– Хочешь, расскажу легенду. – Нобуо тоже вскочил, ухватился за другой конец тряпки. – Рюу читал ее Кумико перед твоим приездом. У меня есть немного времени, прежде чем поеду на вокзал за гостем.
В кустах заблестели глаза, духи перестали притворяться, что поглощены работой, и собрались послушать историю.
«Все же не удержался», – мысленно Мичи не прикрывала улыбки.
– В те времена, когда боги создавали людей, жили на маленьком острове в океане чувства и духовные ценности: Радость, Грусть, Познание, Гордость, Богатство и многие другие. Им предстояло явиться к богам, чтобы те отмерили их людям. До тех пор они ждали и наслаждались жизнью. Настал срок, появились у берегов острова корабли, а остров стал погружаться под воду. Боги призвали чувства. Вместе с прочими жила на острове Любовь. Она часто бродила по маленькому кусочку суши, подаренному небесами, и любила каждый цветок, листок, камень, насекомое. Вместо того чтобы сесть на один из кораблей, Любовь побежала прощаться со всеми, кого любила. Она до последней минуты верила, что боги одумаются. Когда же увидела, как уплывают в открытое море корабли, среди которых был и белый корабль Надежды, Любовь поняла, что пучина поглотит остров, и стала звать на помощь. Мимо проплыл золотой, изукрашенный драгоценными камнями корабль Богатства. Любовь просила принять ее, но Богатство отказалось, сказав, что на корабле много драгоценностей, золота и серебра и для Любви места нет. Любовь обратилась к Гордости, чье алое судно проплывало следом. В ответ услышала, что ее присутствие нарушит порядок, установленный на борту. С мольбой о помощи Любовь кинулась к темно-синим парусам Грусти. «О, Любовь, – опечалилась Грусть. – Мне так грустно, что я должна оставаться в одиночестве». Мимо острова проплыла Радость, ее корабль был цвета утренней зари, но на борту царило такое веселье, что мольба Любви не достигла ушей Радости.
Когда Нобуо рассказывал, лицо его озарялось внутренним светом. Он поднял голову к небу, а слова лились из него единым потоком. Он не стеснялся, не прятал глаза. Мичи смотрела на него раскрыв рот, слушала и представляла корабли, плывущие по морю.
– Корабли один за другим скрылись за горизонтом. Любовь стояла на пятачке, не ушедшем пока под воду, на вершине высокой горы. В Любви бушевали все чувства, уходящие от берегов. Грусть от выпавшей ей доли и того, что не сумела послужить богам. Радость, что она не расстанется с любимым островом. Гордость, что осталась верна родным краям. Не было у Любви одного на душе – ненависти. Она не могла винить уплывающих, что не пришли на помощь. Она безмерно и безоглядно любила их. Волны обступили Любовь, как вдруг услышала она голос: «Иди сюда, Любовь, я возьму тебя с собой».
Нобуо раскрыл руки, сделал шаг к Мичи. Она подошла ближе, и руки его сомкнулись за ее спиной. Он рассказывал, глядя прямо ей в глаза:
– Подплыл к Любви седой старец на корабле, окруженном звездным сиянием. От счастья она забыла спросить имя спасителя. Достигли они Земли богов, Любовь осталась, старец отправился дальше. Когда корабль скрылся за горизонтом, Любовь спохватилась, что не поблагодарила старца. Спросила она Познание, сходившее с аметистового корабля: «Познание, скажи, кто спас меня?» – «То было Время», – тут же сказало Познание. «Время? – изумилась Любовь. – Отчего оно мне помогло?» На что Познание ответило: «Только Время понимает и знает, как важна в жизни Любовь».
– Ничего оно не знает, – очнулась Мичи. Голос Нобуо унес ее к острову и кораблям, проплывающим в закатном небе. Они стояли обнявшись, тряпка висела между ними. Мичи оттолкнула Нобуо, отскочила от него.
– Красивая сказка, не более. В жизни время убивает любовь. – Она бросила тряпку в ведро. – Годы идут, чувства слабеют.
– Мы с тобой знаем разную любовь, – мягко возразил Нобуо.
– То, что ты принес мне печенье, ни о чем не говорит! – не выдержала Мичи.
Она обнаружила тарелку возле локтя, когда пришла в сознание после накрывшего ее вдохновения. Последняя рыбка игриво загибала хвостик. «Мама не приносила печенья, – дошло до нее. – Мама спит в своей кровати в Токио, уверенная, что дочь отлично проводит время в горном отеле». Мичи выковыряла из памяти образ Нобуо, заглянувшего в номер и тихонько поставившего угощение на стол. С глупейшей улыбкой доела рыбку.
– Я принес печенья, потому что ты попросила. – Нобуо выглядел расстроенным. – И потому что тебе надо есть. Так ты сохранишь человеческий облик.
– Спасибо! – рявкнула Мичи.
Нобуо, чуть не перевернув ведро с грязной водой на вымытые дорожки, сделал шаг вперед, назад, засунул руки в карманы, ушел, вернулся.
– Ладно. Завтра договорим, – произнес он. – Я тебе расскажу легенду о девушке-оборотне, которая полюбила человека. Может, ты передумаешь насчет любви.
«Жаль, что из меня не вышел толковый оборотень, – расстроилась Мичи. – Обернуться бы шваброй, что ли, или пылесосом. Так нет, все ручками чисть».
