— Ты так и скажешь?
— Расслабься. Я не собираюсь называть ее заболевшей сучкой в разговоре с Береговой гвардией, — заверил его Джой.
— Иногда я начинаю сомневаться в этом.
— Заболевшая сучка? Ты подумал, я так и скажу? Чел, я просто подшучивал над тобой.
— Мне сейчас не до шуток.
— Наверное, причина — в падении с лестницы.
— Не старайся вдаваться в подробности. Будь проще.
— Хорошо, хорошо. Что это за название для большой яхты «Июньский лунный луч», а?
— Откуда мне знать? Какая мне разница? Это не наше дело.
— «Июньский лунный луч» звучит, как хилая посудина с бензиновым моторчиком.
Такие уж наши дни. Люди, которые собираются взорвать атомные бомбы в мегаполисах и уничтожить миллионы невинных людей, по разговорам ничуть не интереснее самых скучных родственников, которых вы с крайней неохотой приглашаете на обед в День благодарения.
— Иди к радиопередатчику, — буркнул Утгард.
— Хорошо.
— Мы отчаливаем через три минуты.
— Да-да, капитан.
Дверь открылась, но не закрылась.
Я услышал тяжелые шаги Утгарда в коридоре.
Джой постоял. Потом выключил свет.
Дверь закрылась.
Вероятно, в отличие от Утгарда, Джой массой тела не мог соперничать с Большой Ногой.[38] Его удаляющихся шагов я не услышал.
Поскольку жизнь научила меня осмотрительности, я ждал в темноте, неуверенный, что остался в машинном отделении в гордом одиночестве.
Глава 35
Когда двигатели ожили и мое уютное убежище наполнилось гудением четырехтактных дизелей, вибрацией насосов, постукиванием несущих валов и мириадами других шумов, а буксир начал двигаться, отходя от причальной стенки, я понял, что в машинном отделении кроме меня никого нет, потому что Джою в момент отплытия полагалось находиться у радиопередатчика.
И хотя дыхание у меня чуть успокоилось, я не расслабился. Знал, что грядет ужасное и, даже если в меня не всадят пулю или нож, эту ночь я закончу с такими ранами, которые никогда не затянутся.
Аналогичные раны я уже получал. Чтобы защищать невинных и не попасть в число добрых людей Бурка, которые не ударяли пальцем о палец, приходится смиряться со шрамами на сердце и травмами разума, которые иногда вдруг начинают кровоточить.
Чтобы сделать то, что ты считаешь правильным и справедливым, тебе иногда приходится совершать деяния, которые, если вспоминаешь о них ночью, заставляют задуматься: а действительно ли ты тот самый добрый человек, каковым себя считаешь?
Такие сомнения — главные козыри на руках дьявола, и он прекрасно знает, как ими воспользоваться, чтобы ввергнуть тебя в отчаяние и тоску. А то и подвигнуть на самоубийство.
Оззи Бун, писатель, мой друг и наставник из Пико Мундо, учил меня, когда я работал над первой из этих рукописей, что тон должен быть непринужденным. Он говорил, что только эмоционально инфантильные и интеллектуально недоразвитые люди обожают мрачные и сочащиеся нигилизмом истории.
Как я уже упоминал и как вы, возможно, заметили, я склонен любить жизнь и радоваться солнцу, даже когда небо вроде бы затянули грозовые тучи. Могу найти повод для смеха в разбитой губе, повеселиться над угрозами садиста, выбранного добропорядочными горожанами в начальники полиции.
Пока мы пересекали бухту и выходили в открытое море, я ждал в темноте. И пусть шум мешал сосредоточиться, использовал время для того, чтобы обдумать сведения, которые почерпнул, находясь на борту.
Должно быть, яхта «Июньский лунный луч» находилась лишь в нескольких милях от берега, потому что двигатели сбросили обороты гораздо быстрее, чем я ожидал, а потом ранее шедший по прямой большой океанский буксир начал разворачиваться, вероятно сближаясь с яхтой, чтобы забрать бомбы.
Тихий океан, похоже, стал еще тише, чем при свете дня. Полный штиль только упрощал перегрузку.
Я поднялся и двинулся сквозь чернильную тьму, избегая прикасаться к поверхностям, которые, ранее безопасные, теперь могли обжечь. Мысленно сосредоточился на входной двери, надеясь, что психический магнетизм проведет меня по темному лабиринту.
В какой-то момент интуиция подсказала, что пора браться за дверную ручку. Я протянул руку и быстро ее нащупал.
Приоткрыв дверь, увидел пустой коридор. Меня это не удивило. Перегрузка началась, Джой сидел у радиопередатчика, Утгарду с остальными хватало дел на палубе.
Я подошел к первой каюте по правому борту, попробовал дверь, обнаружил, что она не заперта, толкнул плечом. Вошел, держа пистолет обеими руками.
Верхняя лампа не горела, зато свет попадал в каюту через иллюминатор. Обе койки пустовали. Я двинулся к освещенному стеклянному кругу.
Левый борт яхты «Июньский лунный луч» находился в десяти-двенадцати футах от правого борта буксира. Плавные обводы белой яхты растворялись в тумане, но по количеству ярко освещенных иллюминаторов и окон она могла потягаться с круизным лайнером.
