17
Нинетис, в дорогой одежде, украшенная тяжелыми золотыми браслетами и ожерельями, возлежала на мягком невысоком ложе, установленном в тени полога на палубе, и разглядывала реку. Перед ней стояли кувшин с водой и чаша с фруктами. Рядом, на солнце, стояла рабыня, терпеливо ждущая распоряжений. Шум стоял неимоверный — река была запружена фелюками и кораблями самых разных форм и размеров, но их корабль выделялся и величиной, и богатством резьбы и украшений. Ветра не было, и корабль медленно дрейфовал вниз по течению вместе со своими менее родовитыми соседями, поскольку гребцы не смогли бы опустить на воду весла из-за тесноты. Казалось, окружающие стремятся произвести как можно больше шума и треска: дудки, трещотки, свистки, барабаны, странные устройства, которым и названия-то не подобрать — все шло в дело. Сестры, разодетые так же, как и она, подскочили со смехом, подхватили под руки, закружили в бешеном веселом танце.
— Ты что, сестрица, скучаешь? В семнадцать лет самое время о женихе подумать, тебе вон повезло — праздник как на заказ, а на нас, старух, уже и не смотрит никто, одна и надежда, что племянницы Фараона.
— Точно, Нинетис, — подхватила вторая, — будешь сидеть в стороне и стесняться — время-то и пройдет.
— Оставьте ее, — вступился Хори, — не хочет, так нечего и заставлять.
— Тебе, Хори, хорошо так говорить, ты кого только пальцем поманишь — сама к тебе прибежит, правда, Абана?
— Майатис, ты еще так молода, а уже сейчас в трауре — танцуй, радуйся; да стоит мне только моргнуть — любой будет твой, только, чур, с Абаной не делить. А за Нинетис вы не беспокойтесь — нет того, кто перед ее красотой устоит.
— Не надо так, — Нинетис прильнула к Хори, — они же не виноваты, что похожи на Ахмеса, а матери я совсем не помню — все говорят, что она была красавица.
— Отец говорит, что ты — вылитая мать, а если так, то никто с ней не мог сравнится!
— Сестры не могут тебе простить, что ты отнял у них мать. Они говорят, что если бы отец не настоял, вся наша жизнь пошла бы иначе, Фараон приблизил бы свою дочь, и мы бы жили в Бубастисе, во дворце Фараона, а не на краю света.
Нинетис прижалась сильнее и почувствовала, как Хори напрягся, как непроизвольно шевельнулось его мужское отличие, как он дернулся, застеснялся самого себя и попытался отстраниться от нее, но очень осторожно, чтобы не оттолкнуть. Нинетис отпустила брата и сделала вид, что ничего не заметила.
— Ох, Нинетис, — Хори преодолел свое возбуждение, — ты слишком добра ко всем, совсем как наша мать.
— Можно подумать, ты видел Бактре, — Нинетис кисло усмехнулась, — если на то пошло, то это я ее видела, хоть и совсем не помню.
— Ты очень на нее похожа — так говорит Юсенеб.
— Этот надменный старый раб… что только ты в нем нашел?
— Долго рассказывать, но ты его узнаешь по-настоящему, поверь мне. Дело даже не в этом: ты не желаешь видеть в людях зла, а ведь сестры ТЕБЯ ненавидят. Да и отец старается не замечать, то ли ты слишком напоминаешь Бактре, то ли разочарование было столь сильно. Вместо тебя должен был родиться я, а когда все-таки появилась ты, третья дочь, то Ахмеса выставили на посмешище: что за правитель — наследника сделать не смог. Сестер он с рождения не замечает, а на тебя, особенно в последнее время, просто смотреть не может — так ты похожа на Бактре. Абана с Майати этим только и пользуются — неужели тебе все равно?
— Ну, может, они не такие красивые, но они нам сестры.
— Нинетис, я не пророк, но могу предсказать тебе будущее. Стоит Осоркону лишь взглянуть на тебя, как ты займешь в его сердце место умершей младшей дочери, которую он сам отправил с глаз долой, тогда как оставшиеся дети мечтают лишь о его смерти. Он осыплет тебя почестями и подарками, и тебя возненавидит вся столичная знать, которая если о чем и думает, то только о власти.
— А ты не мечтаешь о власти?
— Я — это совсем другое дело!
— Ну конечно!
— Я создан для власти, я это знал с рожденья!
— Мальчишка из провинции…
— Мне дан был знак, видишь лилию на плече? — Это знак деда, погибшего брата Осоркона.
— Хори! Это пятно у тебя с детства — помнишь, как мы играли, пока Юсенеб не запретил. Он сказал тогда, что тебе надо готовиться, а не заниматься глупостями, которые могут напортить. Всего-то — провести линию по телу между двумя родинками, а как он тогда взбеленился, мол, нечего дотрагиваться, где не надо.
— Он был прав тогда…
— Но ведь мы были дети, у меня до сих пор никого нет ближе тебя!
— Не насчет наших игр, — он был прав, когда хотел, чтобы я готовился выполнить свое предназначение.
— О Боги! Какое предназначение, Хори?
— Стать Фараоном.
— Тише! Что ты мелешь? Ты — Фараоном?
— Почему бы и нет, я сын его сына.
— Приемного, которого он не видел лет двадцать, а тебя — и подавно. Да и собственных детей у Осоркона не мало, а внуков просто не счесть. Я бы, может, и сделала тебя Фараоном, если пообещаешь мне одну вещь, — Нинетис улыбнулась.