Стенки деревянных ванн покрывались склизким илом, Мичи драила их по периметру, ошметки ила поднимались на поверхность. Мичи ловила ил сачком, выгружала в большую бадью. Там, где не выходило оторвать слизь, звала на помощь ака-намэ[43]. Из-под купальни выбирался человек, похожий на кузнечика, руки и ноги у него были вывернуты, колени и локти торчали к небу. Он цеплял животом камни, длинный язык вылизывал стенки ванн лучше щетки. У его ног суетились бакэ-дзори, подтирали капли. Они изредка издавали клекот, призывая новый отряд на помощь. Ака-намэ не разговаривал вовсе.
«Этими точно не стану, – думала Мичи. – Зачем я сорвалась на Нобуо? – Она скребла ванны, уперевшись коленями в борта. – Больше печенья не принесет. Я извинюсь завтра. Он обещал еще одну легенду, значит, придет».
Мичи захотелось обернуться птицей, распахнуть широкие крылья и перелететь ворота рёкана. Будь что будет, растворится так растворится. Зато догонит микроавтобус, на котором Нобуо поехал за гостями, влетит в открытое окно, усядется на пассажирское сиденье. И Нобуо повезет ее, видимую или невидимую, по лесу, мимо зеркальных озер, где отражается небо, к шумным городам. И они останутся там. Нобуо согласится. Обязательно. Он ведь устал от плена в рёкане.
Или взобраться по стене проворной ящерицей? Духи утверждали, что получится, что горная ведьма далеко не предел. Мичи изо всех сил не поддавалась соблазну окончательно изменить облик. Ей казалось, что сменить облик – значит признать себя мертвой и больше не вернуться в лежащее в номере тело. Мичи не подходила к себе, о теле заботился соломенный человечек: обтирал мокрой тряпкой, расставлял вокруг специальные благовония, укрывал от солнечных лучей, пробиравшихся в номер.
– Госпожа будет довольна, – приговаривал он иногда. И Мичи уже не вспыхивала от злости.
Многое переменилось в ней, причин она не понимала. К Мичи-на-футоне не тянуло с прежней силой. Писалось и работалось. Мичи отличала запахи купален, изгибы пара, привкус воды в каждой из них. Перечитывала свою писанину и исправляла, исправляла и исправляла. Ноутбук работал без сбоев. Но главы больше не казались стройными и логичными. Тело – родным. Как далеко осталась квартира в Токио, прогулки с Нару-тян, регулярные посиделки с мамой и тройной порцией мороженого? Как давно она вошла в рёкан? Как давно не проверяла почту, в страхе обнаружить требовательное письмо от редактора?
– Почему Кумико не изменит облик? – Мичи завела обычай по вечерам садиться у шкафа, за которым обитала Кумико. Оттуда лились переборы бивы. Знакомое волнение охватывало пальцы Мичи.
– Кумико заперта в теле, – поясняла Нукэкуби[44].
В гости к Мичи повадилась ходить маленькая девочка. Мичи звала ее Нукэ. Голова девочки парила над телом в изящном кимоно. Лоб прикрывала красная повязка, в затейливой прическе позвякивали украшения. Рукава испещряли разводы чернил, Нукэ приходила с холстом, садилась напротив Мичи и рисовала ее портрет.
– Я рисую всех обитателей рёкана. Развешиваю на деревьях свитки, ты не видела?
Мичи встречала нарисованные Нукэ портреты. Порой рисунки появлялись все разом на большом дереве, лишенном листьев. Гораздо чаще попадались в кустах или под мостом, прямо в пруду или на двери в кухню. Хорошо, что гости отеля не могли их видеть. На портретах обязательно присутствовал какой-нибудь изъян: отсутствующее ухо, изорванная одежда, кривой нос, одна рука. Зато они показывали работников рёкана такими, какими они были при жизни. Низенький старичок-привратник – соломенный человечек. Крупный, тучный мужчина – скелет гася-докуро. Два брата с лукавыми узкими лицами – паучки, питающиеся снами. Женщина с роскошными волосами – помощница Асу на кухне. Девушка с густо выбеленным лицом под белым зонтиком. Ее Мичи жалела больше остальных. Грустная участь – превратиться в одноногий зонт. Многие из нарисованных на портретах гостей стали бакэ-дзори. А кузнечиком, поедающим грязь, оказался богатый постоялец, которого Нукэ нарисовала с кошелем в руках. Хакусана-сан считала, что духи утратили воспоминания о прошлой жизни. Мичи узнала, что оками-сан ошибалась.
– За столько лет вами не заинтересовалась полиция? – спросила как-то Мичи больше у себя, чем у Нукэ.
– У нас отдыхал детектив. – Нукэ вытащила из пачки свертков портрет. – Господин Кавадзи Сато.
Детектив на портрете выглядел растерянным. Нукэ нарисовала одну бровь Кавадзи Сато высоко на лбу, довела концы почти до обширной залысины, вторую то ли забыла, то ли решила упустить. Внешний вид детектива не спасали ни наглухо застегнутый мундир, ни короткие усы на европейский манер, ни кустистая бровь, восходящая к виску.
– Кем он стал? – Мичи прикидывала, в каком веке детектив посетил рёкан. Судя по мундиру, в девятнадцатом.
– О, он стал ничем, – огорчилась Нукэ. – Умер, как все обычные люди, где-то очень далеко от меня. Ах, если бы Госпожа не отменила платы! Он мог бы остаться у нас! Он мне нравился. – Голова Нукэ закачалась, она мечтательно закатила глаза. – Напоминал моего жениха. Много говорил, смеялся, хвалил наше саке, вот я его и нарисовала. Видишь, я его нарисовала почти как надо.