Я посмотрел на часы, словно мне действительно предстояло выйти на связь с моей напарницей в определенный час.
— Вот это у вас не получится.
— Я так и думал. Вариант два — убить тебя, здесь и сейчас. Ты не свяжешься с Аннамарией, она поднимет тревогу, твое агентство пришлет в город людей. Я изображу тупого, глупого служаку. Никогда тебя не видел, не знаю, что с тобой случилось.
— Печально это слышать, — я вздохнул. — Значит, преподобный Моран с вами заодно.
— Нет. Он нашел тебя в церкви, ты сказал, что твоя жизнь свернула не в ту сторону. Потом начал говорить об Армагеддоне, конце света, и он занервничал. И ты сказал, что ретривера зовут Рафаэль, но он знал и владельца пса, и его кличку — Мерфи.
— Странно, молодой человек тревожится о конце света, возможно, наркоман, с ним чужая собака… Я думаю, священнику следовало принять участие в моей судьбе, помочь советом и молитвой, а уж потом сдавать меня в полицию.
— Ему приятно звонить мне по мелочам, и не прикидывайся, будто ты не знаешь почему.
— Вы — член его паствы? — предположил я.
— Ты это знаешь.
Я замялся, потом кивнул.
— Мы знаем, — с таким видом, будто говорил о восьми тысячах бюрократов, сидящих в здании, которое занимало целый квартал рядом с ЦРУ. — И не забывайте… преподобному известно, что вы арестовали меня.
Чиф улыбнулся и взмахом руки отмел мои соображения.
— Это не имеет значения, потому что еще до наступления утра преподобный убьет жену и покончит с собой.
— Как я понимаю, вы не относитесь к верующим прихожанам.
— Ты полагаешь, я говорю как христианин? — спросил он и рассмеялся, демонстрируя несвойственную ему безжалостность. Просто давал мне понять, что для него христианин — синоним тупоголового троглодита.
— Возвращаясь к вашему второму варианту… — я сменил тему. — Вы его помните?
— Я убиваю тебя сейчас, а потом утверждаю, что никогда тебя не видел.
— Не получится, — я покачал головой. — Они знают, что я здесь.
— Они кто?
— Мои кураторы в… агентстве.
На его лице отразилось сомнение.
— Не могут они знать.
— Спутниковое слежение.
— У тебя нет транспондера. Мы обыскали тебя в церкви.
— Его могли вживить хирургически.
Яд, пусть и в малом количестве, просочился в весело поблескивающие ирландские глаза.
— Где?
— Очень маленькое, очень эффективное устройство. Может быть, в моей правой ягодице. Или в левой. Или под мышкой. Даже если вы его найдете, вытащите и раздавите в пыль, они уже знают, что я здесь.
Он откинулся на спинку стула и вновь натянул на лицо маску политика, которая уже начала сползать. Достал из нагрудного кармана миниатюрный шоколадный батончик «Олмонд джой», разорвал фольгу.
— Хочешь половину?
— Нет.
— Тебе не нравится «Олмонд джой»?
— Вы собирались меня убить.
— Не отравленной конфетой.
— Это вопрос принципа.
— Ты не берешь сладости от людей, которые угрожали тебя убить?
— Совершенно верно.
— Что ж… мне больше достанется. — Он откусил от шоколадного батончика. — Итак, остается только третий вариант. Я предполагал, что к этому и придет. Вот почему я решил довериться тебе и рассказать, в каком я положении. Я могу сделать тебя богатым.
— А как же насчет «каждый за себя»?
— Сынок, ты мне нравишься, правда, и я вижу, что сотрудничество с тобой — наилучший вариант, но я никогда не отдам тебе часть моей доли. Я удивлен уже тем, что предложил тебе половину шоколадного батончика.
— Я ценю вашу честность.
— Если я доверяю тебе, то и для тебя лучше доверять мне. Так что отныне мы говорим друг другу только правду.
Он улыбнулся так искренне, что не ответить взаимностью я счел за грубость и тоже улыбнулся.
А памятуя о честности, упомянутой чифом, нашел необходимым заметить:
— Я не верю, что Утгард Ролф настолько великодушен, что поделится со мной своей долей.
— Ты, разумеется, прав. Утгард убьет собственную мать за тысячу долларов. А может, за пять тысяч.
Он отправил в рот еще кусочек батончика, пока я переваривал полученное предложение.
— Допустим, у меня есть цена… — изрек я, выдержав паузу, достаточную для всесторонней оценки перспективы быстро разбогатеть.
— У каждого есть цена.
— Кто заплатит мою?
— У людей, которые финансируют эту операцию, с деньгами проблем нет. У них есть фонд непредвиденных расходов. Времени до начала едва ли не самого важного этапа операции осталось совсем ничего, слишком многое поставлено на карту, поэтому, если ты присоединишься к нам, расскажешь о том, что знает или подозревает твое ведомство, по какой причине тебя послали сюда, а потом передашь им ложную информацию, ты сможешь стать очень богатым человеком и жить в прекрасном климате под новой фамилией, по которой никто тебя не найдет.
— Насколько богатым?
— Я не знаю размеров фонда непредвиденных расходов. И мне еще предстоит разговор с представителем наших финансистов. Но, подозреваю, они поймут, насколько важно твое участие в операции, и выделят на тебя двадцать пять миллионов.
— А моя партнерша? Аннамария?