— Какую?
— Пообещай — тогда и скажу.
— Обещаю, — хмуро произнес Хори, не заметив игривого настроения сестры, — так что ты от меня хочешь?
— Чтобы ты глупости больше не говорил, что хочешь стать Фараоном.
— Я?! Глупости?!! Да может, мне нет равных во всем Египте!
— Хори, какая муха тебя укусила? Я тебя не узнаю, ты таким не был, или близость столицы кружит тебе голову? Что случилось, что дает тебе право так говорить?
— А вот что…
Хори взмахнул рукой и щелкнул пальцами. Тотчас подул свежий бриз и громким хлопком наполнил безжизненный парус. Корабль рванулся вперед, подминая под себя и круша неповоротливые крестьянские фелюки. Вопли ужаса смешались с криками восхищения. Нинетис, казалось, лишилась дара речи. Через несколько минут окружающие опомнились и расчистили путь странному кораблю, мчащемуся при полном отсутствии ветра прямо к Фараоновой пристани Бубастиса.
— Чудо! Чудо!! — неслось со всех сторон, и утихшие было от неожиданности трещотки загремели с удвоенной силой.
Впрочем, обитатели необыкновенного корабля совсем не обрадовались чуду: команда, включая рулевого, подумала, что согрешила перед кормчим Великой Реки, и пала на палубу ниц, ее примеру последовали слуги. Абана и Майатис, надо отдать им должное, совершенно бледные, намертво вцепившиеся в борт, но не подающие других признаков беспокойства, стояли ближе к носу, молча наблюдая за беготней, поднявшейся на стремительно приближавшейся пристани. Толпа быстро росла, и шум все усиливался, пока самые первые, занимавшие лучшие места, не сообразили, что несущийся корабль вот-вот врежется в пристань на полном ходу. Отчаянный крик заглушил собой праздничный шум, но когда до страшного крушения осталось лишь мгновение, корабль встал как вкопанный, захлестнув пристань огромной волной и послав лежащих на палубе матросов кувырком к борту, не выдержавшему удара покатившихся тел и проломившемуся под их тяжестью. Упавшие с пристани, смешавшись с упавшими с палубы, барахтались в воде под хохот и улюлюканье быстро пришедшей в себя толпы.
— Что случилось? — хромая и потирая ушибленный бок, на палубу выбрался Юсенеб и уставился на проломленный борт.
— Ничего особенного… — глядя на суматоху, Хори сообразил, что пора вмешаться и навести порядок. — Пошевеливайтесь!! Ваш господин хочет сойти на берег, а вы так и будете валяться на палубе!? Лестницу, живо!!
— Хори, что это было? Ты можешь вызвать ветер?.. — начала было Нинетис, но замолчала с приближением Юсенеба.
— Какой еще ветер? — с сомнением спросил Юсенеб.
— Ветер послал Повелитель Нила, а я лишь попросил его это сделать, — Хори покосился на Юсенеба, который постепенно начинал понимать происходящее.
Толпа бесновалась: облитые священной нильской водой свидетели подлинного чуда, на себе почувствовав дыхание богов, легко впадали в экстаз. Выбравшиеся на пристань гребцы лишь подливали масла в огонь, но не спешили вернуться на корабль, где их удержавшиеся на палубе товарищи под крики старшего и свист бича готовили лестницы для спуска на берег. Остальные лодки держались в отдалении, не решаясь приблизиться к странному кораблю. Самые ловкие из рабов быстро смекнули, что лучшего момента сбежать от господина, затерявшись в столичной толпе, может и не представится, а правдивые рассказы «с ТОГО корабля» помогут прокормиться некоторое время.
Старшие сестры, презрительно оттолкнув старого слугу, но с налетом недавнего страха, обступили Хори, разом защебетав.
— Что это было?
— Ты говорил с Повелителем Нила?
— Ты можешь вызвать чудеса?
— Откуда этот ветер?
— Хори!!
— Оставьте его!! — вмешалась Нинетис, и, странное дело, старшие сестры послушались ее мгновенно. — Ну-ка пойдем! — Нинетис схватила Хори за руку и потянула вниз, в каюты.
— Рассказывай! — потребовала Нинетис, когда дверь за ними захлопнулась. — Я жду!! — повторила она нетерпеливо.
Хори молчал. Крики на палубе нарушали тяжелую тишину, заполнившую господскую каюту. Светло серые глаза Нинетис становились то нестерпимо зелеными, то в них открывалась черная бездна, то, как сейчас, проявлялась кошачья гипнотическая желтизна, парализующая волю. Эти глаза ее матери Бактре с самого рождения поставили Нинетис отдельно.
— Еще одна кошка, такая же, как и ты, — только и промолвил Ахмес, когда впервые увидел свою третью дочь. Бактре, еще не оправившись после родов, поспешила забеременеть вновь. Она почти не вставала все девять месяцев, но на четвертые роды сил уже не хватило. Прошел слух, что маленькая Нинетис выпила из матери все соки. Слуги опасались Нинетис, сестры чурались ее, родной отец, видя в совсем маленькой девочке свою умершую жену, не смог преодолеть собственной растерянности и старался не замечать младшей дочери. Лишь Хори, инстинктивно чувствовавший в ней равную самому себе, считал Нинетис первым и лучшим другом, так что она, тихая господская дочь, просидела все свое детство в дальнем углу, внимая словам старого Юсенеба, подчеркнуто ее не замечавшего, наверное, следуя древней традиции своего народа.