Огонь мало-помалу потух. Хелен уснула под яркими костюмами. Странная была ночь. Лишь совсем поздно я услышал гул самолетов, от которого зеркала рококо чуть позвякивали.
Четыре дня мы провели вдвоем. Потом мне пришлось идти в ближайшую деревню за покупками. Там я услышал, что из Бордо должны отплыть два корабля. «Немцев там еще нет?» – спросил я.
«Они и там, и не там, – ответили мне. – Все зависит от того, кто вы такой».
Я обсудил эту весть с Хелен. К моему удивлению, она приняла ее довольно равнодушно. «Корабли, Хелен! – взволнованно сказал я. – Уехать отсюда! В Африку. В Лиссабон. Куда-нибудь. Оттуда можно двинуть дальше».
«Почему бы нам не остаться здесь? – возразила она. – В саду есть фрукты и овощи. Я буду их варить, пока не кончатся дрова. Хлеб купим в деревне. Деньги у нас еще остались?»
«Немножко. И у меня есть еще один рисунок. В Бордо можно продать его, чтобы хватило на дорогу».
«Кто сейчас покупает рисунки?»
«Люди, желающие вложить деньги».
Она засмеялась: «Тогда продай его и давай останемся тут».
«Эх, если б было можно!»
Она влюбилась в этот дом. По одну сторону был маленький парк, за ним плодовые деревья и огород. Вдобавок даже прудик и солнечные часы. Хелен любила дом, а он словно любил ее. Был рамой, под стать ей, и впервые мы жили не в гостинице и не в бараке. Жизнь в маскарадных костюмах и в атмосфере жизнерадостного прошлого и мне тоже дарила волшебную надежду… порой даже веру в жизнь после смерти… как будто мы уже провели первую ее репетицию. Я бы тоже не возражал прожить так несколько сотен лет.
Но все равно я думал о кораблях в Бордо. Мне казалось невероятным, что они выйдут в море, раз город уже частично оккупирован… однако то было время двойственной войны. Франция заключила перемирие, но пока что не мир, существовали якобы зона оккупации и свободная зона, но страна не имела сил защищать соглашения, а кроме того, там находились германская армия и гестапо, а они не всегда действовали рука об руку.
«Необходимо все выяснить, – сказал я. – Ты останешься здесь, а я попытаюсь пробраться в Бордо».
Хелен покачала головой: «Одна я здесь не останусь. Поеду с тобой».
Я понимал ее. Более не существовало отдельных опасных и безопасных районов. Можно было выйти живым из вражеской штаб-квартиры и на отдаленном острове угодить в лапы гестаповских агентов; все прежние масштабы сдвинулись.
В город мы попали случайно, что и вам, вероятно, знакомо, – сказал Шварц. – Когда задним числом думаешь об этом, то сам не понимаешь, как это оказалось возможно. Пешком, на грузовике… раз даже подъехали верхом, на двух крупных, добродушных крестьянских лошадях, которых работник вел на продажу.
В Бордо уже стояли войска. Город не оккупировали, но войска там были. Огромный шок – каждую минуту мы ждали ареста. Хелен была в неброском костюме, который вместе с вечерним платьем, парой брюк и двумя свитерами составлял весь ее гардероб. Я обретался в комбинезоне. Костюм нес в рюкзаке.
Вещи мы оставили в одном из кафе. Багаж всюду привлекает внимание, хотя многие французы тоже были с чемоданами. «Пойдем в бюро путешествий и спросим насчет кораблей», – сказал я. В городе мы никого не знали.
В самом деле одно бюро таки нашлось. В витринах висели старые плакаты: «Проведите осень в Лиссабоне», «Алжир – жемчужина Африки», «Каникулы во Флориде», «Солнечная Гранада». Большинство выцвели, но плакаты с Лиссабоном и Гранадой еще светились роскошными яркими красками.
Ждать в очереди к окошку не пришлось. Четырнадцатилетний спец дал нам нужную информацию. Сведения о кораблях не соответствовали истине, сказал он. Слухи такого рода ходили уже не одну неделю. Вот задолго до оккупации в порт действительно заходил английский корабль, забрал поляков и эмигрантов, записавшихся в Польский легион, добровольческие части, которые формировались в Англии. Сейчас корабли уже не ходят.
Я спросил, что же тогда нужно всем этим людям в бюро.
«Большинству то же, что и вам», – ответил спец.
«А вы?» – спросил я.
«Я давно отказался от мысли уехать, – сказал он. – Теперь вот зарабатываю на этом. Переводчик, советчик, специалист по визовым делам, эксперт по ночлегам…»
Я не удивился. Нужда заставляет рано взрослеть, и глаз молодежи не замутняют сентиментальность и предрассудки. Мы зашли в кафе, и спец обрисовал мне ситуацию. Возможно, войска уйдут, но разрешение на жительство в Бордо все равно получить трудно, а с визами обстоит совсем скверно. Сейчас для получения испанских виз подходила Байонна, но город переполнен. Лучше всего как будто бы Марсель, но путь туда далек. Мы все его проделали, позднее. Вы тоже? – спросил Шварц.
– Да, – сказал я. – Дорога скорби.
Шварц кивнул:
– Я, конечно, по пути попытал счастья в американском консульстве. Но у Хелен был действительный немецкий паспорт, выданный при нацистах; как мы докажем, что находимся в смертельной опасности? Перепуганным евреям, которые без документов сидели у дверей, грозила, пожалуй, куда большая опасность. Наши паспорта свидетельствовали против нас, даже паспорт покойного Шварца.
