Мы не заслуживали столь пристального взгляда. Ни Аннамария, обыкновенная беременная женщина, ни я, повар блюд быстрого приготовления, сумевший дожить до двадцати одного года и не потерять ни ноги, ни глаза, ни волос.
Злоба и паранойя мирно уживались в этом извращенном разуме. Плохиши никому не доверяют, потому что по себе знают, на какое предательство способны люди.
Наконец гигант вновь повернулся к северному берегу и порту, как и его спутники, но я полагал, что про нас они не забыли.
До прихода ночи оставались какие-то полчаса, из-за низкой облачности уже сгущались сумерки. Автоматически зажглись фонари, установленные вдоль пирса, но вдруг появившийся туман мешал им разгонять темноту.
Поведение Бу подтвердило мои худшие предположения. Он поднялся, шерсть встала дыбом, уши прижались к голове, глаза не отрывались от гиганта.
Я повернулся к Аннамарии:
— Нам лучше уйти.
— Ты их знаешь?
— Мне уже доводилось встречаться с такими.
Поднимаясь со скамьи, она сжала в кулаке зеленый кругляш. Обе кисти вновь исчезли в рукавах.
Я чувствовал в ней силу, все так, но ее окружал ореол невинности, беззащитности. А для этой троицы ранимость являла собой уловленный голодным волком запах кролика, спрятавшегося в высокой траве.
Плохиши калечат и уничтожают друг друга, но в качестве жертвы отдают предпочтение тем, кто невинен и чист, насколько это возможно в нашем мире.
Когда мы с Аннамарией вышли на пирс, я огорчился, что он пуст. Обычно в это время на нем уже сидели несколько рыбаков.
Оглянувшись, я увидел, что Бу направился к троим мужчинам, которые, естественно, его не замечали. Гигант с бородкой вновь смотрел на нас поверх голов братьев.
Расстояние до берега сокращалось очень медленно. За толщей облаков солнце скатывалось за горизонт, поднимающийся туман приглушал свет фонарей.
Оглянувшись вновь, я увидел, что веснушчатая парочка спешит за нами.
— Иди, — шепнул я Аннамарии. — Подальше от пирса. К людям.
На ее лице по-прежнему читалось спокойствие.
— Я останусь с тобой.
— Нет. Я с ними разберусь.
Легонько подтолкнул ее вперед, убедился, что она идет, не останавливается, и повернулся к рыжеголовым. Вместо того чтобы стоять на месте или пятиться, направился к ним, широко улыбаясь. Это их так удивило, что они встали столбом.
Братец с плохими зубами смотрел мимо меня на Аннамарию, а второй сунул руку в карман.
— Вы слышали о надвигающемся цунами?
Номер два не вынимал руки из кармана, зато номер один, не уделяющий должного внимания советам стоматолога, посмотрел на меня.
— Цунами?
— По их расчетам, от двадцати до тридцати футов.
— Кого — их?
— Даже тридцатифутовая волна не должна накрыть пирс. Она испугалась, не захотела остаться, но я хочу посмотреть. Мы от воды… где-то на сорок футов, да? Клевое будет зрелище.
Тем временем к нам присоединился и гигант.
— Ты слышал о цунами? — спросил его номер два.
Я же добавил волнения в голосе:
— Высота берега здесь двадцать футов, но десять оставшихся футов воды, они смоют первую линию домов.
Оглянувшись, словно для того, чтобы убедиться, что волнам будет что рушить, я увидел, что Аннамария уж добралась до конца пирса. И слава богу.
Мать здоровяка, вероятно, говорила ему, что глаза у него цвета лесного ореха. То есть золотисто-коричневые. Лесным орехом тут и не пахло. Глаза были скорее желтыми, чем золотистыми, и желтое в значительной степени преобладало над коричневым.
Будь зрачки эллиптическими, а не круглыми, я бы почти поверил, что он гуманоид-марионетка, а в его черепе поселился разумный кот-мутант, который и смотрит на меня сквозь пустые глазницы. И я говорю не о добром разумном коте-мутанте.
Голос не оставил камня на камне от кошачьего образа. Очень уж он напоминал рычание медведя.
— Ты кто?
Вместо того чтобы ответить, я сделал вид, что меня очень занимает надвигающееся цунами, и посмотрел на часы.
— Цунами может достигнуть берега уже через несколько минут. Я должен вернуться на наблюдательную площадку, чтобы увидеть приближение волны.
— Ты кто? — повторил он и опустил правую лапищу на мое левое плечо.
Едва он коснулся меня, реальность исчезла, как вынутый из проектора диапозитив. Я оказался не на пирсе, а на берегу, который освещали всполохи костра. И что-то отвратительно-яркое поднималось из моря, которое пульсировало дьявольским светом под жутким небом.
Кошмарный сон.
Реальность вернулась.
Гигант убрал руку с моего плеча и теперь удивленно таращился на свои растопыренные пальцы, словно укололся… или увидел красный прилив моего сна.
Никогда прежде я не передавал другому человеку сон, или видение, или мысль, или что-то еще, за исключением простуды, посредством простого прикосновения. Такие вот сюрпризы избавляют меня от жизненной скуки.
Холодный взгляд этих желтых глаз вновь сместился на меня.
