Наконец послышались шаги Хелен. Она возникла на пороге как обреченный, прекрасный дух. «Что ты здесь делаешь?» Она ни о чем не знала. «Что с тобой?»
«Нам надо уехать, Хелен. Немедля».
«Георг?»
Я кивнул. Решил сказать ей как можно меньше.
«Что с тобой случилось?» – испуганно спросила она, подойдя ближе.
«Меня арестовали. Я сбежал. Меня будут искать».
«Нам надо уехать?»
«Немедля».
«Куда?»
«В Испанию».
«Как?»
«На автомобиле, как можно дальше. Соберешься?»
«Да».
Она пошатнулась.
«Болит?»
Она кивнула. Что это там на пороге, думал я. Что? Она была совсем чужая.
«У тебя еще остались ампулы?» – спросил я.
«Немного».
«Мы достанем еще».
«Выйди на минутку», – сказала она.
Я стоял в коридоре. Двери по соседству приоткрылись. Возникли лица с глазами лемуров. Лица карликовых полифемов с одним глазом и кривым ртом. Лахман в длинных серых подштанниках, точно кузнечик, метнулся вверх по лестнице и сунул мне в руку полбутылки коньяка. «Он вам пригодится, – прошептал он. – V.S.O.P.![28]
Я тотчас отхлебнул большой глоток.
«У меня есть деньги, – сказал я. – Вот! Дайте мне еще бутылку, полную».
Я забрал у Георга бумажник и нашел там уйму денег. Лишь на секунду у меня мелькнула мысль выбросить их. Нашел я при нем и его паспорт, а также мой и Хелен. Все три лежали у него в кармане.
Одежду Георга я собрал в узел и, запихнув туда камень, бросил в гавань. Паспорт хорошенько рассмотрел при свете карманного фонаря, потом поехал к Грегориусу и разбудил его. Попросил заменить фото Георга моим. Сперва он в ужасе отказался. Он занимался подделкой эмигрантских паспортов и полагал себя при этом справедливее Господа, в котором усматривал виновника всех бед, но паспорт высокого гестаповского чина видел впервые. Я объяснил ему, что его подпись тут не требуется, это же не картина художника. За все отвечаю я один, и про него никто не узнает.
«А если вас будут пытать?»
Я показал ему свою руку и лицо. «Через час я уезжаю, – сказал я. – Как эмигрант я с таким лицом и на десять километров не отъеду. А мне надо через границу. Это мой единственный шанс. Вот мой паспорт. Сфотографируйте паспортное фото и замените копией снимок в гестаповском паспорте. Сколько возьмете? Деньги у меня есть». Грегориус согласился.
Лахман принес вторую бутылку коньяка. Я расплатился и вернулся в комнату. Хелен стояла у ночного столика. Ящик, в котором лежали письма, был открыт. Она задвинула его, шагнула ко мне. «Это Георг?» – спросила она.
«Не он один», – ответил я.
«Будь он проклят! – Она отошла к окну, кошка скакнула прочь. Хелен открыла ставни. – Будь он проклят! – повторила она с такой страстью и с такой твердостью, будто совершала мистический ритуал. – Будь он проклят до конца своих дней, вовеки…»
Я взял ее за руки, сжатые в кулаки, оттащил от окна. «Пора уходить».
Мы спустились вниз. Из всех дверей нас провожали взгляды. Серая рука помахала вслед. «Шварц! Не берите рюкзак. Жандармы относятся к рюкзакам с подозрением. У меня есть дешевый чемоданчик из кожзама, выглядит шикарно…»
«Спасибо, – сказал я. – Мне теперь не нужен чемодан. Мне нужна удача».
«Мы желаем вам удачи».
Хелен ушла вперед. Я слышал, как промокшая шлюха у подъезда посоветовала ей остаться дома, в дождь, мол, клиентов не сыщешь. Вот и хорошо, подумал я, чем пустыннее улицы, тем для меня лучше. Хелен изумилась, увидев машину. «Угнал, – сказал я. – Надо уехать на ней как можно дальше. Садись».
Еще не рассвело. Дождь потоками струился по ветровому стеклу. Если на подножке оставалась кровь, теперь ее наверняка смыло. Я остановился поодаль от дома, где жил Грегориус. «Постой здесь», – сказал я Хелен, кивнув на стеклянный навес магазина рыболовных принадлежностей.
«А в машине нельзя остаться?»
«Нет. Если кто придет, сделай вид, будто ждешь клиентов. Я скоро вернусь».
Грегориус успел все сделать. Страх сменился гордостью артиста. «Самое трудное – мундир, – сказал он. – У вас-то штатский костюм. Я просто отрезал ему голову».
Он отклеил Георгово фото, вырезал голову и шею, приложил мундир к моему снимку и сфотографировал монтаж. «Обер-штурмбаннфюрер Шварц, – гордо произнес он. Высушенное фото он уже вклеил на место. – Штамп более-менее удался. Если станут присматриваться, вам так и так конец… даже при подлинном штампе. Вот ваш старый паспорт в целости и сохранности».
Он отдал мне оба паспорта и остатки Георговой фотографии. Я порвал ее, пока спускался по лестнице, а на улице бросил в воду, которая ручьем стекала в водосток.
Хелен ждала. Сперва я проверил машину: бак полон. Если все пойдет хорошо, бензина хватит, чтобы перебраться через границу. Удача меня не оставила – в бардачке обнаружился пропуск на пересечение границы, уже дважды использованный. Я решил пересечь ее не там, где машину уже видели. Нашлись и карточка автозаправки «Мишлен», пара перчаток и атлас автомобильных дорог Европы.
