всех их богатств хранится бесценная жемчужина, пламенеющая как солнце», – рассказывала внуку Хакусана. И Рюу принимался бегать по заднему двору.
– Когда я вырасту, стану драконом! – кричал он и подпрыгивал, стараясь взлететь.
Хакусана смеялась и подбадривала его:
– Конечно, станешь! Не зря я выбрала тебе драконье имя!
Хакусана улыбнулась светлым воспоминаниям. Но жили в памяти и другие, куда более темные. Хакусана ни на миг не забывала искаженного лица Рюу в ночь, когда магия Госпожи окутала 103-й номер и подарила рёкану бессмертие, когда она потребовала с Хакусаны исполнить обещанное.
– Внучок не успокоится, не простит, не опустит рук, – вздохнула она.
В ту ночь Рюу чуть не сжег отель. Разгневанный дракон пролил огненный дождь, не иначе! Не танцевала ли Госпожа над местом сна младшего Бога Дракона, не вышел ли он на ее призыв, облачившись в тело Рюу? Пламя вспыхнуло из рук и дыхания внука.
– Проклинаю тебя! – Он рвался из хватки отца, задыхался от едкого дыма и ненависти. – Я отомщу, день придет!
Хакусана вторила переливчатому смеху Госпожи. Выходил треск: огонь проник в слабые легкие, бессмертие не излечило кашель.
Годы шли, Хакусана видела угли, тлеющие в Рюу, но то был гнев, ничего более. Отчаяние усыпило дракона на долгие годы.
– Что же не настает день твоего возмездия? – с издевкой спрашивала она внука. – Не она, так твоя мать. Кого бы выбрал ты?
«Если отобрать у дракона его жемчужину, он лишится пламени и погрузится в сон», – Хакусана переплетала народные предания с собственными домыслами, и малыш Рюу слушал, раскрыв рот от удивления. Тогда она не знала, насколько близка была к истине.
Рюу работал наравне со всеми, гостиница приносила стабильный доход, Хакусана благоденствовала. До тех пор, пока сегодня, ранним утром, не услышала, как Рюу спускается с третьего этажа, напевая незатейливую песенку. В руках он крутил ключ-карту – еще одно новшество – от 103-го. В серых глазах внука Хакусана различила призрачный лик Госпожи. Время начало отсчет.
Девчонка в 103-м номере перестала дышать. Духи столпились вокруг нее, назойливая бива замолкла. «Рюу приготовил Госпоже подарок», – Хакусана сразу разгадала намерение внука. Девчонка проснулась по ту сторону, где туман никогда не сходил ни с гор, ни с мерцающих обликов прислужников рёкана. Ей предстояло либо уйти вслед за закатным солнцем, либо пополнить штат прислуги. Смотря в чем Рюу убедит Хакусану.
Хакусана сжала покореженные артритом пальцы – и девочка наверху ощутила, как что-то острое и тонкое прошило ребра и затянуло узел. Хакусана решила подыграть внуку и наложила на девчонку печать хозяйки – теперь она не гостья, а слуга.
Игла пронзила и грудь Хакусаны. Спазм выбросил сгусток черной крови к уголкам рта, Хакусана не стала проверять: насмотрелась за столько лет. Скривилась и вытерла признак слабости тыльной стороной ладони. В последнее время приступы кашля, мучившие ее с момента, как муж возвел первый этаж гостиницы, усилились. Госпожа не пожелала избавить Хакусану от болезни.
– Ничего. – Подавила она судороги в грудной клетке и представила, как сходит довольная улыбка с лица внука. – Госпожа явится, и мы посмотрим, кто победит.
Хакусана поднялась с пола. Нетронутый футон, массивный стол и сиденья со спинкой, два шкафа со стеклянными дверями. Полки одного завалены бумагами, за стеклом другого выстроены куклы – округлые головы, овальные тела. В углу столик со свечами, палочкой благовоний и фотографией мужа. Кабинет служил хозяйке рёкана спальней.
– Свернись, – велела Хакусана.
Боробо-тон – старый, потрепанный футон много раз мог задушить ее во сне, ведь считалось, что боробо-тон – злой, опасный ёкай, чей дух не успокаивается и по истечении ста лет. Но он послушно свернулся и прыгнул под стол. Когда-то и боробо-тон был человеком. Хакусана не могла припомнить, кем именно был футон в прежней жизни, да и не старалась она вспоминать, кто есть кто. Куклы хранили память лучше хозяйки. Хакусана подошла было к шкафу, чтобы найти нужную куколку, но передумала. Вернулась к столику с фотографией.
Муж укорял Хакусану грустным взглядом маленьких глаз, с опущенными, спрятавшимися в складках морщин уголками.
– Нечего смотреть, ты отказался, – сказала Хакусана. – Оставил меня разбираться со всем одну. Вот и сейчас не смотри.
Она отвернула фотографию к стене. Свечи догорали, уступая место свету дня.
6. У обратной стороны тоже есть обратная сторона
– Я умерла, ты понимаешь или нет! – надрывалась Мичи. – Мама!
– О, – повторяла довольная мама, пока Мичи нажимала на разворот экрана, переводя видео то на себя, перекошенную от криков, то на другую себя, лежащую без чувств. Махала безжизненной рукой, махала своей и снова возвращала камеру к футону.
– Чудесный номер! – восторгалась мама. – Надо было поехать вместе. Представляю, какой чистый там воздух!
– Ты издеваешься, мам? – Мичи трясла телефоном. – Я умерла, слышишь?
