– Кого – «ее»? И за что я «ее» должен трогать? – чуть иронично спросил Паршин.
– Ну, за то, что я у нее самогон брал. За деньги, – еще тише произнес Федька-синяк.
– Нет, Федор, за это я никого трогать не буду, потому как моя первостепенная задача состоит не в том, чтобы ловить самогонщиков, а в том, чтобы обезвреживать убийц. Если этот человек непричастен к убийству, бояться ни ему, ни вам нечего.
– Дайте слово, – потребовал Федька-синяк.
– Даю слово! – твердо произнес Паршин.
– Хорошо, тогда я вам отвечу. – Федька-синяк облегченно выдохнул и приступил к рассказу. – Живу я тут неподалеку, две улицы пройти. Зинкин сосед меня из Виндрей на машине вез, как короля прямо до калитки доставил. Я во двор вошел, посидел там минут десять, покурил, а потом решил, что ради такого случая нужно дерябнуть. Пошел в винный магазин, он прямо напротив моего дома, купил бутылочку «Агдама», устроился на крыльце и наслаждался жизнью. Потом, когда вино заиграло в голове, я решил, что нехорошо это – одному наслаждаться. Захотелось друзей позвать, разделить, так сказать, с ними радость. Товарищи мои, как и я, особые любители выпить, и стоит мне кинуть клич, они со всей округи сбегаются. Только для гостей угощение нужно, а моя бутылочка почти закончилась. Я снова отправился в магазин, но потом решил: один раз живем, почему бы не шикануть? И через десять минут стоял у дома Жмакиных. Жмакины – люди осторожные, с парадного входа таких, как я, не принимают, боятся, как бы соседи их не заложили, поэтому я пробрался в палисадник и, как всегда, постучал в боковое окошко. Мне никто не ответил. Я понял, что дома никого, но не ушел, а устроился ближе к забору и решил подождать. Нинка в ночную смену санитаркой в городской больнице работает, днем почти всегда дома, так что я знал, что ждать мне недолго. Она и сейчас дома, вон, видите, синяя косынка над штакетником выглядывает? Это Нинка на нас пялится. Боится, что я ее сдам и поедут они с муженьком по этапу за самогоноварение и незаконную торговлю. Но беспокоится она напрасно, вы обещали, что не тронете ее…
– Так ты сидел у забора вон там? – указав на дом напротив, Паршин аж привстал. Он понял, каким ценным свидетелем мог оказаться Федька-синяк, и машинально перешел на «ты».
– Ну да. Я так и сказал: у дома Жмакиных, – повторил Федька-синяк.
– В какое время это было? Только постарайся ответить точно, – проговорил Паршин резче, чем следовало, и это насторожило Федьку-синяка.
– Точно я не скажу, за часами не следил.
– А ты постарайся вспомнить, – настаивал Паршин. – Из Виндрея ты вернулся в половине двенадцатого, плюс десять минут курил во дворе, плюс десять минут на поход в магазин. Получается, без десяти двенадцать. Сколько времени ты пил вино у себя на крыльце?
– Да не знаю я! Может, час, может, больше. Я не торопился.
– Так вот, когда ты не торопишься, как быстро выпиваешь бутылку? – продолжал давить Паршин, понимая, что от ответов Федьки зависит сейчас многое.
– Часа два примерно, – подумав, ответил Федька-синяк. – Я хоть и алкаш, но в спешке особой при употреблении спиртных напитков не нуждаюсь. Особенно если пью один.
– Значит, к дому Жмакиных ты пришел около двух часов дня, – подсчитал Паршин. – Долго ты там пробыл?
– Минут двадцать, может, меньше. Потом Нинка пришла, отгрузила мне что я хотел, я расплатился и вернулся домой.
– Пока сидел у дома Жмакиных, видел кого-нибудь у дома Абайкиных? – Паршин даже затаил дыхание.
– Вроде нет, – почесав затылок, ответил Федька. – Так-то к ним часто заходят. Ребятня постоянно у дома крутится, соседи заглядывают. Дед Нуят и бабуля Ялгавка очень гостеприимные и радушные. Они и меня привечают, когда я не совсем с копыт. Бабуля Ялгавка меня пирогами кормит, а дед Нуят табачком-самосадом балует. Самосад у него – вырви глаз! Горло дерет, глаза слезятся, пахучий!
– Говоришь, всегда у дома Абайкиных народ крутится, а тут нет никого? – переспросил Паршин. – И тебя это не насторожило? Не захотелось заглянуть к ним, узнать, как старики себя чувствуют?
– Так я же не весь день возле их дома просидел. За двадцать минут мог и не прийти никто. – Федька-синяк вдруг рассердился. – Да что случилось-то? Обокрали, что ли, их? Хотите на меня кражу повесить? Только не получится у вас, старики не дадут меня в обиду. Они-то знают, что я у них черствой корки без разрешения не возьму. Идите спросите прямо сейчас!
– Не могу я этого сделать. И ты не сможешь. – Паршина начал раздражать этот разговор, и он решил с Федькой-синяком больше не церемониться. – Убили стариков, в среду и убили, как раз в то время, когда ты в палисаднике у Жмакиных сидел и жизнью наслаждался!
От услышанного лицо Федьки-синяка вытянулось, он попытался осмыслить услышанное, но мозг отказывался верить дурным вестям.
– Не-ет, не может быть этого, – протянул он, качая головой. – Вы меня разыгрываете, хотите напугать! Я ведь сам их видел – и деда Нуята, и бабулю Ялгавку. В среду и видел. Ялгавка мне суп куриный предлагала, это чтоб я кроме вина еще что-то в желудок забросил.