Мы решили вернуться в свой дворец. Дважды нас останавливали жандармы, оба раза я воспользовался их подавленным настроением – орал на них, совал им под нос паспорта и как австрийский немец ссылался на военную администрацию. Хелен смеялась, ей все это казалось забавным. Впервые эта мысль пришла мне в голову, когда я потребовал в кафе наш багаж. Хозяин заявил, что в глаза его не видал. «Если хотите, можете вызвать полицию, – сказал он, с ухмылкой подмигнув мне. – Но вы ведь не хотите!»
«Мне этого не требуется, – ответил я. – Несите вещи!»
Хозяин кивнул официанту: «Анри, господин собирается уходить».
Засучив рукава, подошел Анри. «На вашем месте я бы хорошенько подумал, Анри, – сказал я. – Или вам не терпится посмотреть, как выглядят изнутри немецкие концлагеря?»
«Ta gueule»[23], – сказал Анри и, подняв кулаки, пошел на меня.
«Стреляйте, сержант!» – крикнул я, глядя мимо него.
Анри попался на уловку. Оглянулся, а поскольку руки были подняты, я со всей силы пнул его в пах. Он взвыл и рухнул на пол. Хозяин схватил бутылку и двинулся вон из-за стойки.
Я цапнул с цинковой стойки бутылку дюбонне, ударил ею об угол и таким манером вооружился «звездочкой». Хозяин замер. У меня за спиной разбилась вторая бутылка. Я не оглядывался – нельзя выпускать хозяина из поля зрения.
«Это я, – сказала Хелен и рявкнула хозяину: – Salaud![24] Живо отдавай вещи, или морду расквашу!»
С разбитой бутылкой в руке она обошла меня и, пригнувшись, двинулась на хозяина. Я удержал ее свободной рукой. Похоже, ей попалась бутылка перно, потому что вдруг запахло анисом. Поток площадной брани низвергся на хозяина. Хелен пыталась вырваться из моей хватки. Хозяин поспешно ретировался за стойку.
«Что здесь происходит?» – по-немецки спросил кто-то от двери.
Хозяин расплылся в ухмылке. Хелен обернулась. Немецкий унтер-офицер, которого я только что выдумал для Анри, действительно стоял на пороге.
«Он пострадал?» – спросил унтер-офицер.
«Этот негодяй? – Хелен кивнула на Анри, который, прижимая кулаки к промежности и подтянув колени, все еще сидел на полу. – Это не кровь! Это дюбонне!»
«Вы немцы?» – спросил унтер-офицер.
«Да, – ответил я. – И нас обокрали».
«У вас есть документы?»
Хозяин ухмыльнулся, похоже, он немного понимал по-немецки.
«Конечно! – возмущенно воскликнула Хелен. – Прошу вас, помогите нам! – Она предъявила свой паспорт. – Я сестра обер-штурмбаннфюрера Юргенса. Вот… – Она показала на дату в паспорте. – Мы живем во дворце… – Она произнесла название, которого я в жизни не слыхал. – И на один день приехали в Бордо. Вещи мы оставили здесь, у этого ворюги. Теперь он утверждает, что в глаза их не видал. Помогите нам, пожалуйста!»
Она снова напустилась на хозяина. «Это правда?» – спросил его унтер-офицер.
«Конечно, правда! Немецкая женщина не лжет!» – процитировала Хелен один из идиотских лозунгов режима.
«А вы кто?» – спросил у меня унтер-офицер.
«Шофер», – сказал я, хлопнув по своему комбинезону.
«Ну, живо!» – рявкнул унтер-офицер на хозяина.
Тот перестал ухмыляться.
«Не закрыть ли нам вашу лавочку?» – осведомился унтер-офицер.
Хелен перевела с огромным удовольствием да еще и добавила порцию «salauds» и «sales étrangers»[25]. Последнее меня особенно восхитило; с наслаждением назвать француза в его собственной стране грязным иностранцем мог лишь тот, кто часто слышал такое по своему адресу.
«Анри! – тявкнул хозяин. – Куда ты девал вещи? Я ничего не знаю, – объяснил он унтер-офицеру, – это его рук дело».
«Он лжет, – перевела Хелен. – Сваливает вину на вон того гориллу. Давай вещи, – сказала она хозяину. – Живо! Или мы вызовем гестапо!»
Хозяин дал пинка Анри. Тот куда-то скрылся. «Извините, – сказал хозяин унтер-офицеру. – Недоразумение. Стаканчик?»
«Коньяку, – ответила Хелен. – Самого лучшего».
Хозяин поставил стакан на стойку. Хелен смотрела на него. Он добавил еще два стакана. «Вы храбрая женщина», – сказал унтер-офицер.
«Немецкая женщина ничего не боится», – процитировала Хелен нацистскую идеологию и отложила в сторону разбитую бутылку перно.
«Какая у вас машина?» – поинтересовался унтер-офицер.
Я твердо посмотрел ему прямо в безобидные серые глаза. «“Мерседес”», машина фюрера, само собой!»
Он кивнул. «Хорошо здесь, правда? Не как дома, но хорошо, вы согласны?»
«Очень хорошо. Но не как дома, понятно».
Мы выпили. Коньяк был превосходный. Анри принес наши вещи, положил на стул. Я проверил рюкзак. Все на месте.
«Порядок», – сказал я унтер-офицеру.
«Это работник виноват, – заявил хозяин. – Ты уволен, Анри! Катись отсюда!»