ывая.
Тем временем к гробу вышел толстый краснощекий генерал и сказал:
- Ну вот, дадим же нашему незабвенному Ауреллию попрощаться с местом, где он прослужил всю свою славную жизнь. Это его последние минуты в этом здании. Дорогой Ауреллий, мы никогда не забудем тебя и твой самоотверженный труд в защиту спокойствия наших граждан!
Пока он толкал речь, дежурный тихо приказал людям, принесшим раненого:
- Давайте, несите его, некогда ждать. Только не перепутайте: наш покойник - этот, а не тот.
Четверо полицейских подняли носилки и стали пробираться через толпу к задней двери. При этом они неуклюже маневрировали, наступая публике на ноги и толкая носилками, и один из них чуть не заехал локтем в лицо Герцу. Дежурный шел впереди, распихивая всех, чтобы освободить проход. Раздался грохот: кто-то из музыкантов, отпихнутый в сторону, выронил свой инструмент. Но несмотря на толкотню, оркестр продолжал играть. Рядом с Герцем и плачущей женщиной оказался некий субъект, который сказал сиплым голосом:
- Какая ужасная потеря! Я сочувствую вам. Потерять такого друга! Вы, наверно, удивлены, но я знаю, как вы дружили с покойным. Он рассказывал мне о вас. Как это трогательно - когда вы вытаскивали его, раненого, из-под гангстерских пуль! Клянусь Идеями, такой преданной дружбы, такой самоотверженности я не встречал в наше гнилое время, когда повсюду предаются забвению и поруганию наши светлые идеалы! Я знаю, вы были у его постели в его последние минуты. Мне рассказывали. Как я вам сочувствую, у меня нет слов, - он очень ненатурально всхлипнул. Хоть он и обращался явно к Герцу, на него во время всей своей речи он почти не глядел. Его глаза все время шныряли по сторонам, чаще всего задерживаясь на Констанции. Та сидела, положив ногу на ногу, обхватив колени руками, и с независимым видом глядела по сторонам. Продолжая глазеть на нее, мужчина достал из кармана стограммовку водки. - Давайте выпьем за упокой его души. Вот только стаканов нет... Ну ничего, - он отвинтил пробку и одним махом вылил в рот всю бутылку, поперхнулся и страшно закашлялся, брызгая на Герца слюной и спиртом. Тут только Констанция подняла глаза и поглядела на него, постукивая босой ногой по полу. Видимо, не найдя в нем ничего интересного, она отвернулась. Своим кашлем мужчина заглушал все звуки, но никто даже не обернулся в его сторону.
- А бедная Джулия! - продолжал мужчина, имея в виду, видимо, плачущую женщину. - Как она убита горем! Я понимаю - потерять такого мужа! Не плачьте, дорогая, - только тут он оторвался от созерцания форм Констанции, подошел к плачущей женщине и положил руку ей на плечо. - Родина вас не забудет. Ваши дети ни в чем не будут нуждаться, государство позаботится о них.
Женщина продолжала плакать, не обращая на его болтовню никакого внимания. Тогда он вытряхнул из своей бутылки в рот последние капли водки, облизнулся и, вдохновленный, собрался сказать ещё что-то, но тут в двери, ведущей на улицу, появился огромный амбал с волосатыми ручищами.
- Долго я ещё буду ждать, мать вашу? - зычно гаркнул он. - Разводят тут речи, понимаешь! Мое время уходит! Повадились хоронить по ночам... - он развернулся и вышел, и было хорошо слышно, как на улице он сказал несколько более крепких выражений. Тут же все засуетились, стали поднимать гроб, но в суматохе уронили его кому-то на ногу, а покойник при этом чуть не вывалился из гроба, забегали туда-сюда и направились на улицу. У двери возникла пробка. Кое-как выбрались наружу, вынесли гроб, цепляя им за все углы и обрывая с него траурные ленты, своротили дверной косяк, но наконец, помещение опустело. Последними, не переставая играть, вышли музыканты. К этому времени Герц уже забыл, зачем он сюда пришел и что здесь делает. Дежурный же прежде всего вспомнил о Констанции.
- Ты ещё здесь?! - напустился он на нее. - А ну марш отсюда, и чтобы я тебя больше здесь не видел!
Девушка даже не ожидала такого натиска. Она от неожиданности прижалась к стене, а потом вскочила (полицейский сразу отодвинулся) и заголосила:
- Как же я уйду! Меня там убьют! Ты что, сам не понимаешь? Мне страшно!
- Убирайся, это не мое дело. А до этого было не страшно?
- Какой ты жестокий! Мне этот тип весь костюм разодрал, все на соплях держится, - она пошевелила ногой, и тесемка на её бедре лопнула. Констанция одной рукой прикрыла свою наготу, а другой схватила уползший кусочек ткани и захныкала, - Ну вот, готово. Как я теперь пойду голой по улице? У тебя нитки с иголкой не найдется, а?
Дежурный, в конец выведенный из себя, махнул на неё рукой и обратился к Герцу:
- Так вы говорили, кто-то похищен?
Он еле сдерживал кипевшую в нем ярость.
- Да, - ответил Леонид, вставая. - То есть не похищен, а просто исчез. Девушка. Я оставил её на несколько секунд, буквально только отвернулся - а её нет. Я просто не знаю, что и подумать.
