И когда давление было доведено до нормы, командир корабля капитан 2 ранга Сухоруков подошел к Андрееву, Гузу, затем поочередно ко всем старшинам, краснофлотцам и крепко пожал им руки.
— Теперь мы с вами, друзья, готовы к новым походам, — сказал он с чувством облегчения и гордости за своих подчиненных.
Многих уже нет на белом свете, но жив Саша Бурдинов. Сколько он видел, сколько пережил!.. Он и по сей день в Ленинграде. Мы встречаемся как старые друзья. Возраст у него пенсионный, но работу не бросает.
— Привычное дело, — отшучивается он. — Блокадная закалка дает о себе знать!
…Ремонт корабля шел тогда полным ходом, а в это самое время котельный машинист Алексей Потемкин лежал в госпитале. Его ранило 31 декабря, в канун Нового, 1942 года. Сидели матросы в землянке на нарах, пили чай. Командир роты строго-настрого приказал: быть в полной готовности. Немцы, рассчитывая на внезапность, как раз в такую ночь и могут устроить вылазку… И потому моряки не раздевались. Оружие, патроны — все было наготове. А пока вспоминали новогодние вечера в мирное время. У каждого была своя семья, свое счастье, своя дорога.
— Интересно, что там, на корабле? Наверно, ребята притащили елку и встречают Новый год по всем правилам, — говорил Потемкин, подбрасывая в печь щепки, которые мгновенно вспыхивали, издавая сухой треск.
Дружок Потемкина замотал головой:
— Вряд ли. Там тоже готовность…
Командир взвода посмотрел на часы и напомнил:
— Потемкин, твоя очередь проверять посты.
Потемкин оделся и вышел на мороз. Ночь была светлая, лунная. Под ногами хрустел снег. Потемкин осторожно пробирался по заснеженной траншее. «Надо бы ее углубить», — подумал он и услышал строгий окрик:
— Стой, кто идет?
— Свои!
— Пароль!
— «Мушка». Отзыв?
— «Патрон»!
Бойцы сблизились.
— Что слышно? — спросил Потемкин.
— Тихо. Должно быть, фрицы Новый год встречают…
— Возможно, встречают, а все-таки надо смотреть и смотреть.
— На то мы и поставлены! — весело откликнулся боец. — С наступающим тебя!
— И тебя тоже. Давай лапу!
Оба сняли рукавицы, пожали друг другу руки и расстались.
Потемкин прошел всю траншею. И только поднялся в рост, решив пробежать несколько метров, оставшихся до следующего хода сообщения, как там, на немецкой стороне, застрочил пулемет. Алексей сделал еще несколько шагов вперед и упал лицом в снег…
Очнулся он в землянке. Друзья снимали с него телогрейку. Санитары сделали перевязку, а еще минут через пятнадцать он лежал в санках, укутанный тулупом, одеялами, и санитары повезли его в медсанбат…
И вот Потемкин уже почти два месяца в госпитале.
Рана зарубцевалась. Алексей как мог убеждал лечащего врача, что чувствует себя отменно, просил ускорить выписку, не скрывая своей заветной мечты вернуться обратно на корабль.
— Сие от меня не зависит, — уверял врач. — Флот сейчас на приколе, а сухопутным частям нужно непрерывное пополнение. Как решит начальство, так и будет…
Алексей, не очень уповавший на милосердие начальства, ходил удрученный или угрюмо лежал на койке, отвернувшись лицом в стене.
Однажды после врачебного обхода ему вручили письмо, и он моментально узнал почерк лейтенанта Гуза.
— С корабля пишут! — радостно объявил он раненым и погрузился в чтение.
— Что сообщают? — нетерпеливо спросил сосед по койке.
— Рады, что я поправился. Хотят вытребовать обратно на корабль.
Раненый протянул Алексею руку.
— Поздравляю! Значит, сбывается твое желание.
— Подожди, еще все может по-другому обернуться.
Теперь Алексей и вовсе лишился покоя — ждал вызова на корабль и только об этом думал. А когда вызов действительно пришел, он как-то притих — должно быть, устал от долгих ожиданий.
В морозный день моряк с крейсера «Киров» шел по пустынным улицам Ленинграда. Изредка попадались навстречу истощенные женщины, тянувшие санки с дровами и ведрами воды.
Где-то совсем недалеко рвались снаряды. Из окон со звоном вылетали стекла.
Гранитная набережная Невы занесена снегом. И вот наконец крейсер «Киров» — палуба укрыта досками, мачты и надстройки в белых узорах инея.
Потемкина охватило волнение.
Нет, корабль не был погружен в дремоту. На сигнальных мостиках и у зенитных пушек бодрствовали люди. Сигнальщики в дубленых полушубках, валенках и черных ушанках присматривались к пасмурному тревожному небу. Часовой узнал Потемкина.
— Ты с фронта?
— Разумеется. Откуда же еще.
— Как там дела?
— Пока в порядке. Сидят гады, окопались. Осенью их крепко угостили. Больше не наступают.
Потемкин поднялся на палубу и сразу встретил знакомого.
— Лешка! Да ты ли это? — бросился к нему навстречу машинист Борис Михайлов.
— Как видишь!
В кубрике собрались моряки, свободные от вахты. Узнав о возвращении Потемкина, прибежали все его друзья. Первым поднялся, еще прихрамывая после ранения, машинист Толя Галаган, протянул руку:
— Привет лихому разведчику!
