Шварц безучастно взглянул на официанта.
– Мы знаем, кто он. Принесите нам еще вина… Хелен, – продолжил он так же спокойно, – пошла к подруге за автомобилем. Я остался один в квартире, стал ждать. Был вечер, окна стояли настежь. Я выключил весь свет, чтобы никто меня в квартире не видел. Если позвонят в дверь, я не отвечу. Если придет Георг, в крайнем случае смогу сбежать через черный ход.
Полчаса я просидел поблизости от окна, слушая уличные шумы. Через некоторое время меня начало беззвучно охватывать огромное чувство утраты. В нем не было боли, скорее оно походило на сумрак, расползающийся вокруг, омрачающий и опустошающий все, в конце концов скрывающий даже горизонт. Призрачные весы уравновешивали пустое прошлое и пустое будущее, а посредине стояла Хелен, и призрачное коромысло весов лежало у нее на плечах, и она была уже потеряна. Мне казалось, будто я нахожусь посредине своей жизни, следующий шаг нарушит баланс весов, они медленно опустятся в сторону будущего, станут все больше и больше наполняться серостью и никогда уже не вернутся в равновесие.
Шум подъехавшего автомобиля разбудил меня. В свете уличного фонаря я увидел, как Хелен вышла из машины и исчезла в парадном. Я прошел через темную безжизненную квартиру, услышал, как в замке повернулся ключ. Она быстро вошла, сказала: «Можно ехать. Тебе обязательно надо в Мюнстер?»
«Я оставил там чемодан. И зарегистрировался под именем Шварца. Куда мне еще ехать?»
«Оплати гостиницу и пойди в другую».
«Где?»
«Действительно, где? – Хелен задумалась, потом наконец сказала: – В Мюнстере. Ты прав. Где же еще? Это ближе всего».
Кой-какие вещи, которые могли пригодиться, я заранее сложил в чемодан. Мы решили, что в машину я сяду не возле дома, а подальше, на Гитлер-плац. Чемодан привезет Хелен.
Никем не замеченный, я выбрался на улицу. Теплый ветерок дул в лицо. Листва деревьев шелестела во мраке. Хелен подобрала меня на площади. «Залезай, – шепнула она. – Быстрее!»
Машина была кабриолетом, верх Хелен опустила. Лицо ее освещал отблеск приборной доски. Глаза блестели. «Мне надо ехать осторожно, – сказала она. – Авария и полиция – нам только этого недоставало!»
Я не ответил. В эмиграции о подобных вещах не говорили, чтоб не накликать беду. Хелен рассмеялась и поехала вдоль валов. Она кипела прямо-таки лихорадочной энергией, словно все это – приключение; уворачиваясь от других автомобилей или обгоняя их, она говорила сама с собой и с машиной. Когда поблизости от регулировщика приходилось тормозить, бормотала какие-то заклинания, а когда ее останавливал красный свет, торопила светофор: «Ну! Давай! Включай зеленый!»
Я не знал, как ее понимать. Для меня это был наш последний час. Я и не догадывался, на что она успела решиться.
Город остался позади, и Хелен немного успокоилась.
«Когда ты собираешься уехать из Мюнстера?» – спросила она.
Я не знал, потому что никакой цели у меня не было. Знал только, что задерживаться надолго уже нельзя. Судьба дает человеку лишь известную иллюзию свободы, потом остерегает и наносит удар. Порой чуешь, когда приходит срок. Я почуял. И сказал: «Завтра».
Она помолчала. Потом спросила: «И каким образом?»
Об этом я думал, пока сидел один в темной гостиной. Попытка сесть на поезд и просто предъявить на границе паспорт казалась мне слишком рискованной. У меня могут потребовать другие документы, разрешение на выезд, квитанцию об уплате налога на проживание вне рейха, отметку в паспорте, а я ничего такого не имел. «Так же, как приехал, – ответил я. – Через Австрию. И через Рейн в Швейцарию. Ночью. – Я повернулся к Хелен. – Давай не будем говорить об этом. Или как можно меньше».
Она кивнула. «Я захватила деньги. Они тебе пригодятся. Когда тайком пойдешь через границу, сможешь взять с собой. В Швейцарии их можно обменять?»
«Да. Но разве тебе самой они не нужны?»
«Я их взять с собой не могу. Из-за пограничного контроля. Нам разрешается иметь при себе лишь несколько марок».
Я воззрился на нее. О чем она? Не иначе как оговорилась. «Сколько там?» – спросил я.
Хелен быстро взглянула на меня. «Не так мало, как ты думаешь. Я давно их откладывала. Они вон там, в сумке».
Она показала на маленькую кожаную сумку. «Большей частью сотенные купюры. И пачечка двадцаток, для Германии, чтобы тебе не менять крупную купюру. Ты их не считай. Просто возьми. Это же твои деньги».
«Разве партия не конфисковала мой счет?»
«Да, но не сразу. Я успела снять эти деньги. Кое-кто в банке мне помог. Я хотела сохранить их и при случае переслать тебе, но не знала, где ты».
«Я не писал тебе, потому что думал, за тобой следят. Не хотел, чтобы и тебя отправили в лагерь».
«Не только поэтому», – спокойно проговорила Хелен.
«Да, пожалуй, не только».
Мы ехали по деревне – белые вестфальские домики с соломенными крышами и черными балками. Повсюду самоуверенно расхаживали молодые парни в форме. Из пивной гремела «Песня о Хорсте Весселе».