— Ты, черт побери, кто?
По тону рыжеголовые поняли: произошло что-то экстраординарное. Тот, что держал руку в кармане, вытащил пистолет. Второй, с темными зубами, полез в карман, и точно не за ниткой для чистки зубов.
Я пробежал три фута до края пирса, перепрыгнул через ограждение и полетел сквозь туман и тусклый свет.
Холодный и темный Тихий океан проглотил меня, глаза начало жечь, я плыл, борясь с выталкивающей силой соленой воды, полный решимости не позволить волнам подставить меня под пули.
Глава 2
Соленая вода и слезы щипали открытые глаза.
Я разгребал воду руками и по-лягушачьи отталкивался ногами, и поначалу мне казалось, что вокруг чернильная тьма. Потом я понял, что толща воды пронизана мутно-зеленым свечением, в котором колышутся аморфные тени, то ли поднятый со дна песок, то ли водоросли.
Но зеленый сумрак быстро сменился полной темнотой. Я заплыл под пирс между двух из множества бетонных свай, на которые опирались деревянные стойки.
Несколькими мгновениями позже уткнулся в еще одну сваю, покрытую балянусами,[5] и начал подниматься по ней, пока не вынырнул на поверхность.
Жадно хватая ртом воздух, который пах йодом и дегтем, солью и известью, я держался за шершавый бетон. Острые торцы известковых домиков балянусов так и норовили вонзиться мне в ладони, поэтому я стянул вниз рукава свитера, чтобы избежать порезов.
Океан из последних сил катил волны (они даже не бились о сваи) к берегу. И тем не менее все время пытался оттащить меня от сваи, за которую я ухватился.
Чтобы удержаться, требовались силы, которые иссякали. Да и намокший свитер весил не меньше тяжелого бронежилета.
Океан разговаривал сам с собой, шепчась под настилом пирса, который стал для меня потолком. Над головой не слышалось ни криков, ни бегущих шагов.
Дневной свет, мутный и серый, как трюмная вода, просачивался в это пространство, скрытое от глаз тех, кто находился на пирсе. Над головой я видел уходящие в темноту толстые вертикальные стойки, связывающие их в единую архитектурную конструкцию горизонтальные балки, продольные и поперечные, подкосы и распорки.
Верхний торец сваи, на которой стояла одна из стоек, находился менее чем в трех футах над моей головой. Цепляясь за сваю кроссовками, коленями и руками, я полез вверх, постоянно соскальзывая, но все-таки поднимаясь.
Балянусы плотно облепили бетон. Дюйм за дюймом я вытаскивал себя из воды, известковые домики трещали и разламывались, так что запах извести все усиливался.
Не вызывало сомнений, что каждое мое телодвижение наносило катастрофический урон колонии балянусов, облюбовавшей эту сваю. Я, конечно, сожалел о содеянном, но очень уж не хотелось пойти ко дну под тяжестью одежды и упокоиться среди водорослей.
На бетонной свае диаметром в тридцать дюймов стояла деревянная восемнадцатидюймовая стойка. Верхняя ее часть растворялась в темноте под настилом. В стойку вбили стальные крюки, которые при монтаже пирса служили как опорами для рук и ног строителей, так и фиксаторами для страховочных веревок. Хватаясь за них, я забрался на верхний торец сваи, точнее, на кольцевой выступ шириной в шесть дюймов вокруг деревянной стойки.
Стоя на цыпочках, мокрый, дрожащий, я пытался найти светлую сторону ситуации, в которой оказался.
Перл Шугарс, моя уже умершая бабушка по материнской линии, профессиональный игрок в покер, обожавшая быструю езду и сильно пьющая, всегда советовала мне искать светлую сторону в любой передряге.
«Если ты позволишь мерзавцам увидеть, что ты встревожен, — говорила бабушка Шугарс, — они тебя сметут, сломают и завтра будут щеголять в твоих туфлях».
Она ездила по всей стране, принимая участие в играх с высокими ставками, причем остальные игроки были мужчинами. Большинство из них не отличались безупречной репутацией, а некоторые просто могли убить. И хотя я понимал, что втолковывала мне бабушка, ее дельный совет вызывал в моем воображении образы злобных крутых парней, вышагивающих в бабушкиных туфлях на высоких каблуках.
И пока сердце замедляло свой бег, а дыхание восстанавливалось, я смог найти только одно светлое пятно: если бы мне удалось дожить до старости, с одним глазом, одной рукой, одной ногой, без единого волоса и с отъеденным носом, я, по крайней мере, не смог бы пожаловаться, что в моей жизни недоставало приключений.
Скорее всего, туман и мутная вода и не позволили гиганту с бородкой и двум его стрелкам увидеть, что я укрылся под пирсом. Они наверняка ожидали, что я поплыву к берегу, и теперь патрулировали его, оглядывая накатывающие волны в поисках одинокого пловца.
С моего насеста я видел часть берега. Но сомневался, чтобы кто-нибудь смог разглядеть меня в темноте под настилом.
Между прочим, я — осторожный молодой человек, если, конечно, не бросаюсь навстречу беде и не прыгаю с пирса. Вот и подумал, что поступлю правильно, если поднимусь повыше, в деревянную паутину балок, подкосов и распорок.