Машина катила сквозь дождь. До рассвета оставалось еще несколько часов, мы направлялись в сторону Перпиньяна. Пока не развиднелось, я решил остаться на магистральном шоссе. «Может, я поведу? – немного погодя предложила Хелен. – Твои руки!»
«А сможешь? Ты не спала».
«Ты тоже».
Я взглянул на нее. Вид свежий и спокойный. Поразительно. «Хочешь глоток коньяка?»
«Нет. Буду ехать, пока не удастся где-нибудь выпить кофе».
«Лахман дал мне еще одну бутылку коньяка». Я достал ее из кармана пальто. Хелен покачала головой. Она сделала себе укол.
«Попозже, – очень мягко сказала она. – Попробуй вздремнуть. Будем вести машину по очереди».
Хелен водила лучше меня. Немного погодя она запела, однообразные, короткие песенки. До сих пор я был страшно напряжен, теперь урчание автомобиля и негромкое пение начали меня убаюкивать. Я знал, что должен поспать, но снова и снова просыпался. Мимо проносился серый пейзаж, и мы включили фары, не заботясь о предписаниях насчет затемнения.
«Ты убил его?» – вдруг спросила Хелен.
«Да».
«Был вынужден?»
«Да».
Мы ехали дальше и дальше. Я смотрел на дорогу и думал о многом, а потом провалился в каменный сон. Когда я проснулся, дождь уже перестал. Наступило утро, урчал мотор, Хелен сидела за рулем, и мне почудилось, будто все было сном. «Я сказал неправду», – сказал я.
«Знаю», – ответила она.
«Это был другой», – сказал я.
«Знаю».
Она не смотрела на меня.
18
– В последнем довольно большом городе перед границей я хотел получить испанскую визу для Хелен. Толпа перед консульством удручала. Придется рискнуть, ведь автомобиль, вероятно, уже ищут, но другого выхода нет. В паспорте Георга виза уже стояла.
Я медленно подъехал ближе. Толпа встрепенулась, только когда разглядела немецкие номера. Расступилась перед нами. Несколько эмигрантов побежали прочь. Сквозь строй ненависти автомобиль протиснулся к входу. Жандарм козырнул. Давненько со мной такого не случалось. Я небрежно поздоровался и прошел в консульство. Жандарм посторонился. Надо быть убийцей, с горечью подумал я, чтобы тебе оказывали уважение.
Визу я получил незамедлительно, как только предъявил паспорт. Вице-консул видел мое лицо. Но не руки. Я надел перчатки из бардачка. «Следы войны и ближнего боя», – сказал я. Он понимающе кивнул. «Мы тоже пережили годы боев. Хайль Гитлер! Великий человек, как и наш каудильо».
Я вышел на улицу. Вокруг автомобиля образовалась пустота. На заднем сиденье сидел перепуганный мальчик лет двенадцати. Забился в угол, одни только глаза да прижатые ко рту руки. «Мы должны взять его с собой», – сказала Хелен.
«Почему?»
«Его документ действует еще только два дня. Если его схватят, то отправят в Германию».
Я почувствовал, как по спине под рубашкой течет пот. Хелен посмотрела на меня. Она была очень спокойна. «Мы отняли одну жизнь, – сказала она по-английски. – И должны спасти другую».
«У тебя есть документы?» – спросил я у мальчика.
Он молча протянул мне разрешение на жительство. Я взял его, опять пошел в консульство. Это стоило мне огромного труда – казалось, автомобиль на улице сотней громкоговорителей выкрикивает свою тайну. Я небрежно сказал секретарю, что напрочь запамятовал, что мне нужна еще одна виза – по службе, для подтверждения личности за рубежом. Заглянув в документ, он удивился, потом с улыбкой подмигнул и выдал визу.
Я сел в машину. Настрой в толпе стал еще враждебнее. Вероятно, они думали, что я намерен засадить мальчика в лагерь.
Из города я выехал с надеждой, что удача не покинет меня. Руль с каждым часом становился все горячее. Я опасался, что вскоре машину придется бросить, но совершенно не представлял себе, что будет дальше. В такую погоду Хелен не сможет идти через горы окольными тропами, она слишком слаба, а потеря автомобиля лишит нас и призрачной вражеской защиты. Никто из нас не имел французского разрешения на выезд. Пешком все было совершенно иначе, нежели в дорогом автомобиле.
Мы продолжали путь. Странный был день. Посюсторонность и потусторонность, казалось, рухнули в две пропасти, и ехали мы по узенькому гребню в окутанном облаками высокогорье, точно в вагончике канатной дороги. Я мог бы сравнить это разве что со старинным китайским рисунком тушью, где странники упрямо бредут среди вершин, облаков и водопадов. Мальчик съежился на заднем сиденье и почти не двигался. В своей жизни он только и научился не доверять всему. Ничего другого не помнил. Когда культуртрегеры Третьего рейха пробили череп его деду, ему было три года… когда повесили его отца – семь и девять, когда его мать отравили газом… поистине, дитя двадцатого века. Каким-то образом он сбежал из концлагеря и в одиночку прошел через границы. Если б его схватили, то как дезертира вернули бы в концлагерь и повесили. Теперь он стремился в Лиссабон, какой-то дядюшка якобы работал там часовщиком, так ему сказала мать вечером накануне своей смерти, когда благословила его и дала последнее напутствие.