и Рюу тысячи далеких звезд.
Ни дождь, ни туман не застили легкого свечения дорожки следов от маленьких ступней Кумико. Рюу ступал по ее следам.
А она постоянно оборачивалась. Даже промокший, Рюу не терял благородного вида, держался прямо, одежда не обвисла, отяжелев от влаги. Он шагал широко, но не позволял себе обогнать Кумико или идти вровень. Лес светился от тумана, от ветвей к земле тянулись прозрачные звенящие струны, струи дождя соединили лес в единую музыку. Кумико перебрала пальцами по воздуху – струны словно откликнулись.
– Вы умеете играть на кото? – заметил Рюу.
– На биве, – Кумико отвечала просто, хотя вся при этом дрожала. От Рюу исходило тепло, Кумико тянуло к молодому господину, а потому она осмелилась сказать немного больше: – Мой отец выходец из достойного рода. Инструмент достался нам от прабабушки. К сожалению, дети порой не в силах с честью нести дары родителей.
– Где сейчас ваша бива?
– Боюсь, утонула в саке, – проговорила Кумико и, опомнившись, прикрыла рот ладонью. – Прощу прощения, господин.
Кумико просила дорогу длиться и длиться. Она перестала оборачиваться, чтобы оставаться в неведении, не знать, как отреагировал молодой господин на непозволительную вольность. Так она оправдывалась. Боялась признаться, что не оглядывалась, чтобы не видеть, скрылась ли из виду деревня, и не гадать, как мало осталось идти рядом.
И потому Кумико не знала, как менялось выражение лица Рюу. Он радовался дождю, подставлял лицо каплям и верил, что это лучшая его весна. Тут же хмурился, опускал взгляд к дороге. В горле зарождалась, прокладывала путь по языку и стучала в зубы уверенность, от которой Рюу мрачнел и ухмылялся.
У ворот рёкана Кумико отдала зонт. Рюу не принял его, устремился к зданию, прямиком в кабинет Хакусаны. Распахнул перегородки, окинул пылающим взором сжавшуюся у дверей служанку и провозгласил:
– Я привел горничную. Она станет убирать комнаты. Не более, оками-сан.
Жду гостя в ночи. Уж лето в роще бамбука,
И я затеряюсь в сумраке трепетной рощи:
Где гость? Не идет, не слышу тихого стука,
Смиряться и ждать мне летом стало чуть проще.
Июль в рёкане пах жаром распаренной земли, нагретыми камнями дорожек. Сезон дождей, надоевших еще весной, кончился последней неделей июня. Солнце праздновало середину лета, источники звали гостей предаваться грезам, любоваться голубыми и розовыми кустами гортензий, алыми и белыми розами.
Ветви бамбука украсили бумажными гирляндами цветных лент, свернутых кольцами. Надписи на обратных сторонах просили здоровья и благоденствия для гостей и работников рёкана. В передней галерее Нобуо-сан, младший брат господина Рюу, расставлял бумажных журавликов, на кухне Асу-сан замешивала тесто для лапши то-мэн. Полоски теста напоминали рыбацкую сеть, которой можно было поймать удачу, что несла седьмая ночь седьмого лунного месяца. Пока гостиница дремала, люди готовились к празднику танабата[35], «празднику звезд».
Кумико бежала по мостику с чистыми полотенцами и не замечала летних украшений, распустившихся у пруда ирисов, гибких стеблей ипомеи на столбах фонарей. Она несла, в волосах и на сердце, другой дивный цветок, и праздник лета пел в ее душе, ведь розой украсил господин Рюу обомлевшую над бивой юную Кумико. Алой розой, в знак того, что она скоро станет его женой. «Добрый, нежный, заботливый Рюу. Решительный и смелый», – пела душа Кумико. Ни одна из песен бивы, ни шелест лент и бамбука, ни жаркий полдень не могли затмить мелодии распустившейся любви.
– Моя невеста, – сказал Рюу отцу с матерью, когда подвел к ним Кумико, опустившую взор долу. Ослепленная, оглушенная неведомым прежде счастьем, Кумико не обратила внимания на то, как побледнел Сэдэо-сан и ахнула госпожа Асу.
– Сегодняшняя ночь – единственная в году, когда дозволено встретиться Орихимэ-ткачихе и ее возлюбленному Хикобоси-пастуху. – В черных глазах Рюу разгоралось пламя, и Кумико благодарила его за то, что отводил взгляд: огонь в них обжигал обоих. – Я покажу тебе их на небосклоне. Между любящими всегда протекает Млечная река, множество небесных огней, брошенных на их пути друг к другу богами. Но сегодня влюбленные вместе. Они благословят наш союз.
Пальцы Рюу задели биву – струны ответили на прикосновение. Он подарил музыкальный инструмент юной горничной на третьей неделе ее работы в рёкане. Кумико принимала драгоценный подарок со страхом и благоговением.
– Спой мне, Кумико, – попросил Рюу.
Струны отозвались раньше, чем Кумико повела по ним бати:
Слышишь, бьет колокол
Нашей встречи?
Выйду, белое облако
Брошу на плечи.
Только не колокол вовсе,
Свирепствует буря.
Пусть даже небо не хочет,
Вместе мы будем.
Рюу подхватил мотив, и два голоса поплыли в летний полдень:
Пусть даже боги смеются над нами,
Глупые мы, и вместе
Умнее не станем.
– Все разрешилось само собой, сын. – Хакусана наводила на Сэдэо ужас.
В углу стояла крючковатая палка. Спина Сэдэо до сих пор прогибалась от случайного взгляда на нее: отлично помнила тяжесть и треск деревяшки о ребра. Двенадцать ударов. Сэдэо сжался, войдя в кабинет матери.
Асу просила не рассказывать, подождать немного, вдруг Рюу одумается, вдруг удастся его отговорить. «Если Рюу что-то решил, это останется с ним и обретет дыхание жизни. Тебе ли не знать?» – оттолкнул жену Сэдэо.
Но отбрасывать прочь жену не то же самое, что отказывать матери.
– Нашу служанку. Кумико, – объяснил он Хакусане, что вздумалось непокорному внуку. – Девчонку надо немедленно удалить из рёкана.
Мать улыбнулась широко, победно, и палка осталась в углу.
– Видно, боги услышали твои мольбы. – Показала Хакусана черненые зубы. – Отчего же ты не рад, сын? Жена останется при тебе. А я не лишусь лучшей кухарки. Молодой побег риса сгодится во сто крат лучше, чем погнутая кастрюля.
Сэдэо подался вперед – воспротивиться словам матери, но не нашел храбрости.
– Ты умолял меня о пощаде. Обещал подобрать кого-то, помнишь? – Хакусана редко смотрела на сына и еще реже, смотря, видела его. Вот и теперь она не заметила его порыва. – Так благодари Рюу, он похож на деда, моего дорогого мужа и твоего отца, и оказался расторопнее тебя.
– Он любит эту девушку, – шепнул Сэдэо.
– Конечно, любит. – Хакусана приподняла плечи. – Без любви никто не возьмет в невесты девчонку, отданную за десять медяков. Но откуда тебе знать о любви? Я выбрала тебе в невесты Асу, и ты покорно женился, да за столько лет не заметил ее любви.
– Я замечал, – возразил Сэдэо.
Мать покачала головой: «Куда тебе?»
– Их любовь нам на руку, – заявила она. – И тебе, и мне. И не смей мешать, слышал? Асу пусть молчит. Одно лишнее слово – и я поменяю их местами. Я распоряжусь, чтобы начали подготовку к свадьбе. Скоро явится Госпожа, вот и сыграем свадебку.
– Нет! – вскричал Сэдэо.
Хакусана не слушала его, она била пальцами по ладони, как делала всегда в хорошем расположении духа.
– Подготовимся к прибытию Госпожи. Все как обычно. Но Рюу и его девчонка должны думать, что мы стараемся для них. Ты услышал меня, сын?
– Люди станут расспрашивать.
– И что? Что мне до людей? Сколько невесток уходит в землю, как талая вода по весне. Скажем, что понесла, да ребеночка боги прибрали раньше срока, и мать заодно.
Сэдэо непроизвольно сжал кулаки.
– Хотя бы, – он говорил с трудом, слова наполняли рот горечью, – перенеси день! – Сэдэо попытался достучаться до Хакусаны.
– Мы подчиняемся иным силам, сын мой. – Хакусана искривила губы, она быстро уставала от Сэдэо. – Рёкан живет своей жизнью.
– Дай им немного времени. – Сэдэо протянул к матери руки. – Что для нее год?
– Всему свой срок и своя роль, – медленно произнесла Хакусана. – К тому же он сам так торопится, наш Рюу, подгоняет жизнь. А ты не печалься, есть же младший сын. Он наплодит вам с Асу желанных внуков. Твоя жена успокоится.
– Рюу не успокоится, – вырвалось у Сэдэо.
– Так сумей с ним сладить! – Хакусана повысила голос. – Я же с тобой справилась.
Мать жестом дала понять, что не желает больше его присутствия.
Старуха не ведала границ. Если бы отец не отрешился от всего материального в мире, судьба Сэдэо могла сложиться иначе. Но отец исполнил наказ духа: построил рёкан – и быстро отошел от дел. Его интересовали долгие разговоры с гостями, стук костей сёги[36] и рисовый вкус саке. Хакусана прибрала власть в изломанные немощью клешни. Осмелевшего Рюу она вознамерилась наказать за непослушание.
«Асу будет печалиться, – Сэдэо позволил сомнениям промелькнуть и растаять, – зато теперь она спасена».
Комната Асу, располагавшаяся возле кухни, впитала запахи еды. Прохлада пробиралась в открытые ставни и вместо того, чтобы развеять ароматы съестного, пропитывалась ими и ускользала в лес и дальше по склонам гор. Возможно, находила среди деревьев спящего, оголодавшего путника и вносила в его сны тоску по вкусной пище.
Асу редко смотрела в небо. Ее никогда не покидали кастрюли, миски и быстрый нож. Даже когда она закрывала глаза, их призрачные образы вырисовывались на изнанке век. И сейчас Асу считала звезды, а они выстраивались так, что походили на привычную кухонную утварь. Недаром кролик на Луне толок рис в ступке[37] – небесным жителям тоже нужно что-то есть. Асу вздыхала. Она бы с радостью поменялась с кроликом местами, чтобы готовить богам и не заботиться о судьбах смертных. «Но и богам порой приходится трудно», – напомнила себе Асу.