«Жена приедет, а еще трое моих студентов, – поделился с нею Хуберт. – Все они думают, что сегодня открывается моя выставка». – «И что же, других забот у тебя нет? – поспешила успокоить его Джил. – Давай-ка поедем ко мне, там тебя никто не найдет».
Первые дни в доме Джил он провел в бездействии. Вечером она всегда спрашивала, как прошел день, но Хуберт только плечами пожимал. Лишь спустя некоторое время он начал читать. Большинство книг в доме принадлежали матери Джил. Посвященные региону фотоальбомы, кулинарные книги, английские развлекательные романы. Эта случайно составленная библиотека помогла Джиллиан отчасти примириться с матерью. На полях кулинарных книг она находила сделанные материнской рукой пометки, но ведь не какие-то семейные секреты, а просто следы жизни, цель которой состояла лишь в том, чтобы создать настоящий домашний уют мужу и дочери.
С тех пор как Джил поселилась в этом доме, родители все реже ездили в горы. Отцу с его больными коленями трудно преодолевать лестничные ступеньки. Если уж они и отправлялись отдыхать, так на курорты, где отец проходил курс лечения.
Хуберт хватался за любое чтение, что в руки попадется: томик с местными легендами, справочник альпийской флоры, сборник энгадинских пословиц и изречений, тех самых, что украшают фасады здешних домов.
«Ругаться просто, а дело делать трудно, – зачитывал он вслух. – Смотри-ка, не иначе в этом доме жил художник. Или вот: в каждом человеке есть частица волка».
Джил стояла у плиты в кухне, готовила ужин.
«Судьбу свою люби, пускай она и горькая, – продолжал читать Хуберт. – Как думаешь, это верно?» – «Вымой салат, пожалуйста», – ответила Джил.
На следующий день, вернувшись с работы, она обнаружила Хуберта возле дома с блокнотом в руках. Подошла, заглянула ему через плечо. Он как раз перерисовывал сграффито из книжицы житейской мудрости. Перелистав блокнот, он предъявил ей все выполненные им рисунки, тщательные копии русалок, крокодилов, солнечных колес, украшавших надписи на фасадах. Хуберт вырвал из блокнота один листок, протянул ей, она прочитала: «Долог год, коротки десять лет».
Спать они ложились в одну постель. Джил первой уходила в ванную. Когда Хуберт, погасив свет, укладывался рядом с нею, она перекатывалась к нему поближе, они обнимались. Не произносили ни слова, и чуть погодя Джил возвращалась на свою половину кровати. Однажды вечером она всерьез спросила, не хочет ли он все-таки вести курс рисования в отеле, и удивилась, когда он тотчас согласился.
Джил чувствовала себя счастливой, как никогда. Лишь теперь она поняла, сколь одинока была все эти годы. Вспоминая время, проведенное с Маттиасом, она вовсе не ощущала его связи с нынешней жизнью. Зато воспоминание о сеансах в мастерской у Хуберта оставалось живым еще много лет.
Уговорив Арно опять пригласить Хуберта в культурный центр, она долгое время нервничала, не могла успокоиться. А когда увидела его в холле, в кресле, то вдруг все вернулось на свои места, стало таким, как прежде.
С тех пор как Хуберт у нее поселился, она каждый день радовалась возвращению домой. Хуберт теперь регулярно готовил ужин. После еды они подолгу сидели возле дома, разговаривали.
Темой первого курса, предложенного Хубертом, был пейзаж. Записались немногие, чуть больше полдесятка отдыхающих. Вечером Джил повстречалась одна участница, пожилая дама, она приехала с внучкой и вместе с нею посетила первое занятие. И пришла в полнейший восторг, да и внучке понравилось. Хуберт и сам, кажется, наслаждался этим днем. Когда Джил вернулась домой, ужин уже ждал ее на плите.
– Ну, как прошло? – спросила она.
– Знаешь, что удивительно? Оказывается, множество людей на досуге занимается рисованием! – поделился с ней Хуберт. – Больших талантов не заметил, но все они не новички.
– К тому же ты сегодня, похоже, приобрел поклонницу, – улыбнулась Джил.
Хуберт сначала сделал большие глаза, потом вроде бы вспомнил:
– Ах, Елена? Да ей и двадцати лет нет.
– Вообще-то я имела в виду ее бабушку, – сказала Джил и рассмеялась.
Многие гости приезжали в отель на две недели, но все они жаждали рисовать, поэтому на второй неделе Хуберт объявил курс портрета. Видимо, среди отдыхающих распространился слух, что он хороший учитель, поэтому число участников сразу удвоилось. А к концу недели Джил уже спрашивала, не хочет ли он поработать с обнаженной натурой, это несомненно привлечет на занятия людей помоложе. «А кто будет позировать? Ты сама?» – резонно заметил он. «Сама, если другую не найдем», – ответила Джил.
На обнаженную натуру записались в основном мужчины.
Вечером Хуберт иногда показывал Джил наброски, сделанные участниками: злобные мелкие карикатуры одного робкого юноши, который едва отваживался поднять голову, уткнувшись в лист бумаги; лысого толстого дядьки лет пятидесяти, который от усердия высовывал кончик языка во время работы; одного старичка, который в ужасе таращил глаза, будто сама смерть шла ему навстречу.
– На той неделе мы все это вывесим в холле, – подвела итог Джиллиан. – Вот будет реклама твоему курсу.
Хуберт все больше времени проводил на территории клубного отеля. Джил наблюдала из окна, как он болтает с отдыхающими, как вместе с группой молодежи направляется к футбольному полю. Вечерами он обычно заходил за нею в рабочий кабинет.
