, чтобы прозвучали голоса читателей. Вполне достаточно для представления на редакционном совете. Джиллиан пошла в ванную, разделась. Долго изучала себя в зеркале. Вертелась, заглядывала через плечо.
Обычно четверг у нее далеко не самый напряженный день, но тут она все утро монтировала передачу. После обеда закончила наконец и сделала несколько звонков, чтобы уточнить сценарий, который собиралась завтра представить на совете. Книгу до конца она так и не дочитала. Гротескный сюжет, юмористические диалоги, и, несмотря на это – или, может, именно поэтому, – чтение нагоняло на нее скуку. Впрочем, она и в грош не ставила большинство книжных новинок. И теперь почему-то все реже увлекалась какой-либо книгой. Дело в ней самой, наверное. Когда какой-нибудь писатель жаловался, что его, мол, не представили в передаче про культуру, ее так и охватывало искушение дать совет: а ты сначала напиши хорошую книгу!
Она даже подумывала, не отказаться ли от этого сюжета, как вдруг встретилась у кофейного автомата с шефом, а тот, оказывается, уже решил его взять. В три часа она отправилась домой. Попробовала еще почитать, но так и не сумела сосредоточиться. Сегодня за завтраком она сказала Маттиасу, что вечером встречается с Дагмар.
Вышла из дому без чего-то шесть. Накрапывал мелкий дождик, за день похолодало. В трамвае она разглядывала других пассажиров, представляя их раздетыми догола. Пожилые женщины, деловые люди, мамаши, только что забравшие детишек из яслей, – все голые. Вот молодой и шикарно одетый бизнесмен, у него все туловище заросло густыми волосами. Вот мужчина, толстенное брюхо отвисло по самое некуда, вот женщина – груди огромные, вот девушка с рыжеватым пушком на лобке и пирсингом. Морщины, кожные складки, кожа смуглая и светлая, прыщи, веснушки, родинки. Джиллиан пришла на память старинная картина с изображением Страшного суда, где крошечные человечки корчатся на земле от страха и позора. Она попыталась вспомнить имя художника, который добился того, что сотни людей разделись догола, да еще и полегли на землю где попало.
На главном вокзале пересадка. Огромный зал кишит людьми. Джиллиан, как могла, лавировала в толпе, близость посторонних почему-то стала ей неприятна. Всю поездку на электричке она простояла в тамбуре.
Пока добралась, уже почти стемнело. Зонтик она с собой не взяла, лицо и волосы мокрые. Быстрым шагом миновала коридор, ведущий к мастерской. Вошла, не постучавшись. Хуберт сидит на диване, читает газету, рядом на полу бутылка пива. Отложив газету в сторону, он взглянул на Джиллиан. На его лице написано одно – равнодушие. Она бросила пальто на диван. Хуберт встал, бегло поцеловал ее в щеку:
– Ты готова?
Джиллиан наклонилась за пивной бутылкой, сделала большой глоток, вернула бутылку на место. И только после этого, взглянув на Хуберта, кивнула. Тот посоветовал ей сложить одежду на диване, а сам подошел к мольберту, чтобы установить фанерный лист для эскизов.
– Пол немытый, к сожалению, – произнес он, повернувшись к Джиллиан спиной.
Перед мольбертом стоял пустой стул, Джиллиан сидела на нем вчера, а рядом небольшая электрическая печка.
Обеими руками Джиллиан стянула через голову пуловер, осталась в льняной блузочке без рукавов. Расстегнула две верхние пуговки и чуть замешкалась. С Хуберта не спускала глаз. А тот стоял, отвернувшись, у мольберта и перебирал свои рисовальные принадлежности. И все равно она повернулась к нему спиной, снимая джинсы. Штанины узкие, пришлось ей покрутить задом, чтобы из них вылезти. Невольно она подумала, сколь комично это зрелище. Сняла тоненькие гольфы, расстегнула остальные пуговички на блузке. А потом взяла, да и попросила Хуберта выдать ей плечики для одежды. Тут уж пришлось ему обернуться, но смотрел он прямо ей в лицо.
– Лён всегда мнется, – с улыбкой пояснила она, когда Хуберт протянул ей проволочную вешалку.
Джиллиан казалось теперь, что ситуация у нее под контролем. В одном только нижнем белье она уселась на стул.
– Как мне сидеть? Как вчера?
– А я думал… – И Хуберт оборвал себя на полуслове.
Джиллиан поднялась и, повернувшись к нему спиной, быстренько скинула трусики и бюстгальтер. Нагишом она двигалась по-иному, медленнее, с выпрямленной спиной, чуть скованно. Знала точно, что Хуберт сейчас ее оценивает. Мысль о том, что он уже стольких женщин видел и рисовал обнаженными, вселяла в нее неуверенность. Белье она засунула под другую одежду на диване, уселась на стул перед мольбертом.
– Нравится тебе то, что ты сейчас видишь? – спросила она и тотчас разозлилась на себя за этот вопрос.
Хуберт не ответил. Она приняла ту же позу, что накануне, и обрадовалась, что скрещенными руками она себя прикрывает. Хуберт в задумчивости прошелся по комнате, потом двинулся к ней – очень медленно, замирая едва ли не на каждом шагу, чтобы ее рассмотреть. Джиллиан пыталась следить за его взглядом, ощупывающим ее с ног до головы. Лицо у него было серьезным и сосредоточенным.