Мама расспрашивала о том, что подали на ужин, сколько купален в рёкане и есть ли на этаже симпатичные одинокие юноши.
– Бабушка. – Не сумев добиться от матери сочувствия скоропостижной смерти, Мичи позвонила куда более серьезному человеку.
Бабушка появилась на экране не сразу. Мичи увидела вызревшие стручки гороха, обзор тут же закрыл палец в желтой перчатке, раздалось приглушенное ворчание на дурацкие кнопки, которых нет, в камеру заглянуло солнце, снова палец, уже без перчатки, бабушкино ухо с оттянутой мочкой и только потом лицо.
– Ба, я не знаю, что мне делать! Я умерла! – Мичи начала сразу. Бабушкины брови подлетели к основанию волос, но сразу вернулись в обычное положение, по форме напоминая гороховые стручки.
– Я не сомневалась, что ты во что-то вляпаешься, – заявила бабушка. – И точно.
Изображение в телефоне опять запрыгало, поскакали грядки, небо, садовые инструменты, три ступени на кухню, располагающуюся позади дома. Застучали сабо, зашлепали босые ноги, бабушка торопилась. Телефон показал плиточный пол, деревянный пол, кухонный шкаф. Мичи услышала плеск воды. Экран потемнел, бабушка положила телефон на стол. Шумно выпила то, что налила. Поднесла телефон к носу и продолжила:
– Ты уже путаешь свои сказки с реальностью. Замуж тебе пора. Замужество выбьет любую дурь.
Телефон затрещал, связь оборвалась.
Духи с интересом следили за последней попыткой Мичи связаться с внешним миром.
– Юкайо-кун такой лапочка, – щебетала Нару, – купил мне чудесное ожерелье. Я ждала кольцо, но не намекала, ни в коем случае, сделала вид, что рада и ожерелью.
– Нару-тян, со мной, кажется, случилось что-то нехорошее. – Мичи больше не могла кричать, что умерла.
– На экскурсию едешь? – заботливо переспросила Нару-тян. – Ты там поосторожнее, обувь удобную надень и смотри под ноги. Ты постоянно где-то витаешь!
Мичи потерла переносицу и попрощалась с подругой. Помощи ждать не приходилось. И мама, и бабушка, и Нару-тян не слышали, что она говорила. Слова не достигали их, а если достигали, то в измененном виде. Магия рёкана, а Мичи уже не сомневалась, что попала в отель, где правила злая, темная сила, не позволяла открыть им правду. «Лучше бы вообще не работал. – Мичи с досадой отбросила телефон. – Ну что за издевательство?»
Духи гладили Мичи по спине, она уже не дергалась от их прикосновений. По крайней мере, духи сочувствовали ее горькой судьбе.
Падать с потолка на неподвижное тело тоже не помогло. Но, в четвертый раз карабкаясь по стене на потолок, Мичи ощутила в животе приятную пустоту. Бабочки, конечно, не запорхали, но тошнота, мучившая ее после обморока, уступила место легкости. Не скованная телом, Мичи почти взлетала под потолок.
– Скоро научишься подниматься одним прыжком, – заверило Мичи существо, покрытое всклокоченными темно-каштановыми волосами. Оно собирало волосы, падающие с голов и расчесок гостей отеля, и приращивало к себе.
Мичи обозначила непричесанное создание барсуком и заметила на его спине пару светлых прядей: «Видно, в одном из номеров поселилась блондинка».
– Вскоре и они потемнеют, – заверил волосатый барсук.
За Мичи по стене поднимались три больших паука. Они падали на футон гораздо ловчее и пронзительно хохотали.
– Давай еще разок! – поддерживали Мичи многочисленные духи.
Они пропадали и появлялись. Бегали исполнять приказы хозяев, пожелания гостей, после просачивались через стены и наблюдали за тщетными попытками Мичи ожить. Слезы, так и не смочившие щек, прожгли на коже глубокие раны. Мичи ощупывала неровные бугры и выла. За этим занятием прошло утро. Среди зрителей, заполнивших номер, нашелся иттан-момэн – дух старой тряпки. Он змеей подполз к Мичи:
– Вообще-то я и удушить могу, но ты отныне наша, возьми меня на руки и вытри лицо.
Мичи обтерла щеки пахнущей сыростью тряпицей.
– По часовой стрелке, пожалуйста, – подсказывал иттан-момэн. – Приятно познакомиться, госпожа Мичи, у вас нежная кожа. Я больше привык вытирать столы, видите ли, работаю при кухне.
Мичи перестала задавать бессмысленные вопросы вроде: «Это точно не сон?», «Почему я?» – и кричать: «Дайте мне умереть по-настоящему». И духи осмелились подобраться ближе.
– Как услышал о вас, сразу прибежал смотреть. Давненько у нас никто не умирал! Хозяйка Асу отдыхает, на кухне сейчас моют красную фасоль адзуки-баба[30] и сэто-тайсё[31], они меня отпустили. С уговором рассказать, какая вы. Уверен, сэто-тайсё три раза разбился, что не его отправили! Он и при жизни мне завидовал!
Мичи кивала и терла говорящей тряпкой лицо.
– При жизни? – дошел до нее смысл сказанного.
– Мы с ним дальние родственники, – продолжала тряпка.
– Нет-нет. – Мичи убрала тряпку от лица. Глаз у иттан-момэна не обнаружилось. Мичи решила смотреть в середину тряпицы. – Простите, но вы когда-то были людьми?