л урожай, дох скот, болезни поражали людей. Они проклинали смерть и просили о лучшей жизни, чем приводили Госпожу в еще большее неистовство.
Она собрала осколки, достала части зеркала из снега. Из оцарапанных рук сыпался песок. Я плакал без слез; если бы осмелился выпустить слезы на волю, они бы тоже обернулись песком. Я видел отражение в осколках… Госпожа сдирала чужой облик – и на искаженном гневом лице проступали гнилая плоть и кости. Наконец мы пришли в лес, пропитанный смертью настолько, что присутствие Госпожи не причиняло ему вреда. Души невинно убитых и проклятых приняли желание Госпожи остаться среди сосен за милость богов. Они нашли деревенского глупца и исполнили мечту Госпожи. Появился ваш рёкан. Твоя бабка, а затем и ты, мальчик, изменили Госпожу.
– Ты обвиняешь меня? – закричал Рюу. Он выслушивал историю самурая, прижавшись спиной к воротам, чтобы утихомирить дракона, унять опоясывающую боль. Шершавое дерево возвращало его к действительности: он опирался на него, чтобы не заплутать среди минувших дней. Вина, которую самурай возложил на Рюу, уколола сильнее занозы. – Я виноват?!
– Госпожа нашла выход. – Самурай заговорил бесцветно. Воодушевление, охватившее его, исчезло, подобно тому, как выветрились из Рюу пары спирта. Он опустил голову. – Твоя бабка весьма находчива. Понятия не имею, как ей, простой крестьянке, пришло в голову верное решение. Тело должны отдать Госпоже. Она должна стать его хозяйкой по праву: получить в дар, купить, обменять. Занять она намеревалась тело твоей матери, изначально решили так. – Самурай вновь оглядел Рюу. Тот коротко кивнул, он уже знал подробности сделки. Самурай кивнул в ответ и договорил: – Но потом Хакусана предложила Кумико.
– Я найду ей другое тело. Мы договорились, – произнес Рюу, оторвавшись от ворот.
– Да, договор с ней дорого стоит. Но, помимо нового тела, ей нужен новый спутник. Она устала от меня уже давно. Я напоминаю ей время, когда она страдала, лишенная столь желанной красоты. А ваш договор, – самурай замолчал на мгновение, – утвердил ее в решении. Твоя любовь к девушке определила исход. Она попробовала вкус твоей любви, она хочет тебя.
– Она хочет… – Рюу заговорил не сразу, сперва попробовал мысль на вкус. Песок заскрипел на зубах и вышло хрипло и дробно: – заменить тебя… мной?
– Именно так. – Самурай потер грудь.
– Тогда убей меня сейчас же! – Рюу со всего размаху хлопнул ладонью по воротам. Петли заскрипели. Что-то ударило в ответ со стороны леса, Рюу воспринял глухой стук как одобрение.
– Я устал, Рюу-сан. – Самурай поправил нагрудный доспех, пряча жест томления в этом движении. – Устал от того, чего больше всего желал. Череда смертей длится и длится, и Госпожа держит меня под локоть, делая вид, что я ей нужен. Ей нравится глядеть, как я пронзаю мечом и без того обреченное тело. Она давно уже не приносит умиротворения, она хочет зрелища, хочет ощущать жизнь. Я же жажду настоящей смерти. Потому и помогаю тебе.
– Но отчего сейчас? – повторил Рюу. Он подошел ближе к воину, уповая, что тот передумает и меч запоет в ночи.
– Ты в шаге от нее, мальчик. Ты пьешь и зовешь ее. Надо поступить иначе. Когда Госпожа переходит из тела в тело, она уязвима. Я видел всего лишь раз; она не позволяла смотреть, как овладевает телами. Она обращается в тонкую струйку, серебристую и нежную, как весенний туман, как вуаль, в которой я первый раз увидел ее. А тело Госпожи ждет и дышит, словно хранит для нее жизнь, пока она не найдет другое вместилище. Если ты готов пойти до конца, – самурай отодвинул Рюу, надел шлем, повязал маску, голос его гремел храмовым колоколом, – я подарю тебе шанс.
Откровение воина падало на плечи тяжким весом, но от его ударов Рюу приходил в себя. Он весь обратился в слух и услышал единственный способ одержать победу над Госпожой.
– Любая встреча предвещает разлуку, – закончил самурай. – С первого взгляда на Кумико началось ваше расставание, с первого признания в любви к Госпоже я готовился к тому, что она отвернется от меня. У всего есть предел. У власти тоже. Ее начало и конец связаны куда прочнее, чем начало и конец любви.
С ночи страсти и тайн Рюу подвязывал белые волосы и считал недели. Проверял почту, принимал и аннулировал бронирования, помогал матери обслуживать номера, чистил купальни, поучал брата, иногда надевал цветные линзы, чтобы скрыть белесые глаза. Торопил год.
– Мичи, – прочитал он в запросе на запретный 103-й. – Хорошее имя.
И подтвердил бронь.