– Можно мне сделать несколько фотографий?
Джиллиан, помедлив, кивнула.
Хуберт вставил пленку в фотоаппарат и подошел к ней совсем близко. Аппарат, за которым можно скрыться, кажется, придавал ему смелости. Только когда пленка была полностью израсходована, он достал ее и запечатал. И лишь после этого взялся за рисование.
Плетеное сиденье стула резало нещадно, электрическая печка обогревала Джиллиан лишь с одной стороны. Она пыталась отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. Что она вообще здесь делает? Маттиас, если когда-нибудь увидит картину, устроит ей грандиозную сцену. Разумеется, Маттиас ее узнает, что бы там Хуберт ни говорил. И нипочем не поверит, что она не спала с художником. Прошлое Джиллиан ему хорошо известно, за десять лет после училища она испробовала все, чего душа пожелает. Могла переспать с мужчиной только из симпатии к его образу жизни. Или из любопытства: каково это – изменить постоянному другу? Маттиас часто расспрашивал ее о тех временах, а она ничего не скрывала. «Зато теперь ты моя!» – эти слова Джиллиан часто от него слышала, и пусть сама формулировка ей не нравилась, но зато придавала уверенности в себе. И незачем ей было гулять на стороне. А случись такое, да Маттиас узнал бы, – все разом бы рухнуло, это уж точно. Она сама не понимала, отчего ее так тянет к Хуберту. Одевается он как попало, да и вообще, кажется, не заботится о своей внешности. Немногословный, в общении даже мрачноватый – с таким всегда можно нарваться на бесцеремонность или грубость. Когда-то давно она завела короткий роман с художником, это был сущий кошмар. Но теперь, может, она искала как раз того, кто способен вселить в нее неуверенность? Надеялась, что именно так она сумеет расшевелиться? Да, она хотела понять и почувствовать самоё себя. Звучит как цитата из сборника жизненных советов. Порой они с Маттиасом хохотали над подобными советами в глянцевых журналах, в том числе и над перечнем способов сохранить свежесть в давно сложившихся отношениях, что не мешало ему увозить ее на праздники в какой-нибудь горный спа-отель, где их ублажали массажами, ваннами и роскошной едой. После чего они спали друг с другом, как будто и это входило в программу пребывания. А ведь Джиллиан давно уже испытывала удовлетворение не столько от секса с Маттиасом, сколько от того факта, что в их отношениях секс имеет место. Как доказательство того, что все у них в порядке и так будет всегда.
Запищал таймер. Поза, в которой Джиллиан сидела, словно заменяла ей защитную одежду, но стоило только подняться, как к ней вернулось ощущение собственной наготы. Тем не менее она подошла к Хуберту, который все так и держал в руке угольный карандаш, и встала рядом. Хуберт отступил на шаг, чтобы рассмотреть эскиз или скорее чтобы не оказаться в непосредственной близости от Джиллиан. С той минуты, как она разделась догола, Хуберт вообще вел себя весьма отстраненно. Повернувшись к Хуберту, стоя спиной к мольберту, она попыталась изобразить на лице то самое растерянное выражение, что запечатлел рисунок углем.
– Неужели у меня действительно такой взгляд? – Джиллиан очень хотела произнести эти слова уверенно и с улыбкой, но не получилось.
Хуберт пошел к двери, снял с крючка на вешалке легкое кимоно и протянул ей:
– А то я буду виноват, что ты простудилась.
Джиллиан разглядывала рисунок. Точнее, черновой набросок, в котором уже угадывалось портретное сходство, хотя вопрос о сходстве сейчас почему-то утратил для нее значение.
– Ты доволен? – обратилась она к Хуберту.
Тот отрицательно покачал головой:
– По моему ощущению, здесь тебя нет. Ну, чуточку стыдливости в самом начале, а потом ты попросту отсутствовала.
– Но что от меня требуется? Я ведь впервые на такое решилась.
– Требуется твое присутствие, – объяснил Хуберт. – Ты должна быть здесь, иначе между нами ничего не произойдет.
Джиллиан язвительно рассмеялась в ответ.
– Раздевайся, – скомандовал Хуберт. – Ноги врозь, упираешься в пол. Чувствуешь пол? Чувствуешь свой вес?
Джиллиан припомнились упражнения, которые они выполняли на первом курсе в училище, она и тогда не очень понимала, что имеется в виду под присутствием.
– О чем ты думаешь?
– О театральном училище.
– А как себя чувствуешь?
– Не знаю. Устала.
– Садись.
Пришлось ей, усевшись на холодном полу, согнуть под прямым углом ноги, опереться локтями о колени, одной рукой взяться за запястье другой руки. Волей-неволей в памяти возникла скульптура Майоля – женская фигура в точно такой же позе. Хуберт выставил время на таймере, принялся рисовать. Время от времени он издавал тяжелый вздох, а то и швырял в ярости карандаш. Ничего не получается! Пиликанье таймера, по глотку пива, новая поза. Чем дальше, тем молчаливее становился Хуберт. Не раз он срывал и швырял на пол лист бумаги, едва успев сделать несколько штрихов. Джиллиан устала, ее тело свело, все болит. В следующий перерыв она начала было делать гимнастику на растяжку, но Хуберт уже снова завел часы: