В сумерках украшения на бамбуке казались волосами Ткачихи. «Они, наверное, уже встретились, – думала Асу. – Сколько же шагов разделяли Орихимэ и Хикобоси? Сотни, тысячи? Годами и веками исчислялась их дорога, и они терпеливо ждали назначенного дня. Может быть, небесный повелитель, отец Орихимэ, вовсе не навредил любви, наоборот, оставил ее чистой и возвышенной, уберег дочь от кастрюль и риса и всего того, что я вижу в ночном небе? Нет, вряд ли его занимало что-то, кроме долга. Он напомнил им, что ее долг – ткать, его – пасти стада, любовь для долга – трата времени. Куда же людям против богов? Смертные еще сильнее связаны долгами».
Из полумрака вынырнул огонек, перелетел к силуэтам цветущих кустарников. За первым огоньком выпрыгнул второй, третий. Гортензии окутали мерцающие точки. На Танабата звезды земли – светлячки – зажигали живые огни и освещали засыпающий рёкан, принося особое волшебство, недоступное другим сезонам года. Светлячки танцевали над цветами, их свечение подсказывало, что совсем рядом кто-то влюблен. «Отчего же ты, человек, не открываешься любви?» – спрашивают светлячки у любующегося ими.
«Разве не была я влюблена?» – отвечала им Асу. Светлячки были ей милее звезд. Они жили меньше, и знали меньше, и, выходит, ценили короткую жизнь куда сильнее небесных светил. «Разве не по любви пошла я за молодого Сэдэо, прячущегося за спиной матери? Кому, как не мне, знать, сколько боли приносит любовь, когда живешь в доме, подобном нашему?»
Светлячков не заботили ответы Асу. Они гасли и зажигались, расчерчивая воздух смутными линиями.
Сумерки окутали розовые и синие лепестки гортензий, окружили густо-фиолетовыми мазками, выхватили краски цветов из опускающейся темноты и понесли к небу. Небеса и земля стремились друг к другу.
«Нет, вы не о любви слетелись сиять», – продолжила Асу.
Летние грозы обрушивались на склоны гор резким ветром и гулом, неожиданные после жарких дней. Решение, принятое Рюу, прогремело запоздалой июльской грозой. Сэдэо отправился к Хакусане. Асу заметила, каким невидящим от гнева взглядом муж окинул сына. Почувствовала, как он натолкнулся на зеркальную стену, которую возвел Рюу, и узрел в отражении понурого старика, из которого жизненные соки вышли раньше, чем из властной матери. Старика безвольного и слабого, не способного осознать, как взошла любовь, нарушающая установленный уклад жизни, как сын стоял, не склоняя головы. Асу увидела, как плечи Сэдэо дрогнули и расслабились, словно упал с них невидимый груз, столько лет гнувший его к земле. Она замечала куда больше, чем думала свекровь, укорявшая ее в недостатке внимания, в небрежности к мелочам.
«Сэдэо не станет бороться с Рюу, мы все это знаем. Пропустит вперед мать. Вот вы пришли скорбеть вместе со мной», – Асу посылала мысли к светлячкам и представляла, как они возносятся к звездам на небосводе. А за мыслями и сама Асу по крупицам летит к кустам гортензии и доживает лето легковесным светлячком.
Новость от Сэдэо обрадовала Хакусану, она велела невестке готовить свадьбу. Асу разрывалась между законами рёкана и влюбленными, между свекровью и сыном. Что несло радость Хакусане, не могло дать счастья молодым.
У окна стоял небольшой сундук, Асу рывком подняла крышку, достала белоснежный наряд невесты. Хакусана расщедрилась, купила для будущей невестки два прекрасных кимоно. Долго припоминала она Асу, кого та должна благодарить за дорогие одеяния. Теперь свадебное кимоно Асу наденет Кумико.
Асу разгладила складки на ткани. Время не тронуло кимоно с длинными, почти до щиколоток, рукавами. Пожалело и верхнюю накидку. Асу оставалось сшить нижнее кимоно для будущей невестки. Непременно белого цвета. Асу вытащила складной веер, разложила на полу гребень, две шпильки и заколку в виде глицинии. Голубая гроздь тихо звякнула в руках.
«Голову Кумико покроет ватабоси[38], что спрячет лицо невесты. Кумико произнесет клятвы. Во всем она вступит в новую жизнь. И пояс цел, как хорошо. В этом кимоно я сошла к Сэдэо. Когда еще верила, что он будет моим. Ныне юная Кумико предстанет перед Рюу».
Рюу взял на себя половину дел отца и деда, вникал в заботы Хакусаны-сан, вел беседы с постояльцами, проводил у ворот рёкана долгие ночи, принял правила, утвержденные еще до его рождения, обучал всему младшего брата. Он слишком быстро вырос, ее первенец, и решил жениться. Асу не сумела ему отказать. Услышав твердый голос: «Она моя невеста», спрятала страх за улыбкой. Обняла Кумико. И плакала, оставшись одна, отчего огни светлячков расплывались и становились мерцающей рекой между землей и небом.
В сундуке лежало и другое кимоно. Красное, шитое золотом, предназначенное для застолья с гостями. По ткани разлетались фениксы, они несли счастье невесте. Так считалось.
«Лучше бы между ними лежали все звезды неба!»
«Хозяйка рёкана Хакусана-сан. Только Хакусана-сан. – Хакусана металась по темной комнате. – Да, дух явился мужу. Да, источники нашел муж. Он построил отель. Он привел в него меня – жену – и сына Сэдэо. Но процветание делу обеспечила я, Хакусана. И Госпожа открылась именно мне. Никому другому».
