войне. Они как дети — хотят, чтобы им всё было позволено.
Или как педики. Война — изобретение пидоров. Чтобы никогда не расставаться. Жить и умереть вместе.
Воровать и попасться.
Позволить себя убить.
Из принципа, бескорыстно. Ведь если тебя убьют, ты ничего с этого не поимеешь.
Все поставить на кон и все потерять.
Типа им не больно и надо.
Привозят нам дезодоранты и трусики, типа к нам нельзя с пустыми руками.
Себе никогда ничего не покупают.
Думают, нам надо что-то дать.
А не дашь, мы не будем ждать.
В смысле — будем ждать другого. У которого дезодоранты и трусики лучше.
Они всегда считают себя хуже.
Что кто-то другой лучше.
Поэтому так поступают.
Отдают все даром.
Чтобы ими восхищались, думали, они лучше.
Разбивают вдребезги и бросают.
Чтобы другие видели.
Потом им приходится ехать за новыми.
Да, воровать все равно что воевать.
Они никогда не берут с собой женщин.
Воровство — изобретение педерастов.
Они в восторге сами от себя.
И от своих машин.
Машина ничего не хочет.
Машина для них как собака.
Смотрит на них, глаз не сводит.
Так же, как и они на нее.
Они отдадут тебе брильянты, но автомобиль — ни за что.
Лучше разобьют, потом обольют бензином и подожгут.
Если у них украсть машину, они убить готовы.
Да, и автомобили, и они сами — изобретение педерастов.
Женщине они скажут «ты, курва», а «бэхе»[3] — никогда.
Лишь в машине они не чувствуют себя хуже всех.
Да, на машине каждый лучше всех, и вот тут-то их и подмывает разбиться насмерть.
Когда-нибудь так и случится.
Вон он какой здоровенный, старый и жирный — нам нелегко придется. Надо будет туда добраться раньше, чем он совсем остынет.
Сейчас он вполне еще теплый. Наверное, из-за своего сала. Бывает, сало убивает, а бывает, помогает выжить.
В странном мы теперь живем мире.
Когда-то жир был что надо. Каждый хотел быть толстым. Это означало достаток и уважение ближних.
Теперь так только у дикарей. Где-нибудь на Юге или на Востоке.
Я читал в газете, что этот имел немало. Практически он имел всё.
Ну, коли уж ему хватило на такую операцию, то действительно…
Четырехэтажный дом, шесть автомобилей и ювелирный магазин.
Писали, что он стрелял с третьего этажа.
На четвертый, наверно, уже не мог подняться.
Да, так оно и бывает: когда у тебя наконец появляется четвертый этаж, то уже нет сил на него подняться.
Он по-прежнему теплый… Даже вроде бы стал теплее?
Ну нет, уважаемые коллеги, у трупа не может подскочить температура. Труп остывает.
Вдруг он живой…
Труп? Коллеги, мы же немецкие врачи!
Ну, если и не живой, то все равно жить будет. Откуда донор?
Двадцать четыре года, худощавый, с развитой мускулатурой, высокий блондин, вполне ничего себе…
Откуда?..
С Востока. Угонщик автомобилей.
Braveheart[4].
Наверное, молдаванин. Оттуда в последнее время больше всего предложений. Каждый второй что-нибудь продает. У каждого второго шрамы спереди или сзади. Смотрится неважно, потому что режут осторожно, а зашивают кое-как.
Хорошо еще, что зашивают. Могли бы и так оставить. Вы же знаете, как там у них. Никакого уважения к человеческой жизни. Главное для них деньги. Если у кого-то осталась только одна почка, он уже не котируется на рынке.
Нет, он не молдаванин. Там нет автомобильных воров. Страна живет за счет экспорта органов своих граждан. В основном к нам, но и американцы берут кое-что.
Ах, бедные, бедные славяне. Вынуждены продавать поджелудочные железы и печень, чтобы сохранить свою самобытную культуру и загадочный язык. Интересно, всегда ли так было…
Молдаване не славяне. Конечно, внешне они очень похожи, но их язык относится к романской группе.
Ну, без дураков! Говорят по-французски и позволяют вырезать себе желчный пузырь на продажу?!
Уважаемые коллеги, приступим, иначе он у нас и вправду остынет. Донор с Востока, из Польши.
О, господи!
Что?
О, господи!
Что?
Что случилось?
Он шевельнулся…
Ну скажешь тоже…
Шевельнулся и продолжает шевелиться…
Он не имеет права!
Он втянул воздух…
А теперь выдохнул…
Он мертвый, но живой…
Ну нет, это уже какая-то Румыния…
Он пытается что-то сказать…
…какая-то Трансильвания…
Я не хочу, не хочу, не хочу такое сердце. Я всё слышал.
Блин…
Не должен был, потому что умер, но я слышал. От такого даже мертвый встанет.
Офигеть, вот это номер…
Учтите, я все слышу.
Извините…
Я хочу другое.
Исключено. Вы сейчас остынете, и мы даже с этим опоздаем.
Командир, это хорошее сердце. Я бы сам в вашем возрасте хотел бы иметь такое.
Braveheart!
Вот именно!
А немецкого у вас нет?
Это сложно. Раньше времени никто своего не уступит.
Шведского?
Увы…
Английского, голландского либо, на худой конец, французского или итальянского?
Нам очень жаль. Сейчас всё это поступает с Востока. Вам не холодно?
Нет. Даже как будто жарко. Наверное, от страха. Или от злости. Конечно, я преставился, но как вспомню то утро, совершенно не чувствую себя мертвым, а вроде бы просто лежу и не сплю. Вижу, как они двумя этажами ниже посягают на мою собственность. Да что там посягают! Она уже у них! Они уже вошли и хватают все, что нажито честным, добросовестным трудом! Везде на полу стекло, и слышно, как они продолжают его бить, как разбивают все, что под руку попадется. Я видел это глазами души, видел осколки стекла вперемешку с бриллиантами… Жестоко, невыносимо… Этот страх, что все перемешается и потом уже никогда не удастся отделить одно от другого, стекло от камней, богатство от того, что не имеет цены, красоту от тлена. У меня слезы застилали глаза, и я не целился. Просто пальнул в ту сторону. Права собственности священны. Так нас учили…