— Где тебя хватило? — спросил Потемкин, внимательно осматривая приятеля с ног до головы.
— Там же, где и тебя. В разведку ходил, весь передний край на брюхе исползал — и ничего. А четвертого ноября он обстреливать принялся, и меня осколками накрыло…
— У тебя какая работенка?
— Пока ремонт. Скоро пошлют на лесопильный завод. Запустить паровую машину для пилорамы просят.
— При чем тут корабль? На заводе свои кадры.
— Какие там кадры! — усмехнулся Галаган. — Сам знаешь, одни эвакуировались, другие поумирали. Завод этот ящики производит для мин и лодки по заказу флота. Кто им поможет, если не наш брат?! А ну снимай пехотную, переодевайся в морскую форму.
После сырых землянок кубрик показался Потемкину раем. Алексей то и дело оглядывался, останавливаясь на лицах друзей и на каждом знакомом предмете.
— А ты, хитрая лиса, знал, когда вернуться! — лихо подмигнул Галаган. — Уловил слушок, что на «Кирове» повышенные нормы довольствия, — и тут как тут!
— Я про это вовсе не знаю, — растерянно заявил Потемкин. — И как же это может быть? Везде одни нормы — блокадные…
— В том-то и дело — не одни. Братья казахи прислали продукты специально нашему кораблю. Будь рад, что служишь на «Кирове». Пойдем-ка лучше в машину, посмотришь, чем мы занимаемся…
Машинное отделение походило на заводской сборочный цех. Почти все механизмы были разобраны — их перебирали, ремонтировали. И со всех сторон слышал Потемкин приветливые голоса:
— Привет фронтовику!
— Давай включайся, Леша. Тебе работка найдется.
На другой день Потемкина зачислили в бригаду, которая устанавливала добавочное зенитное вооружение…
Алеша Потемкин, так же как и Саша Бурдинов, увидел Победу, за которую сражался на корабле и сухопутном фронте.
Кроме пушек главного калибра, зенитных орудий и автоматов на «Кирове» было еще одно оружие, о котором, пожалуй, не имел понятия противник. Оно не было секретным, а тоже стреляло. И всегда — в цель. Это — корабельная многотиражка «Кировец».
В дневнике редактора газеты той поры Льва Карловича Ауэрбаха есть такая запись: «Мы живем в осажденной крепости, и все наши силы, вся жизнь отданы святому и правому делу, за которое сражается весь советский народ. Я читаю на лицах окружающих готовность к любым испытаниям, непоколебимую веру в то, что, как бы нам ни было трудно, мы не склоним голову. Я счастлив быть рядом с такими людьми и от души хочу, чтобы мой скромный труд, по образному выражению Маяковского, «вливался в труд моей республики».
Широкое лицо с беспорядочно рассыпанными веснушками, роговые очки почти на самом кончике носа, а поверх очков смотрят бесхитростные, веселые, добрые глаза — таков Лев Карлович Ауэрбах. И через много лет после войны, несмотря на солидный возраст, в каждом его слове ощущался юношеский темперамент, и весь он был олицетворением бурной неукротимой энергии. Недаром друзья посвятили ему эпиграмму:
Сей Лев давно лишился гривы,
Но жив в нем юношеский пыл,
Своей подвижностью игривой
Он нас навеки покорил…
Старый ленинградский журналист, много лет проработавший в «Ленинградской правде», он в первые дни войны явился в военкомат и получил назначение на Балтику, а в начале февраля 1942 года, вытянув руки по швам, стоял перед новым командиром корабля Воспитанным.
— Интендант третьего ранга Ауэрбах явился для дальнейшего прохождения службы.
Они познакомились и быстро нашли общий язык. Говорили о предстоящей работе.
— Вы типографское дело знаете?
— Еще бы! — воскликнул Ауэрбах. — Вся моя жизнь прошла в типографии, в непрерывных ночных бдениях.
— И флотской службы хлебнули?
— Хлебнул, начиная с Таллина.
— Значит, вы и в Таллинском походе участвовали?
— Пришлось…
К людям, крещенным в балтийской купели во время Таллинского похода, комиссар питал особое уважение.
— Вы будете один во всех лицах — и швец, и жнец, и на дуде игрец. Правда, есть тут у нас наборщик и печатник, но они, так сказать, на общественных началах — в свободное от вахты время. А в основном вы один будете работать. Конечно, с помощью военкоровского актива.
Лев Карлович не удивился — иного он не ожидал.
— Идемте, покажу ваше хозяйство, — предложил комиссар.
Они спустились вниз и направились по лабиринтам в далекий глухой отсек, где помещалась корабельная типография — наборные кассы, печатная машина «американка»; при нехватке электроэнергии ее крутили вручную….
— О цинкографии, понятно, не мечтайте, — предупредил комиссар. — Зато есть у нас художник. По вашему заказу любой рисунок на линолеуме вырежет. Сейчас мы ремонтируемся — к весне должны быть во всеоружии. Времени на раскачку у вас нет. Связывайтесь с народом, собирайте материал — и чтобы через два дня вышла газета!
…И она вышла. Спустя три с лишним десятилетия Лев Карлович извлек из своего архива и показал мне пожелтевший листок, напоминающий далекое прошлое.