С главной палубы команда яхты спускала на воду надувные черные резиновые камеры, призванные демпфировать удары борта о борт при сильных волнах.
Вернувшись в коридор, я закрыл дверь, направился к ближайшей каюте по левому борту. Вошел так же быстро, как и в первую каюту.
Ее заливал мягкий свет настольной лампы.
Джой оторвался от раскрытого журнала «Максим», в изумлении вытаращился на меня.
Не мешая двери закрыться за моей спиной, я приблизился на два шага, нацелив пистолет ему в лоб. Журнал соскользнул со стола на пол, закрылся.
Глава 36
Джой, ценитель названий яхт, сидел у коротковолнового радиопередатчика. И в первые мгновения вытаращился на пистолет, создавая ощущение, что сейчас перепутает стул с сиденьем унитаза.
Убедившись, что он взял кишечник под контроль и уже думает о том, как обезоружить меня, я чуть опустил пистолет, нацелив на шею, чтобы видеть его лицо.
— Соедини меня с Береговой гвардией. Вызови их.
— Я с ними уже поговорил.
— Свяжись с ними, а не то получишь пулю в ногу.
— В чем дело? Не умеешь пользоваться передатчиком?
Опусти я пистолет, он бы тут же прыгнул на меня.
Рот мой наполнился слюной, прилив которой стимулировала тошнота, вот я ею и воспользовался. Плюнул ему в лицо.
Он дернулся, его глаза на мгновение закрылись, что дало мне шанс врезать ему по физиономии пистолетом. Мушка прочертила щеку, оставив красную кровяную полосу.
Он поднял руку к ране.
И хотя злость в его глазах мгновенно переросла в дикую ярость, он определенно проникся ко мне уважением и, я полагал, уже не бросится на меня сломя голову.
— Свяжись с ними, — повторил я.
— Нет.
Я видел, что убедить его связаться с береговой охраной не удастся. Смерть он определенно предпочитал тюремной жизни.
Он глянул на дверь, вновь перевел взгляд на меня. Джой надеялся, что я решу, будто кто-то возник в дверях, но я знал, что он блефует.
— И потом, их ближайший катер находится в пятидесяти милях от нас, — добавил он, когда я не поддался на его уловку. — Перехватить нас они не успеют.
Двигатели буксира и яхты работали на холостом ходу, шумели погрузочные механизмы, так что я мог не волноваться: выстрела никто бы не услышал. Я прострелил Джою левую ступню.
Он закричал, я предложил ему замолчать, а потом, чтобы добавить весомости моим словам, вновь ударил пистолетом.
Внутри я уже открыл дверь к безжалостности, но мне хотелось захлопнуть ее как можно быстрее. Однако на кону стояли судьба нации и судьбы миллионов, а потому приходилось делать то, что нужно, и без малейших колебаний.
Боль его изменила. Теперь он плакал.
— Я верю тебе насчет катера, до него пятьдесят миль. Вернемся к тебе, Джой. Многого обещать не могу, но, если расскажешь мне об операции, я убью тебя быстро и безболезненно.
Он ответил длиннющим ругательством, которое в рукописи я приводить не буду, а ему предложил произнести его вновь.
А когда он не решился, добавил:
— Если ты не расскажешь мне все, что я хочу знать, смерть тебя будет ждать болезненная. Ты даже представить себе не можешь, как тебе придется мучиться. От ран умирать будешь медленно, лишенный возможности произнести хоть слово. Многие часы пролежишь на этой койке, в агонии, прольешь больше слез, чем все дети, которых ты хотел убить в этих городах, так много слез, что ты умрешь скорее от обезвоживания, чем от потери крови.
Он хотел пересесть на койку и положить на нее раненую ногу, чтобы чуть унять боль, но я ему не позволил.
— Откуда бомбы?
Я не думал, что он уже готов отвечать, но он дрожащим от боли и страха голосом назвал одну ближневосточную страну.
— Как попали они на яхту?
— С сухогруза.
— Их перегрузили? Где?
— В трехстах милях отсюда.
— В море?
— Да. За пределами зоны ответственности Береговой гвардии. — Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Нога меня убивает.
— Ты умрешь от другого. Сколько бомб?
— Четыре.
— Сколько бомб?
— Четыре. Я же сказал, четыре.
— Лучше тебе не врать. Какие города?
— Я не знаю.
— Какие города? — возвысил я голос, добавив угрозы.
— Не знаю. Не знаю. Не нужно мне это знать.
— Кому принадлежит яхта?
— Какому-то миллиардеру. Не знаю его имени.
— Американцу?
— Черт, да.
— Почему американец хочет такое сделать?
— Если он может, почему нет?
Я ударил его пистолетом. Порвал кожу на лбу.
— Почему?
Зажимая рану на лбу пальцами, он вдруг заговорил тонким, пронзительным голосом, будто снова стал маленьким мальчиком:
— Ладно, дело в том… ладно… по правде… ладно… перед взрывом бомб будут убийства.
— Какие убийства?
— Президента, вице-президента, многих других.
— А потом взорвутся бомбы. Что за этим последует?
— У них есть план.
— Кто эти «они»? Какой план?
— Я не знаю. Правда. Сам же видишь, это больше, чем мне следует знать. Они не в курсе, что мне это известно. Понимаешь? Больше ничего не знаю. Клянусь Богом, ничего.