– Может, возьмешь машину? – как-то предложила она. – У меня сегодня спектакль.
Все та же постановка, какую Хуберт однажды видел на этой сцене. Хуберт сказал, что хочет остаться на спектакль: а вдруг да обнаружатся в этой пьесе скрытые достоинства? Они поужинали вместе на террасе, потом он проводил ее в крошечную костюмерную, устроенную рядом с театральным залом. Костюмы висели в кладовке, прилегающем помещении без окон, забитом кулисами, вешалками и прочим реквизитом, необходимым для разных постановок. В костюмерной царила суета, но никого, кажется, не смутило присутствие Хуберта. Джил любила атмосферу перед представлением, когда все исполнители взволнованы, все желают друг другу удачи и символически плюют через левое плечо.
Весь спектакль Хуберт просмотрел, стоя за кулисами. Джил перед каждым выходом оказывалась к нему так близко, что чувствовала тепло его тела. Он пытался ей что-то шепнуть, но она всякий раз прикладывала палец к губам. Публика хохотала вовсю, и вот Джил опять надо на сцену, и опять ей на платье летит все содержимое ночного горшка. На финальные аплодисменты актеры заодно вытащили на сцену и Хуберта, хотя он не имел никакого отношения к постановке, и он, смеясь, кланялся вместе со всеми.
Почти все они, не сменив костюмов, отправились в бар, чтобы отпраздновать спектакль вместе со зрителями. Джил и Хуберт последними оказались в гардеробе. Джил повесила сушиться свой крестьянский наряд, в нижнем белье старомодного образца уселась перед одним из двух имеющихся зеркал, и лицо ее сияло. Хуберт скрылся в кладовке, пока Джил смывала грим. И вдруг! И вдруг она увидела его в зеркале позади себя. На нем кожаные штаны и клетчатая рубаха – почти тот самый костюм, что у слуги, которого по пьесе Джил выбрала себе в мужья.
– Шикарно выглядишь! – рассмеялась Джил. – Тебе нужно почаще надевать кожаные штаны.
Хуберт шагнул к ней, заключил ее в объятия, поцеловал в губы.
– Фу, Тони, – с наигранным возмущением Джил ответила цитатой из своей роли, – после дойки ты хотя бы руки вымой!
Ответ Тони беспроигрышно вызывал у публики смех на каждом представлении, но Хуберт вместо этого вновь поцеловал Джил, причем еще крепче. И обнимал ее так крепко, что ей чуть больно не стало. Она ответила на его поцелуй, а он, сочтя это согласием, стал поспешно раздеваться. Осыпал поцелуями ее шею, и вот они стоят там, оба в нижних сорочках, и он развернул ее к себе, и наконец…
– Не так быстро, прошу, – взмолилась Джил, – мне больно…
Но Хуберт, кажется, ничего не слышал. Вдруг в зеркале она увидела его глаза – остекленевшие, как у пьяного.
– Тихонько, тихонько, – шептала Джил, – со мной давным-давно этого не было…
И действительно, она только в самое первое время раз-другой завела роман с кем-то из отдыхающих, потом в течение целого сезона крутила с шеф-поваром, но он перешел в отель той же клубной сети на юге Турции, а она не захотела последовать за ним. Со временем ей попросту расхотелось завязывать отношения с каким-либо мужчиной, и она довольствовалась легким флиртом.
Хуберт двигался все быстрее и быстрее, потом издал громкий стон, несколько раз вздрогнул и как будто осел, навалившись на нее. Чуть погодя выпрямился и отступил на шаг. Джил почувствовала, как теплая жидкость стекает по ее ноге.
– Иди ко мне, – сказала Джил и взяла его за руку.
В театральном зале тьма, только светящиеся указатели аварийных выходов дают немного света. Они вместе улеглись в кровать, стоявшую на авансцене.
– А вдруг сюда кто-то придет? – прошептал Хуберт.
– Не волнуйся, – успокоила его Джил, – только уборщики завтра утром.
Они обнимались, целовались, потом Джил уселась на него верхом и содрала с себя рубаху. Странное дело – заниматься любовью на сцене. Джил с закрытыми глазами двигалась плавно. Хуберт лежал смирно-смирно. Открыв на миг глаза, она встретила его изумленный взгляд.
Джиллиан семнадцать лет. Стоя у окна в этом горном домике и уперевшись локтями в шершавый деревянный карниз, она глядит в небо. Ночь полна шумов и запахов. Джил влюблена, тогда она часто влюблялась, и самой малости было довольно, чтобы пробудить – впрочем, как и угасить – прекраснейшие ее мечты. Всякое ее ощущение немедленно перерождалось в чувство.
Она закрыла окно и спустилась по лестнице на первый этаж. Дверь дома заперта, но изнутри она открывается без ключа. На улице прохладно. Босиком, без теплой одежды она мерзла, но ведь так и полагается. Пошла по дороге в сторону реки, в любой миг готовая спрятаться в траве, если на дороге появится машина. Еще немного, и вот дорожка, ведущая в лес, теперь уже недалеко осталось. В лесу совсем ничего не видно, приходится замедлить шаг. С автомагистрали по ту сторону ущелья время от времени слышится шум проезжающих машин, но и ближе, в глубине леса, то и дело раздаются какие-то звуки, будто сама тьма потихоньку движется, легко сотрясая воздух. Дойдя до дороги, серпантином спускающейся к реке, она уже различала огни отеля. Лес тут не такой густой, видимость стала лучше. Она побежала вниз, следуя извилинам дороги, и через мост. Пятки так и горят, асфальт ведь какой шершавый.