«Будет война, – неожиданно сказала Хелен. – Ты поэтому вернулся?»
«Откуда тебе известно, что будет война?»
«От Георга. Ты поэтому вернулся?»
Я не знал, почему она допытывается.
Неужели я вновь спасаюсь бегством?
«Да, – ответил я. – И поэтому тоже, Хелен».
«Хотел забрать меня с собой?»
Я уставился на нее. «Господи, Хелен, – наконец сказал я. – Не надо так говорить об этом. Ты понятия не имеешь, каково там. Это не приключение и станет вовсе немыслимо, если начнется война. Всех немцев засадят в тюрьму».
У железнодорожного переезда нам пришлось остановиться. Возле домишка смотрителя цвели в садике георгины и розы. Шлагбаумы звенели на ветру, будто арфы. Подъехали и другие машины – сперва маленький «опель» с четырьмя серьезными толстяками, за ним открытая зеленая двухместная машина со старухой, потом беззвучно подкатил черный, точно катафалк, лимузин-«мерседес». Шофер в черном эсэсовском мундире сидел за рулем, а в салоне – двое эсэсовских офицеров с очень бледными лицами. «Мерседес» стал вплотную рядом с нами, я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидание затягивалось. Хелен молча сидела подле меня. Сверкающий хромом «мерседес» продвинулся еще дальше вперед, почти касаясь радиатором шлагбаума. В самом деле похож на катафалк, в котором везут двух покойников. Мы только что говорили о войне, и здесь, рядом с нами, как бы возник ее символ: черные мундиры, мертвенные лица, серебряные эмблемы с мертвыми головами, черный автомобиль и тишина, которая пахла уже не розами, а горечью вечнозеленого барвинка и тленом.
Поезд загромыхал мимо, как сама жизнь. Скорый, со спальными купе и ярко освещенным вагоном-рестораном со столиками под белыми скатертями. Когда шлагбаумы поднялись, «мерседес» первым рванул вперед, во мрак, как темная торпеда, призрачно обесцветившая весь пейзаж, будто деревья уже стали черными скелетами.
«Я еду с тобой», – прошептала Хелен.
«Что? Что ты говоришь?»
«Почему нет?»
Она остановила машину. Тишина обрушилась на нас беззвучным ударом, а затем мы услышали шорохи ночи. «Почему нет? – вдруг очень взволнованно повторила Хелен. – Ты хочешь снова оставить меня здесь?»
В синем отсвете приборной доски ее лицо было таким же бледным, как у тех офицеров, – словно и она уже была отмечена печатью смерти, бродившей в июньской ночи. В этот миг я понял, вот он, мой самый глубинный страх: что между нами станет война и что, когда она отбеснуется, нам никогда не отыскать друг друга, ведь даже при величайшей самонадеянности нельзя уповать на такое личное счастье после землетрясения, которое разрушит все.
«Если ты приехал не за мной, то, вообще приехав сюда, совершил преступление! Неужели не ясно?» – сказала Хелен, дрожа от гнева.
«Ясно», – ответил я.
«Тогда почему ты увиливаешь?»
«Я не увиливаю. Но ты не понимаешь, что это значит».
«А ты в точности знаешь? Почему же тогда приехал? Не лги! Чтобы еще раз распрощаться?»
«Нет».
«Тогда почему? Чтобы остаться здесь и покончить с собой?»
Я покачал головой. Понимал, что есть лишь один ответ, какой она поймет, лишь один, какой я могу сейчас ей дать, даже если этого не произойдет. Обязан дать. «Чтобы забрать тебя с собой, – сказал я. – Неужели ты до сих пор не поняла?»
Ее лицо изменилось. Гнев исчез. Оно стало очень красивым. «Поняла, – пробормотала она. – Но ты должен сказать мне. Неужели еще не понял?»
Я собрался с духом. «Мне хочется сказать это сто раз, Хелен, и повторять каждую минуту… но в основном я говорю так, когда вынужден объяснять, что это невозможно».
«Не невозможно. У меня есть паспорт».
Секунду я молчал. Это слово молнией пробило сумбурные тучи моих размышлений. «У тебя есть паспорт? – повторил я. – Заграничный?»
Хелен открыла сумку, достала паспорт. Она не просто имела его, он был при ней. Я рассматривал паспорт, словно священный Грааль. Действительный паспорт и был не чем иным – декларацией и правом. «С каких пор?» – спросил я.
«Уже два года, – ответила она. – Он действует еще три года. Я трижды им пользовалась, один раз для поездки в Австрию, когда она еще была независимой, и дважды для поездок в Швейцарию».
Я перелистал странички. Мне надо было собраться с мыслями. Передо мной вдруг встала реальность. Паспорт похрустывал в моей руке. Уже не исключалось, что Хелен может покинуть Германию. Я думал, это возможно, только если она сбежит и перейдет границу нелегально, как я. «Просто, да?» – сказала Хелен, наблюдая за мной.
Я кивнул, как дурак. «Стало быть, ты можешь сесть на поезд и просто уехать, – ответил я, опять глядя на паспорт. Это мне даже в голову не приходило. – Но у тебя нет французской визы».
«Я могу поехать в Цюрих и там получить французскую визу. Для Швейцарии мне виза не требуется».
«Что правда, то правда. – Я не сводил с нее глаз. – А твоя семья? Они позволят тебе уехать?»
«Я не стану их спрашивать. И ничего им не скажу. Сообщу, что мне надо в Цюрих к врачу. Я и раньше туда ездила».