Муж лежал за ширмой. Раньше это был его кабинет, но минуло много лет, Госпожа приходила не раз, отбирая у хозяина рёкана силы и разум от сезона в сезон. Хакусане не нужно отодвигать ширму, чтобы узнать, как там муж: на татами рядом пустая бутылка, в уголке рта скопилось саке. Напиток переполнял хозяина рёкана: ему он доверял то, что тревожило заблудшую душу.
«Нет. Не тебе владеть рёканом и распоряжаться работниками. Не тебе кланяться Госпоже и молить ее о щедрости. Ты упустил свою возможность».
Хакусана вела с мужем безмолвные разговоры. Ей не требовались его ответы.
«Рюу любит эту девушку. Когда-то и мы с тобой любили друг друга. Любовь заканчивается, как бутылка саке, и испаряется, как эфирные масла. Остается пустой сосуд, каждый наполняет его, как может. Кто-то новой любовью, кто-то сожалением, кто-то отбрасывает пустой сосуд и идет дальше».
Хакусана застыла в темноте, изредка покашливая. Мысли роились в голове, жужжали на разные голоса, из которых отчетливее всего звучал ее собственный, спокойный и холодный. Она давно определила свой путь; чтобы идти по нему, не нужно света. В комнате Хакусаны не было окон, выходящих в сад. Ей ни к чему звезды в чистом небе, светлячки над цветами, она любила тьму, наполнявшую рёкан по ночам, сильнее чувствовала дыхание дома и властной рукой управляла скрипами, потрескиваниями, снами и волей всех его обитателей. Многим старший внук уродился в деда, но отвагу унаследовал от нее.
«Вздумал бунтовать ради девчонки! Решил, что может распоряжаться моими работниками, – размышляла Хакусана. – Он не может управлять даже собственной жизнью. Жениться надумал. Надо же! На счастье рассчитывает? На место хозяина? Что ж, поглядим, как он оспорит решение настоящей владелицы рёкана. Я совершу обряд и получу обещанное. Мы обе получим. А Рюу, – на мгновение внутренний голос Хакусаны дрогнул, – он смирится».
Рассвет окрашивал небо первой кровью наступающего дня. Кашель разрывал грудь и горло Хакусаны. Она не собиралась менять планы. Она знала нужный срок и все же торопила его.
«Скорей, Госпожа. Прошу!»
Жду гостя в ночи. Алеют осенью клены,
В огне фонаря они – живые всполохи,
«Надейся», – я слышу зов в саду отдаленный,
Но то не шаги, то шорох листьев и вздохи.
Рюу с братом вглядывались в сумерки. Вот-вот явится Госпожа. В мечтах о Кумико Рюу почти позабыл о прибытии важной гостьи. В августовские вечера пробрались первые клочки тумана, завернулись вокруг стволов, смешались с паром онсэнов. В рёкан потянулись гости: сад, галереи, купальни постепенно заполнялись голосами, смехом, легкой пьяной перебранкой. С приближением осени гостиница оживала и влекла Госпожу.
– Неудачное время для свадьбы ты выбрал, старший брат. – Нобуо держался ближе к воротам. Госпожа не любила, когда ее встречал кто-то, кроме Хакусаны-сан или Рюу. Обычно Нобуо вовсе не появлялся у ворот, но сегодня увязался за братом. Рюу нервничал. С приближением Госпожи старший брат перенимал некоторые повадки Хакусаны-сан. В приказах слышалось нетерпение, движения становились резкими, и от этого сходства Рюу раздражался еще сильнее. Нобуо решил поддержать его.
– Бабушка распорядилась, – процедил Рюу. – Но я рад. Давно пора положить конец происходящему. – Не говори так, Она все слышит! – Нобуо сжался за воротами.
– Не бойся, брат. – Рюу все же улыбнулся. – Я с тобой.
Сперва из тумана вышел самурай, облаченный в доспехи. Рюу поклонился спутнику Госпожи.
– Приветствую тебя, о господин! Надеюсь, твои битвы увенчались победами.
– Я одержал победу во многих битвах, но главная ждет впереди, – ответ самурая звучал ударами изнутри пустой бочки. Самурай не поднимал грозной маски, скрывавшей лицо.
Выказал уважение и Нобуо. Поклон он спрятал за уже распрямившимся братом. Нобуо боялся самурая не меньше, чем Госпожу, и недоумевал, где Рюу находит смелость общаться с воином. Тот высился над братьями глыбой, сорвавшейся с горы. Не иначе в прошлой жизни был великаном, и судьба не отказала ему в исполинском росте при перерождении. Наплечники увеличивали и без того широкие плечи, красные перевязи перчаток кричали о реках пролитой крови. Сложное переплетение шелковых нитей украшало плотные доспехи. Рогатый шлем грозил небу, удлиненная передняя часть прятала глаза. Маска скалила нарисованные зубы под крючковатым носом и усами из вощины. К поясу крепились длинный меч – мечта шестилетних Рюу и Нобуо, – короткий кинжал и веер-тэссен. Воинское обмундирование Нобуо оценил мельком, позволив себе задержать взгляд только на ботинках из медвежьей шкуры. Самурай приходил в одном и том же облачении. Нобуо задавался вопросом: не заменяют ли ему доспехи кожу? Не кроется ли под их защитой пустота и мрак?