11. Жизнь человека подобна росе
Вокруг нее всегда стелился туман. На заре дней, когда во мгле, что была до сотворения мира, появились звезды, она была не Госпожой, а всего лишь духом, глядящим на то, как первые боги пробуждаются и утверждают день и ночь, душу и тело, мужское и женское. В их трудах обрела знание: она более не бесплотное создание, не ведающее ничего, кроме созерцания, ей определено место в зарождающемся мире. Она ответила на призыв богов и приняла их волю. Прежде чем облечь ее в плоть, боги разделили то, чем она была, – густую, бесформенную материю, погруженную в тишину. Как свет подняли из хаоса и отделили от тьмы, так и ее вознесли над миром и раскололи на две части. Нечто прекрасное, юное и лучезарное, родное, неотделимое вырвали и поставили в противоположность ей, воплотившейся в темное, холодное, полное необъяснимой тоски. Там, где утраченная ею часть проносилась над миром, все наполнялось счастьем, звенящим и благоухающим. Отчего боги рассудили так? Тогда, в начале времен, ответа она не искала. В смятении следила за ускользнувшей половиной и обретала свой облик, определенный богами.
Туман лишился звездного сияния и поплелся позади сединой волос. Не узнав радости сотворенного мира, она сразу погрузилась в уныние и несла печаль. Вместе с плотью приняла она великую силу. И долг. Боги возложили на нее важное обязательство, своей помощницей нарекли ее. «Начало и конец, жизнь и смерть замкнуты, но мы размыкаем их и разводим для новорожденного мира, – сказали боги. – Там, где жизнь, там и смерть. Вы пойдете одной дорогой, но твоя куда длиннее». Боги не удосужились предупредить, что ее дорога не только длинна, но и печальна.
В тумане за ней пошли демоны, глумливые, извивающиеся порождения тьмы. Они тащили зеркало. Взглянув в неверную поверхность, она видела, кем стала. Госпожой, облаченной в тлен. Великой и устрашающей, знаменующей конец. На обратной, недоступной стороне зеркала прихорашивалась та, которая знаменовала начало, и ей прислуживали светлые духи, восхваляющие красоту и свежесть жизни.
– Разве у нас одна дорога? – закричала Госпожа, осознав, чего лишилась. – Несправедливо, что мы разделены! – Ход времени не страшил ее, но показал, как жестоко обошлись с ней боги. – Отчего она прекрасна, а во мне лишь прах?
«Все имеет свою противоположность, – первые боги отвечали гулом внутри нее. – Вскоре мы создадим тех, кто определит твою цель. И твои тревоги развеются в постоянном труде».
И они действительно создали тех, на кого ей приходилось работать. И ее труды не заканчивались, потому что люди прибывали и прибывали щедростью богов.
Но приступить к обязанностям пришлось раньше. Едва зародился мир, взяла она под руку богиню Идзанами[51] и повела в подземный мир. Гневался ее муж, Идзанаги, но и ему, поднявшему твердь острием своего копья, не удалось оспорить замысел первых богов.
«Всем суждено повстречать тебя. И люди, и демоны, и боги-ками падут перед тобой, каждый в свой час», – объявили первые боги и не солгали.
Никто не называл ее Смертью. Куда бы ни приходила она, все шептали: «Госпожа» – и кланялись так низко, что больше не могли разогнуться. Жизни, той прекрасной, вечно юной части, отобранной богами, никто не боялся. Несмотря на то, что она гнула спины многих намного сильнее, жизнь восхваляли и праздновали. Госпожа отворачивалась от зеркала, ни на секунду не дававшего забыть о том, кто она есть. Превращала туман в дорогие ткани, накидывала на жалкое лицо, более походящее на обтянутый кожей череп. И оплакивала отнятую у нее целостность.
Мудрость богов бессердечна.
Госпожа часто задумывалась о том, какое счастье открылось бы ей, будь она целой. Какую судьбу предложила бы она людям? Не сравнялись бы они в кружении по замкнутым началу и концу с богами? Но вопросы гасли в разгоравшейся неприязни к этим жалким созданиям. Госпожа тяготилась положением не бесплотной, но и не обретшей настоящей плоти. Тяготилась плачем и стенаниями тех, к кому являлась. Жизни частенько доставались проклятия, но люди цеплялись за нее, проклятую.
Много лет и зим подарили миру великодушные боги, годы тянулись в неизвестную даль. Люди рождались и умирали, череда жизни-смерти не заканчивалась, работы хватало и для лучезарной Жизни, и для мрачной Госпожи. Никто не мог определить, когда истечет срок мира. Но боги ведали, кому родиться, кому умереть, и Госпожа всегда являлась вовремя и завершала человеку отмеренный путь. Туманная дорога длилась, не выпадало и дня отдохнуть от отведенной богами доли.
Госпожа искала успокоение в битвах. Воины умирали с ее именем на устах. Они звали смерть. Госпожа касалась бескровных щек, тускнеющие глаза широко раскрывались, они молили о пощаде – ее вид страшил их, и в подземный мир они сходили в горестном молчании.
Боги подарили Смерти женский облик, будто желали умножить муки, на которые ее обрекли. Заботит ли мужчин их внешность? Порой их легко спутать с демонами. Ошибется иной, воскликнет: «Неужто они мне навстречу!» А тот обрадуется сравнению, разразится зычным хохотом, похлопает по плечу. Но женщины не похожи на мужчин. Они стремятся к красоте, как сама Госпожа стремится к ускользнувшей от нее Жизни. Чем больше странствовала по миру Госпожа, тем больше понимала, что она похожа на всех женщин. «Вы знатно повеселились!» – роптала она, возводя руки к небу.
– Муж мой увидел, какой я стала, и испугался. Он бежал, отказавшись от меня, – со смехом говорила ей Идзанами, когда Госпожа приводила души в подземный мир. – Тебе повезло куда больше: ты никогда не была красивой, никогда не любила и не ведаешь, что такое видеть собственное уродство в глазах возлюбленного!