– Но я видела, как прекрасна Жизнь. И могла бы быть ею!
Смех богини приносил Госпоже боль.
– Первым богам ты отомстить не в силах. Так найди утешение в том, что они тебе отмерили.
Она попыталась. И, казалось, боги сжалились. Среди битв молодой, горячий и глупый юнец рассмотрел за шелками из тумана юную девушку с устами цвета засахаренной сливы. Ночами он звал ее, как не звал до того ни один самурай, крестьянин или феодал. Она увела воина за собой, потому что в его глазах она видела себя прекрасной. И отвернулась от демонов с их зеркалом.
Туман вновь заблестел звездами. Госпожа подарила своему самураю меч. Подняла на поле сражения тати, вложила в него часть своей силы.
– Будь вершителем моей воли! Устрашатся его и люди, и демоны, и боги. Вознамеришься поднять руку на бога – имей под рукой подходящий меч!
Как ей хотелось верить своим словам! Но Госпожа быстро поняла, как ничтожно мало быть прекрасной в глазах другого! Обожание верного самурая не рождало в ней ответной любви, потому что прах не умел чувствовать. Боги лишили ее и этого дара.
– Сколько всего я могла бы познать, будь у меня юное тело! – говорила она самураю, но он не разделял терзаний Госпожи. Его любви вполне хватало для счастья.
Она нашла иное решение. Вселялась в умирающих женщин. Тела, отбывшие земной срок, избавлялись от оков, желая вернуться в землю, из которой появились. Госпожа меняла оболочки и прижималась к самураю, ведомая чуждой страстью. Опалив Госпожу на краткий миг, чувства оставляли привкус пепла. Она стряхивала с плеч облики и презирала людей, которые даже мертвыми боролись с ней. Она облюбовала лес, куда жители ближайшей деревни приносили младенцев, рожденных вне брака или не перенесших родовых мук. Люди отлично прикрывали свои деяния россказнями о кровожадных духах и злокозненной траве, треском и шепотом завлекавшей путников. Духи, обитавшие среди сосен, страдали от людского горя, отравившего земли и воды, загрязнившего чистый воздух. Дух – хозяин леса, заботливый, быстроногий, с головой, украшенной венцом белых рогов, говоривший на языках всех зверей и птиц, предложил мрачной Госпоже возможность ощутить жизнь.
«За горстку монет человечек выстроит тебе дом, – пообещал он. – И не отяготит лишними вопросами. Только сделай так, чтобы их смерти больше не тревожили наш лес, милостивая Госпожа».
Рёкан потеснил сосны, источники покорились воле человека, сам человек – судьбе, от которой он ждал подарка и считал, что получил его. Госпожа сдержала обещание, данное рогатому духу. Рёкан избавил лес от смерти, он принимал Смерть в своих стенах. Боги давно уже не вмешивались в земные дела, и Госпожа распоряжалась временем по собственному желанию. Год она проводила в трудах, одну августовскую ночь наслаждалась мнимым покоем. Долг не отпускал ее, но в эту ночь она брала того, кого выбирала сама. Путь прочих, остававшихся за стенами рёкана, обрывали ее демоны. Они игрались вволю, жадные до чужих мук, наслаждались выпавшим шансом помучить и без того обреченного человека. Так Госпожа насмехалась над богами, а они молчали, потому что помнили, что срок приходит даже для бессмертных. Самурай опускал меч, и боги слышали звон стали и крики исторгнутых душ, не имевших возможности спуститься в мир мертвых. Госпожа привязывала умерших к рёкану. «Пусть служат вам, – распорядилась она. – Пусть мой рёкан процветает». Ничто не порождало сомнений в подкупленном блеском золота человеке. Если они и появлялись, он умело топил их в саке. Жена его, как всякая умная женщина, молчала. Она отлично, без всяких демонических зеркал, видела в госте злую старуху, с жадностью глядящую на живых людей, особенно на молодых служанок.
«Есть у женщин особое зрение, позволяющее вскрыть суть вещей, – ухмыльнулась Госпожа, разрешив оками-сан задать терзающий ее вопрос. – Оттого боги и определили жизни и смерти женское начало».
Договориться с Хакусаной было легко и приятно. Когда старость подкралась к хозяйке гостиницы и болезнь, что терзала ее много лет, сломила тело, она поняла, что мучит Госпожу, и предложила помощь.
«Быть может, я вновь увижу звезды?» – поверила Госпожа и согласилась на сделку. К следующему приходу, готовясь занять тело нелюбимой невестки Хакусаны, Госпожа узрела возмужавшего Рюу и его избранницу. И обрела желанное.
Душа Кумико выскочила из тела, как морская улитка из тесной раковины. Она не догадывалась, что уместится в куда худшем жилище. Души доверчивы. Наверное, потому, что недолго задерживаются в подлунном мире. Кумико пахла свежестью дождливых мартовских дней, и тело ее приняло Госпожу под прохладную сень. Затхлый аромат, следующий за Госпожой, отступил, остался разве что на конце долгого шлейфа тумана. Тело слушалось новую владелицу. Сменялись человеческие поколения, Госпожа шла из века в век юной и прелестной.
И снова наступил август. Приближались ворота рёкана. Как всегда, наступала единственная любимая Госпожой ночь, ночь ее свободы, победы над судьбой. В рёкане ждал ее Рюу, не мальчик, что мечтал стать драконом, но юноша, что может стать бессмертным.