- Габарит, дай нитку, - продолжала хныкать Констанция. - Небось ведь есть у тебя.
Дежурный совсем изменился в лице и сказал:
- Дам, если ты немедленно уберешься.
- Хорошо, хорошо. Костюм в порядок приведу и пойду.
Полицейский извлек откуда-то и швырнул ей катушку ниток с иголкой. Констанция, больше не стесняясь своей наготы, сняла с себя мини-трусики и стала пришивать оторванную тесемку.
- Идите к капитану Зигвапу, он вами займется, - торопливо сказал дежурный Герцу. - Двадцать девятая комната. Пройдете в ту дверь, подниметесь на второй этаж и по коридору налево. Я ему сейчас позвоню.
Он хотел побыстрее избавиться от Герца - ему и "охотницы за мужчинами" хватало. Он снял трубку с телефона, а Герц отправился в указанном направлении. Он уже подошел к двери, когда она распахнулась, и он чуть не столкнулся нос к носу с группой существ, таких странных, что Леонид еле устоял на ногах от удивления и испуга. Это, безусловно, были люди, но их облик заставил бы содрогнуться каждого, кто увидел бы их. Их было пять или шесть, и все они отличались чрезвычайно низким ростом и тщедущным строением: длинные, чуть ли не до земли, тощие узловатые руки, скрюченные ножки, ребра, выпирающие из-под кожи (это было очень хорошо видно, поскольку все они были одеты в неописуемые лохмотья), уродливые лысые черепа, темно-коричневая морщинистая кожа, имевшая такой цвет то ли от природы, то ли потому что они никогда не мылись; и вдобавок почти все они имели какие-то увечья: у одного вместо глаза выпучивалась отвратительная багровая опухоль, у другого было по семь пальцев на руках, у третьего нос был как будто полуоторван, и из него во все стороны торчали лохмотья мяса и хрящей, у четвертого на боку красовалась незажившая рваная рана, судя по её цвету - неотвратимо превращающаяся в гангрену. И все они были до зубов вооружены и буквально сгибались под весом нацепленных на себя пистолетов, автоматов и винтовок. Они, держась тесной кучкой и бросая по сторонам настороженные взгляды безбровых вылупленных глаз, как разведчики во враждебной стране, каждую секунду ожидающие нападения, прошли мимо Герца и направились на улицу. Леонид долго ошарашенно глядел им вслед.
- Кто это такие? - ошеломленно спросил он у полицейского, вышедшего из двери вслед за странными существами.
- Эти-то? С Разбитого Завода, - сказал тот спокойно; очевидно, он видел их далеко не в первый раз.
"А, те самые "местные", - подумал Леонид. - Не хотел бы я ещё раз встретиться с ними. Мерзость какая! "- сейчас утверждения Лоры о том, что они занимаются каннибализмом, уже не казались ему глупыми сказками.
За дверью обнаружилась узкая пыльная лесенка. Он поднялся на второй этаж, стараясь не наступать на пятна крови и отвалившиеся от траурных венков цветы, и попал в длинный, причудливо изгибающийся коридор, пронизывающий все здание. Таблички на дверях висели в какой-то странной последовательности, вернее, без всякой последовательности вообще, и Герц едва не прошел мимо двадцать девятой комнаты. Дверь слева от неё имела номер 102, а справа - 25. Леонид постучал и нажал на ручку двери. Дверь не открывалась. Тогда он постучал сильнее, и из-за двери донесся голос: "Подождите минутку!" Герц прислонился к противоположной стене - присесть было негде - и стал ждать. Стоять здесь было не очень приятно - коридор освещался лампой дневного света, которая все время мигала, то погасая, то вспыхивая вновь. Герц опять подумал, не лучше ли ему развернуться и пойти прочь. Но он уже столько прождал, можно подождать ещё пару минут и довести дело до конца. Он подошел к двери и прислушался. За дверью бубнили голоса, слов было не разобрать. Тогда Герц принялся мерять шаги на прямом участке коридора между двумя его коленами. Но через некоторое время это занятие пришлось прекратить - в коридоре появились люди, таскавшие на себе кресла двух цветов: черные и коричневые. Кресла были большие и мягкие, обтянутые кожей, но какие-то чрезвычайно неэлегантные и неуклюжие. Тут же суетился низенький мужичок в синем лабораторном халате, распоряжавшийся: "Заносите их в сороковую! Заносите в сороковую! Много там еще? В сороковую, ребята, заносите в сороковую!" Коридор был узкий, и Герцу пришлось прижаться к стене, но все равно грузчики то и дело чуть не задевали его. Они все шли и шли, и Леонид удивился, как такое количество мебели может уместиться в одной комнате. А тем временем появилось ещё несколько человек, которые тоже стали распоряжаться переноской. Теперь кресла носили уже в двух направлениях - взад и вперед, Герц оказался совсем прижатым к стене, и на него то и дело натыкался кто-то из командиров: "Эти в девяносто третью! Эти в сорок четвертую! Нет, давайте их обратно в сороковую. В тридцать шестую ставьте только черные! Только черные, я сказал! Заберите это отсюда! А впрочем, нет, лучше коричневые. Поменяйте их все и ещё два поставьте в сто одиннадцатой". У Герца совсем голова пошла кругом от этой лихорадочной деятельности, но тут дверь в двадцать девятую комнату открылась, в коридор выглянул полицейский капитан, увидел Герца и сказал: