Между тем я выработал один план. Мне нужно было каким-либо образом выбраться из этого дома. Поэтому, когда Георг уселся передо мной, я сделал вид, что полностью сломлен. Я готов сказать, заявил я, если он меня пощадит. На лице у него застыла сытая, презрительная гримаса человека, который никогда не был в подобном положении и потому был уверен, что в случае чего выстоял бы, как герой. Но это не так. Такие типы выстоять не могут.
— Я знаю, — сказал я. — Я слышал, как один офицер-гестаповец орал во все горло. Он прибил себе палец, когда избивал стальной цепью человека. А тот, которого он бил, молчал.
— В ответ Георг пнул меня, — сказал Шварц.
— Ты, кажется, собираешься еще ставить какие-то условия? — спросил он.
— Я не ставлю никаких условий, — сказал я. Но если вы отвезете Элен в Германию, она снова убежит или лишит себя жизни.
— Чепуха! — фыркнул Георг.
— Элен не очень дорожит жизнью, — сказал я. — Она знает, что больна раком и что болезнь неизлечима.
Он пристально взглянул на меня.
— Ты лжешь, падаль! У нее какая-то женская болезнь, а вовсе не рак!
— У нее рак. Это выяснилось, когда ее первый раз оперировали в Цюрихе. Уже тогда было слишком поздно. И ей об этом сказали.
— Кто?
— Человек, который ее оперировал. Она хотела знать.
— Свинья! — прорычал Георг. — Но я поймаю этого подлеца! Через год мы сделаем Швейцарию немецкой. Вот негодяй!
— Я хотел, чтобы Элен вернулась, — продолжал я. — Она отказалась. Но я думаю, что она сделала бы это, если бы я ей сказал, что мы должны разойтись.
— Смешно.
— Я мог бы это сделать так, что она возненавидела бы меня на всю жизнь,
— сказал я.
Я увидел, что мысль Георга усиленно работала. Я оперся на руки и наблюдал за ним. У меня даже заныл лоб, так сильно желал я навязать ему свою волю.
— Каким образом? — спросил он наконец.
— Она боится, что о ее болезни узнают и она станет возбуждать отвращение. Если только я скажу ей об этом, я для нее перестану существовать.
Георг размышлял. Мне казалось, я следовал за каждым шагом его мысли. Он понимал, что это предложение было для него самым выгодным. Даже если бы ему удалось выпытать у меня адрес Элен, она возненавидела бы его еще больше. В то же время, если бы я повел себя с ней как подлец, ее ненависть обратилась бы против меня, а он выступил бы в качестве спасителя со словами:
— Разве я не говорил тебе?
— Где она живет? — спросил он.
Я назвал ложный адрес.
— В доме полдюжины выходов через подвалы на соседние улицы. Если явится полиция, она сможет легко ускользнуть. Она не убежит, если приеду один я.
— Или я, — заявил Георг.
— Она подумает, что вы меня убили. У нее есть яд.
— Болтовня!
Я помолчал.
— А что ты хочешь за это? — спросил Георг.
— Чтобы вы меня отпустили.
По губам его скользнула усмешка. Словно зверь оскалил зубы. Я тотчас же понял, что он меня никогда не отпустит.
— Хорошо, — сказал он затем. — Ты поедешь со мной. — Чтоб не выкинуть какого-нибудь трюка. Ты все скажешь ей при мне.
Я кивнул.
— Ну, давай! — он встал. — Умойся там под краном.
— Я беру его с собой, — сказал он одному из псов, который слонялся с винтовкой по комнате.
Тот отдал честь и распахнул дверь.
— Сюда, рядом со мной, — указал мне Георг на место в машине. — Ты знаешь дорогу?
— Отсюда нет. Из Каннебьера.
Мы ехали сквозь холодную, ветреную ночь. Я надеялся — в то время, как машина замедлит ход или остановится, — вывалиться где-нибудь на дорогу. Однако Георг запер дверцу с моей стороны. Кричать же было бесполезно; никто бы не пришел на помощь человеку, если бы он вздумал кричать из немецкой автомашины. К тому же, прежде чем я успел бы второй раз подать голос из лимузина с поднятыми стеклами, Георг несколькими ударами лишил бы меня сознания.
— Надеюсь, парень, что ты сказал правду, — прорычал он. — Иначе тебе придется отведать горячего.
Я сидел, понурившись, на своем месте и почти упал вперед, когда машина вдруг неожиданно затормозила у освещенного перекрестка.
— Не симулируй обморока, трус! — рявкнул Георг.
— Мне плохо, — сказал я и медленно выпрямился.
— Тряпка!
Я разорвал нитки на обшлаге брюк. Во время второго тормоза я нащупал лезвие. В третий раз, ударившись головой о ветровое стекло, я наконец сжал его в руке. В темноте машины все это прошло незаметно.
Шварц взглянул на меня. На лбу его блестели капельки пота.
— Он никогда бы не отпустил меня, — сказал он. — Вы согласны с этим?
— Конечно, не отпустил бы.
— На одном из поворотов я резко крикнул, что было мочи:
— Внимание! Слева!
Неожиданный крик подействовал прежде, чем Георг успел что-нибудь сообразить. Его голова машинально метнулась влево, он нажал на тормоз и крепче вцепился в рулевое колесо. Я бросился на него. Лезвие в пробке было невелико, но я мгновенно полоснул им по шее и дальше, наискось, по горлу. Он бросил руль, потянулся руками к горлу, но вдруг обмяк и повалился влево. Он задел ручку, дверца распахнулась. Машину занесло в сторону, она въехала в кусты и остановилась. Георг вывалился из машины. Из горда у него хлестала кровь, он хрипел.
Я перешагнул через него, прислушался. Меня обняла звенящая тишина, в которой шум мотора, казалось мне, отдавался громом. Я выключил мотор, и тишина сменилась шорохом ветра. Наконец, я понял, что то шумела у меня кровь в ушах.
Я осмотрел Георга, потом начал искать лезвие бритвы с куском пробки. Оно слабо поблескивало на подножке машины. Я схватил его и стал ждать. Может быть, он еще жив и сейчас бросится на меня. Но он только дернулся раз, другой и затих. Я отбросил лезвие, но тут же подобрал его и зарыл в землю.
Я выключил фары и прислушался. Все было тихо. До этого я ничего не решил заранее и теперь должен был действовать быстро. Чем позже меня обнаружат, тем лучше.
Я снял с Георга одежду и связал ее в узел. Тело я оттащил в кусты. Пройдет порядочно времени, прежде чем его найдут, а потом потребуется еще время для того, чтобы установить, кто он такой. Может быть, на мое счастье, его просто спишут как неизвестного. Я попробовал мотор автомашины. Все было в порядке. Я дал задний ход и выехал на дорогу.
В машине я нашел карманный фонарь. На сиденье и дверце была кровь, но кожа отчищалась легко. Я остановился у канавы и рубашкой Георга вымыл сиденье, дверцу и подножку. Я светил фонарем и тер до тех пор, пока не стало совершенно чисто. Потом я вымылся сам и сел в машину. Сидеть за рулем там, где сидел Георг, было тяжело, и меня все время пробирала дрожь отвращения. Мне все время казалось, что он вот-вот из темноты набросится на меня сзади.
Я погнал машину вперед.
Я поставил машину недалеко от дома в боковом переулке. Шел дождь. Я перешел через мостовую и глубоко вздохнул. Постепенно давала знать о себе боль во всем теле. Я остановился перед витриной одного магазина, в котором была разложена рыба, и взглянул в зеркало сбоку. В его неосвещенной темно-серебристой плоскости трудно было рассмотреть что-либо, я разобрал только, что лицо у меня было в кровоподтеках и ссадинах.
Я глубоко вдыхал влажный воздух. Мне казалось невероятным, что я еще под вечер был здесь: с тех пор позади легла пропасть.
Мне удалось незаметно проскользнуть мимо привратницы. Она уже спала и только что-то пробормотала вслед. Ничего особенного в том, что я вернулся поздно, для нее не было. Я быстро пошел вверх по лестнице.
Элен не было. Я оглядел кровать и шкаф. Канарейка, разбуженная светом, принялась петь. За окном появилась кошка с горящими глазами — словно неприкаянная душа.
Я подождал, затем проскользнул по коридору к Лахману и тихо постучал.
Он тотчас же проснулся. У беглецов сон чуток.
— Это вы, — сказал он, взглянув на меня, и замолчал.
— Вы сказали что-нибудь моей жене? — спросил я.
Он покачал головой:
— Ее тут не было. И раньше часа она не возвращается.
— Слава тебе, господи!
Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
— Слава тебе, господи! — повторил я. — Значит, они ее, наверно, не поймали. Она просто гуляет, как обычно.
— Просто гуляет, — повторил Лахман.
— Что с вами случилось? — спросил он.
— Меня допрашивали. Я бежал.
— Полиция?
— Гестапо. Все позади. Спите.
— Гестапо знает, где вы?
— Если бы они знали, меня бы здесь не было. А утром уже не будет.
— Минуточку! — Лахман вытащил образок и маленький веночек. — Вот, возьмите с собой. Чудо. Иногда помогает. Гиршу удалось с этим перебраться через границу. Люди в Пиренеях очень набожны, а это вещи, освященные самим папой.
— В самом деле?
На губах его появилась чудесная улыбка:
— Если они нас спасают, значит, на них лежит благословение самого бога. До свидания, Шварц.
Я вернулся к себе и начал упаковывать вещи. Я чувствовал себя опустошенным, но нервы были напряжены до предела. У Элен в столе я нашел пачку писем. Они были адресованы в Марсель, до востребования. Я не стал раздумывать и положил их в ее чемодан. Я нашел и вечернее платье из Парижа и уложил его тоже. Потом я уселся у таза с водой и сунул туда руки. Обожженные ногти горели. Каждый вздох тоже причинял мне боль. Я смотрел на мокрые крыши и ни о чем не думал.
Наконец я услышал ее шаги. Она появилась в дверях, как чудесное, печальное видение.
— Что ты тут делаешь? — она ничего не знала. — Что с тобой?
— Мы должны уехать, Элен, — сказал я. — Немедленно.
— Георг?
Я кивнул. Я решил, что постараюсь сказать ей как можно меньше о происшедшем.
— Что с тобой было? — испуганно спросила она и подошла ближе.
— Они меня арестовали. Мне удалось бежать. Меня будут искать.
— Мы должны уехать?
— Немедленно.
— Куда?
— В Испанию.
— Как?
— Пока в машине. Уедем как можно дальше. Ты можешь собраться?
— Да.
Я видел, что она колеблется.