– Когда ты их видел? До или после того, как к Жмакиным пришел?
– До того, как в палисадник полез, – уверенно ответил Федька-синяк. – Я по дороге шел, а дед Нуят у забора возился. Бабуля велела ему кустарник обновить, видал вон, какой высоченный вырос? Бабуле это не нравилось, а дед Нуят ей ни в чем не отказывает.
– Так, Федор, давай с начала и максимально подробно, – приказал Паршин.
– Да я уж все сказал, – начал было Федька, но встретился с сердитым взглядом следователя и принялся излагать заново: – Я шел к Жмакиным, свернул на их улицу и увидел, как дед Нуят над забором колдует: взобрался на лестницу и ветки шиповника отпиливает. Шиповник у них – просто беда как быстро разрастается, дед Нуят его почти каждый год пилит, так что я не удивился.
– Что было дальше? – поторопил Паршин.
– Ну, я продолжал идти, он меня тоже увидел и рукой помахал. Я не хотел, чтобы он знал, что я к Жмакиным иду, поэтому подошел, поздоровался. Он тоже поздоровался, поворчал на кусты, что работы ему, старику, задают. Я даже предложил помочь. А что? Настроение у меня отличное, времени вагон, почему не сделать доброе дело?
– Я так понимаю, дед Нуят от помощи отказался, – помог с рассказом Паршин.
– Отказался. Сказал: «Мне торопиться некуда, сам справлюсь». А тут бабуля Ялгавка из окна выглянула и давай на суп меня зазывать. Я было хотел войти, готовит бабуля отменно, несмотря на возраст, но потом передумал.
– Выпить хотелось сильнее, чем поесть, – прокомментировал Паршин, а Федька-синяк возражать не стал. – Что было дальше?
– Дальше я до конца улицы прошел, вроде как не к Жмакиным вовсе собирался. Там на боковую улочку свернул, вернулся обратно и с задов в палисадник к Жмакиным влез.
– Из палисадника тебе был виден дом Абайкиных?
– Как на ладони, – ответил Федька-синяк.
– И что, все время, пока ты там сидел, дед Нуят стриг кустарник?
– Нет, его бабуля на обед домой загнала. Еще когда я возле него стоял. «Идем, – говорит, – старый, два часа уже, а мы все не обедали, после ветки допилишь». Привычка у них – после обеда вздремнуть любят, а почему нет? Возраст свое берет, силы не те, да и поднимаются они часов в пять, поди, а то и раньше.
– Значит, к дому Жмакиных ты пришел в два, это мы вычислили точно. – Паршин вычленил из рассказа главное. – И в это время они оба были живы, занимались повседневными делами, не были ни расстроены, ни напуганы, так?
– Слушайте, их что, правда убили? – понизив голос, испуганно спросил Федька-синяк. – Прям по-настоящему?
– К сожалению, да, а твои показания могут помочь нам поймать преступников.
– Как же так? Я, значит, сидел на солнышке, а их в это время…
Федька-синяк обхватил голову руками и начал раскачиваться из стороны в сторону.
– Вот ведь я паскуда! – причитал он. – Всю совесть пропил, таких хороших людей загубил!
– Федор, возьми себя в руки, – приказал Паршин. – Время вспять не повернешь, убиваться смысла нет. Сосредоточься на том, что ты видел, пока сидел в палисаднике Жмакиных.
– Да как я могу сосредоточиться, когда в голове только мое паскудство крутится! – воскликнул Федька-синяк, подняв влажные от слез глаза. – Таких людей не уберег, а все из-за водки проклятой! И что им, бандитам этим, плохих людей не убивается? Все норовят хороших прибрать.
– Да, ты им не помог, это правда. – Паршин смягчил тон, видя неподдельное отчаяние на лице пьяницы. – Но сейчас ты в силах помочь следствию и хоть как-то оправдаться в своих глазах. Ты ведь хочешь помочь?
– Если бы я мог, я бы все для них сделал! – искренне провыл Федька-синяк.
– Вот и сделай! Вспомни все, что ты видел, пока шел к дому Жмакиных, пока сидел в палисаднике и пока шел обратно.
Федька-синяк с полминуты смотрел пустым взглядом в пространство, пытаясь воссоздать события прошлой среды, затем быстро-быстро заговорил:
– Людей на улице было немного, – начал он. – День-то будний, почти все на работе. Ребятня в это время на речке, те, кто помладше, дома спят, так что и молодых мамаш на улице не встретишь. По дороге от моего дома до дома Жмакиных я почти никого не встретил. У поворота на улицу Жмакиных Ленька со своим драндулетом возился, у него опять карберик барахлит. Руки по локоть в масле, значит, давно упражняется. Он со мной не здоровается, обижен на что-то, но я ему все равно кивнул в знак приветствия. Еще из углового дома тетку видел, она в огороде копалась. С ней не здоровался, она только голову вскинула и тут же опять в землю уткнулась. Пока с дедом Нуятом говорил, мимо красный «Жигуленок» проехал. За рулем сидел сын нашего агронома, я его плохо знаю, поэтому здороваться не стал. Потом я ушел, и пока в палисаднике сидел, на дороге ни единой души не появилось.
– И это все? Больше никого не видел? Совсем никого? – допытывался Паршин, понимая, что те сведения, которые он уже получил, никакой подвижки в расследовании не дали.