А пока лишь пыхтел впереди, на расстоянии десяти шагов тот, кто слишком долго тяготил ее любовью. Чаща смыкалась за спиной, скрывая в густоте деревьев оставшиеся позади годы и воспоминания.
Госпожа окинула взглядом широкую фигуру самурая.
«Ты разделил со мной долгие годы. Много дольше я бродила по свету одна и во времена людей, и до их рождения. Ты не знаешь, что таит моя память, я не ведаю, что таит твоя затянувшаяся печаль. – Она непривычно поежилась, подобрала хвост тумана, закутала грудь и шею. – Как там твердят люди? «Воспоминания о начале знаменуют конец»? Мне надоел рёкан. Пора подыскать другие пристанища и дороги. В обретенной весне ты стал не нужен, задумчивый самурай. Дело осталось за малым. За века, что ходила по свету, я усвоила: ничто не приближает человека к смерти так, как утрата надежды».
Мичи отправили готовить к ночи седьмой номер. В него заселились молодожены, попросили заменить стандартные футоны на европейскую двуспальную кровать. Сэдэо кряхтел, затаскивая части кровати в номер. Он отказался от помощи духов. Из всей семьи один он не находил с призрачными работниками общего языка, прогонял, смахивал метлой. Сэдэо складывал рейки основания и деревянное изголовье, чтобы выполнить прихоть гостей. Мичи наблюдала за ним, свесившись с потолка. Рядом раскачивалась Нукэ, длинные волосы которой свешивались вниз как полог над спальным местом.
– Будто мне больше заняться нечем? – бухтел Сэдэо. Он не походил на Хакусану-сан характером, но внешне был точной ее копией и так же вытягивал губы трубочкой, когда злился. – Нормальные люди спят на футонах, супружеские пары проводят ночи каждый на своем. Что за привычка появилась у них спать в обнимку?
– Ты спала в обнимку? – тут же спросила Нукэ. Большие глаза не двигались, Нукэ поворачивала голову на триста шестьдесят градусов.
– С уткой, – призналась Мичи.
– Да нет же! – Нукэ решила, что Мичи шутит. – С женихом.
– Жениться утка мне не предлагала. У нас внебрачные отношения, – серьезно ответила Мичи.
– Сейчас что, за утку можно выйти? – голова Нукэ завертелась волчком.
– Утка плюшевая. Игрушка такая, дома осталась. Нет у меня жениха, – пояснила Мичи.
– Бедняжка ты, – сочувственно протянула Нукэ. – У меня был жених, но он остался живой и, наверное, забыл про меня. – Всякий раз, говоря о женихе, Нукэ прикрывала голубоватые веки. – Я бы к нему являлась призраком-онрё, но Хакусана-сан не позволяет покидать рёкан.
– Я должен готовиться к прибытию Госпожи, а не в конструктор играть, – ворчал внизу Сэдэо.
– Госпожа придет сегодня ночью? – еле слышно произнесла Мичи, заглядывая в остекленевшие от воспоминаний о женихе глаза Нукэ.
– В самое глухое время, в час Быка, – Нукэ начала не сразу. Подобрала волосы, обернула вокруг парящей головы, спрятала лицо. Распределила пряди так, чтобы остался виден рот.
– И сколько дней она… – Мичи замолчала, подбирая правильное слово. «Живет» как-то не подходило, – остается здесь?
– Отбывает наутро. – Нукэ раскрутила голову, взмахнув волосами. – Мне 103-й убирать не разрешают. – Она явно считала себя ущемленной. – Там убирается либо Рюу-сан, либо Асу-сан. Им помогает Соломенный. Слушай, может, тебе разрешат посмотреть на Госпожу? Раз уж ты и так там обитаешь. Расскажешь? – Голова запрыгала, как мяч на ниточке. – Расскажешь потом, какая она из себя? Я бы все отдала, чтобы разочек поглядеть.
– Ты и так всё им отдала, – прошептала Мичи.
«Именно из-за Госпожи ты не вышла замуж. Да что там замуж! Не повзрослела, не прожила мало-мальски счастливую жизнь», – подумала Мичи и тут же встрепенулась:
– Так это ты меня переодела! – Она подцепила рукой голову Нукэ, прижала к себе. – Вот спасибо!
Они засмеялись, перекатываясь по потолку.
– Эй, вы там. – Сэдэо справился со сборкой. Похожий на скелет кита или динозавра, остов кровати щерился в потолок. Сэдэо затаскивал на него матрац. – Мигом протереть от пыли и застелить. Нукэ, после отправишься на кухню. Напомни госпоже Асу приготовить гостям наш травяной чай. Ночью должно быть тихо. Ты. – Он ткнул пальцем в Мичи. – Твое место в 103-м. Закончишь – и живо наверх. Нечего шляться по этажам.
Мичи с удовольствием замоталась бы в волосы, как Нукэ. Но увы, в ее стрижке особо не спрячешься, разве только глаза прикроешь челкой и рассудишь как маленький ребенок: я вас не вижу, значит, и вы меня не видите.
Гости застыли там, где их сморил отвар. Научиться заваривать травяной чай Асу пришлось раньше, чем лечь на один футон с мужем: Хакусана-сан вызвала невестку, еще не снявшую свадебный наряд, на кухню и распорядилась приготовить особый напиток.
– Проще простого, всего-то семь трав, – указания свекрови нашли в памяти Асу уголок, темный и пыльный, как баночки, в которых Хакусана-сан держала ингредиенты для чая. В этом же уголке вскоре уместился, завернувшись в хмарь настоя и безысходности, весь рёкан.