— Она — твоя подружка.
— Нет. Просто мы вместе работаем.
— Тогда скажи нам, где она, и мы этой ночью ее убьем. Пропустим тело через мясорубку, фарш выбросим в море, и от нее ничего не останется.
— Давайте так и сделаем.
— Быстро ты, однако, все решил.
— Я не вижу альтернативы, потому что не отдам ей часть своей доли.
— Для этого нет причин.
— В некоторых, очень даже хороших частях света двадцать пять миллионов больше, чем сто миллионов здесь.
— Будешь жить, как король, — согласился чиф, доев батончик. — Итак, мой новый богатый друг, как тебя зовут?
— Гарри Лайм.
Он протянул руку. Я наклонился над столом, пожал ее.
Не перенесся обратно в сон. Вероятно, такое происходило только при первом контакте с одним из заговорщиков.
— Я собираюсь поговорить с денежным мешком, закрыть сделку, — чиф пристально смотрел на меня. — Вернусь через пять минут. Но он захочет кое-что узнать.
— Что угодно. Мы же в одной лодке.
— Как ты это делаешь?
— Делаю что?
— Как ты передал свой сон Утгарду и мне? Сон, видение, как ни назови.
— Точно я не знаю. Думаю, вы это инициировали. Потому что именно вы обращаете этот сон в явь.
Теперь на меня широко раскрытыми глазами смотрел третий Хосс Шэкетт, не жестокий садист и не обаятельный политик. Чиф не потерял способности удивляться, в отличие от детогуба и детолюба.
Этот чиф, возможно, сохранил способность совершить что-то бескорыстное и даже доброе, потому что удивление подразумевает существование загадочного, а признание таинства мира оставляет шанс на открытие истины. Другие двое крайне редко позволяли этому чифу выплыть на поверхность. Я даже удивился, что они совсем не утопили его.
— Кто ты все-таки? — спросил он. — Эспер?[34] Я никогда не верил в эсперов, но это видение, переданное тобой, оно было чертовски реальным.
Понимая, что мы живем в обществе, где любая версия заговора принимается многими с большим доверием, чем простая и очевидная правда, я постарался помочь Хоссу Шэкетту принять мою уникальность.
— У государства есть препарат, который стимулирует ясновидение, — солгал я.
— Черт побери!
— Он годится не для всех. Нужно определенное сочетание генов. Таких, как я, мало.
— Ты видишь будущее?
— Не совсем, не впрямую. Видения приходят ко мне во сне. И они всегда неполные. Как фрагменты картинки-головоломки. Мне приходится проводить расследование, как и вам, чтобы заполнить недостающие части.
— Так ты увидел в своем сне Магик-Бич и атомные бомбы.
— Да, — ответил я, постаравшись не вздрогнуть при упоминании атомных бомб. Наверное, я действительно знал об этом с самого начала.
— Но во сне ты не видел ни меня, ни Утгарда?
— Нет.
— Когда в голове возникло твое видение, море было красным и небо… как будто бомбы взорвались прямо здесь, на берегу. Но это будет не так.
— Сны фрагментарны, иногда они полны символических, а не реальных подробностей. Где взорвутся бомбы?
— Там, где эти взрывы произведут должное впечатление. В больших городах. Через несколько недель. Все в один день. Мы всего лишь доставляем их на берег и отправляем по назначению. Главные порты, что морские, что воздушные, перекрыты детекторами радиации.
Помимо задержавшихся в нашем мире душ мертвых, я время от времени вижу других сверхъестественных существ, о которых писал в прошлом. Чернильно-черные, без лица, с постоянно меняющимися очертаниями, похожие то на кошек, то на волков, они могут просочиться в замочную скважину или через щель под дверью.
Я уверен, что они вампиры, питающиеся не кровью, а эмоциями, и им известно будущее. Они собираются там, где грядет насилие или природный катаклизм, и кормятся человеческими страданиями, которые приводят их в экстаз.
Только теперь я осознал, что ни одно из этих существ в Магик-Бич не объявилось. Страдать людям предстояло в других местах. И наверняка миллионы бодэчей уже наводнили четыре больших города, предвкушая богатую поживу, сотни тысяч и миллионы смертей. Море страданий.
— Хорошо, что у меня есть цена, — сказал я, когда Шэкетт поднялся. — Такое ощущение, что через месяц в этой стране никто не захочет жить.
— И что ты чувствуешь по этому поводу? — спросил он.
Я не мог точно определить, какой именно из трех Хоссов Шэкеттов задал мне этот вопрос.
Сыграв на жестокости садиста, мании величия политика, неудовлетворенности обоих, я придумал версию, в которую он не мог не поверить. Вспомнил свой же совет Хатчу, постарался не переигрывать, держаться максимально естественно.
— Они солгали мне насчет эффективности препарата. Уверяли меня, что через двенадцать или восемнадцать часов способность к ясновидению исчезнет. Но они знали. Одна доза — это все, что нужно. Они знали, что я останусь другим навсегда. Я уже забыл, что такое крепкий, спокойный сон. Каждую ночь видения, кошмары, даже более яркие, чем реальность. Ад может прийти на землю в тысяче обличий. Иногда я не могу проснуться. Час за часом провожу в этих ужасах. А когда наконец просыпаюсь, простыни мокрые от пота. А я в нем плаваю. И горло дерет, так я кричал во сне.